Не по сценарию

- Перерыв полчаса, - проносится над площадкой уверенный, отливающий сталью голос режиссёра. – Нам всем нужно отдохнуть и проветриться. Ван Жолинь позволяет себе не прятать облегчённо-усталый вздох. Очень хочется зайти в уборную, открыть кран и от души плеснуть на лицо холодной воды. А потом завалиться в кровать и, вырубив к чёрту телефон, проспать как минимум сутки. Должно же, в конце концов, что-то перезагрузиться и устаканиться в измученном мозгу, чтобы это перестало мешать работе! На самом деле всем присутствующим абсолютно ясно, кому именно необходим этот перерыв. Господин Ма достаточно тактичен, чтобы не показывать пальцем, но ведь и нужды-то нет. Он имеет в виду незадачливого названного отца, у которого дубль за дублем стабильно не выходит разозлиться. Собственно, только из-за него они снимают эту проклятую сцену уже больше двух часов. Только из-за того, что он никак не может совладать с собой и задвинуть подальше упрямо лезущую отсебятину. Это впервые настолько выбивает Ван Жолиня из колеи. Нужная эмоция просто не ложится в канву его собственного видения. Ван Жолинь, разумеется, понимает, чего от него ждут. Но вместо чистого гнева в его взгляд просачивается боль. Приняв образ Чжао Цзина, глубоко в сердце ему надо быть равнодушным к судьбе и чувствам Се-эра, не испытывать ничего, кроме злого раздражения от того, что лучший из инструментов в его руках стал недопустимо своеволен. А вместо этого глаза предательски покалывает подступающими слезами, в голосе что-то надламывается и проседает, и всё его поведение перед камерой выглядит так, будто, проявляя к юноше жестокость, он наступает себе на горло. И ведь ситуация сама по себе не нова. Время от времени у любого актёра случается что-то подобное. Случалось и у него, и он всегда справлялся. Забывать о себе как о человеке, абстрагироваться от оценок и желаний, становясь на время тем, кого должна в тебе видеть публика – это нормальная часть работы. И да, она не всегда проста. Но сейчас она, кажется, в первый раз за всю карьеру представляет для Ван Жолиня такую большую проблему. Не то, чтобы он не знал, в чём её корень... Одна из причин его постоянных спотыканий, самая главная, смеясь, рассказывает о чём-то девушке-оператору; улыбка у причины широкая, нервная, так и кричит о переутомлении. В одной руке – услужливо кем-то поданный пластиковый стаканчик, другая оживлённо мечется в воздухе, и глаза, распахнутые широко, космически-чёрные на бледном лице, словно вобрали мерцание звёзд... Нет, надо отвлечься. …Выйдя из павильона, Ван Жолинь глубоко вдыхает душный ночной воздух, наполненный ароматом трав и далёкой воды, и намеревается в одиночестве прогуляться в сторону леса, что с двух сторон огибает съёмочную площадку густыми зарослями. Впрочем, у судьбы, очевидно, другие планы. Когда до деревьев остаётся всего ничего, позади раздаётся торопливое шуршание шагов по траве и оклик: - Ван-лаоши! Держа на весу тяжёлый подол своих чёрных одежд, напоминающих жёсткий скорпионий панцирь, за ним спешит сяо Ли. Почти бежит, и выражение лица такое... испуганное. Как будто боится, что коллега может уйти и не вернуться на площадку. - За тобой кто-то гонится? – не удерживается от шутки Ван Жолинь, когда он останавливается рядом. На щеке Дайкуня до сих пор едва румянится след от его руки. И вновь так мерзко от себя самого... Хотя ведь не должно бы. Это рабочие моменты, в конце концов. - Не хочу там оставаться. Кунь-эр улыбается так тепло и искренне – будто солнце решило взойти посреди лунной ночи вопреки всем законам природы. Хочется погладить его по щеке и извиниться за то, что пришлось бить по лицу. А заодно и за то, что ему придётся вытерпеть ещё как минимум один дубль. Молчаливым кивком в сторону леса Ван Жолинь приглашает коллегу пройтись вместе с ним, и вскоре дышащие спасительной прохладой заросли скрывают их от посторонних глаз в своём полумраке. Ночь пронизана серебристым светом, невесомой вуалью ниспадающим к низким травам сквозь густые древесные кроны. Где-то поодаль поют сверчки, легонько шелестит ветерок да изредка вскрикивает ночная птица. Пару минут они идут бок о бок в уютном безмолвии, сопровождаемые лишь шуршанием листвы и тканей одежд. А потом Ли Дайкунь вдруг негромко спрашивает: - Скажите, что вам мешает разозлиться так, как нужно по сценарию? Ван Жолинь вздыхает. Ну вот и что ему ответить? Что он с удовольствием поступил бы с этим чёртовым сценарием примерно так же, как Чжао Цзин с мемориальной табличкой Жун Сюаня, а потом переписал бы несколько моментов, дав своему герою и его названному сыну совершенно иную концовку?.. - Кунь-эр, ты понимаешь... – начинает он, готовясь тщательно подбирать слова. Скрывает это, но нервничает, как юнец. Высказывая вслух подобные вещи, нужно соблюдать большую осторожность. А лучше, конечно, не говорить их вовсе, но... - Мне сложно удержать нужное настроение, глядя на тебя... Видел бы ты себя со стороны, когда запрокидываешь голову!.. наверняка бы меня понял. Хищник, обнажающий изящную лунно-белую шею – покорно, но с затаённым вызовом в чёрной бездне глаз. Вот он я, говорит этот жест, и я весь – твой, я открыт перед тобой, я вкладываю в твои руки власть над своей жизнью: посмеешь - бери... Сяо Ли останавливается. Хмурясь, недоумённо сводит угольные стрелы бровей: - Я делаю что-то не так? И глядит, точно наивное дитя. Ну не может он не понимать, в чём дело! Не может ведь?.. Чёрт разберёт, играет сейчас или серьёзно... Ладно. Хочет знать – пусть знает, и будь, что будет. - Да всё так, - поддерживать зрительный контакт становится до жути неловко, и Ван Жолинь опускает взгляд ниже. Но тут же понимает, что это плохая идея, поэтому переводит его на ворот ханьфу, на матово сияющую в свете луны шею… Проклятье. В глаза смотреть всё-таки легче. Он сглатывает и наконец признаётся: - Просто в этот момент тебя вовсе не ударить хочется, а сделать то, что цензура не пропустит. Это мешает. Кунь-эр ничуть не выглядит удивлённым; напротив, он словно и ожидал услышать подобное. - Вот как. А если сделать то, что хочется, может, мысль об этом перестанет вам препятствовать? Его слова звучат как предложение, но он по-прежнему сохраняет абсолютно безмятежный и невинный вид. Невинный настолько, насколько это вообще возможно для обладателя такой сногсшибательной чувственной красоты. Ван Жолинь озадаченно моргает. Стоит только на миг представить, что он хотел бы... жар тут же приливает к лицу. И не только к лицу. А потом у него окончательно выбивают землю из-под ног, горячо прошептав: - Ифу волен делать с Се-эром всё, что пожелает. Ли Дайкунь мгновенно меняется в лице – и вот уже рядом стоит не он, а Се Ван. И отклоняет голову назад - точь-в-точь, как в их неудавшейся сцене, - и рука сама собой, на отработанном автоматизме, хватает его за воротник. - Ты спас мне жизнь, - роняют в тишину эти невыносимые розовые губы. – Можешь теперь забрать её, если хочешь. Острый кадык призывно вздрагивает на молочной белизне шеи. И сковавший было ступор исчезает. Личина Чжао Цзина завладевает Жолинем, точно вторая сущность. - Что ж ты творишь, варвар?! – цедит он угрожающе, крепче сжимает жёсткую ткань в кулаке и замахивается. Густые ресницы Се-эра даже не вздрагивают. Он глядит широко распахнутыми омутами глаз, он ждёт удара, вызывающе-дерзко приоткрыв бархатные лепестки губ, всецело отдав себя на милость самого дорогого человека. Рука вопреки намерению подныривает под густой водопад его волос, ложится на затылок. Пальцы жадно зарываются в смоляные жёсткие пряди. Не помня себя, не помня вообще ничего, Чжао Цзин отпускает туго свёрнутую внутри пружину – и, дёрнув Скорпиона к себе, приникает наконец губами к желанной шее. С тихим восторженным стоном Се Ван вцепляется в его плечи своими сильными тонкими руками, льнёт всем телом, выдыхает протяжно: - Ифу-у-у... Звук его голоса бьёт в голову, как крепчайшее вино. Нежная, гладкая кожа, тёплая и вздрагивающая пульсацией сердца над сонной артерией... Цзин выцеловывает её мягко и жадно, пытаясь не оставить следов. Вдыхает запах мёда и корицы, слизывает его, обводит языком выступ кадыка, ведёт по линии сосудов и целует, целует, целует – шею, мочку уха, угол челюсти, высокие скулы… И упивается вздохами и стонами Се-эра, такого чуткого, горячего, безумно влекущего. - Ифу… Его руки бессовестно скользят по спине Чжао Цзина, впиваются пальцами сквозь слои одежд. - Ты этого хотел, да? – выдыхает мужчина, рассматривая окрашенное румянцем и удовольствием лицо названного сына, ловя его блестящий взгляд, полный бесстыдного желания. – Этого добивался? - Да. Скорпион обнимает лицо Цзина ладонями и тянется к его губам. И тот, не задумываясь, с жарким отчаянием ловит их своими... У поцелуя вкус кофе с карамелью и невесомой миндальной горчинкой. Губы Се-эра такие нежные, мягкие, податливые, и он с готовностью приоткрывает их, позволяя проникнуть в рот языком, позволяя испить себя жадно и откровенно, насытиться, утолить наконец-то давно томившуюся в сердце жажду. И, боги, этого слишком мало. Слишком. Мало. Чжао Цзин обнимает своего Се-эра крепко, но не причиняя боли, - такого тоненького, обманчиво хрупкого, точно намеревается спрятать от всего мира, защитить, никому не дать в обиду… себе – в особенности, как бы безумно это ни звучало. Тёплыми ладонями оглаживает скрытую слоями одежд талию, поясницу, властно опускает их на маленькие крепкие ягодицы и не отказывает себе в удовольствии слегка сжать. Се Ван трогательно вздрагивает в его объятиях, восторженно стонет в поцелуй и теснее прижимается бёдрами. А потом вдруг, выхватив инициативу, начинает целовать мужчину сам. Своевольный, непокорный и обжигающий, как южный ветер... Скинуть бы с плеч тяжёлый плащ, уложить его поверх и, накрыв собой, сделать то, чего Се-эр, несомненно, желает ничуть не меньше, чем его ифу… Где-то в тканях меж тесно прижатыми друг к другу телами возникает настырное жужжание. Опомнившись, двое открывают глаза и замирают. Но отступают друг от друга не сразу. Остатки тишины разбивает ненавязчивый рингтон, немилосердно возвращая обоих в двадцать первый век. Ван Жолинь отстранённо вспоминает, что заводил будильник, чтобы успеть вернуться в павильон к окончанию перерыва. Машинально нащупав во внутреннем кармане телефон и отключив противный сигнал, он произносит виновато: - Нам пора возвращаться. Се-эр… Кунь-эр улыбается, скрывая досаду. И, чёрт бы его побрал, вот ни капли не выглядит смущённым! Его помада вызывающе растёрлась по припудренным краям губ. Очевидно, Жолинь тоже измазан. И, будто бы угадав мысли, сяо Ли протягивает руку и с бережным нажимом проводит большим пальцем по его губам... Жест кажется таким естественным и интимным, что в груди что-то переворачивается, разливая щемящее тепло. Что он за человек такой? Бесстыжий напрочь – или непосредственный, как дитя? Или просто в нём всё ещё говорит натура Скорпиона? - Похоже, кому-то придётся ловить гримёра, - произносит Ван Жолинь, когда они идут обратно сквозь лес, держась за руки, словно пара... Даже не верится. Он просто, не задумавшись, взял Кунь-эра за руку, а тот в ответ уверенно сжал его ладонь. Как будто им обоим это было привычно. - Ерунда, - сяо Ли лучезарно улыбается, в очередной раз озаряя ночь. – Я забегу в трейлер и сам всё быстренько поправлю. - Разумно. Жолинь кивает со смешком. Действительно, персоналу сейчас лучше не смотреть на него вблизи. Некоторые реакции тела крайне сложно брать под контроль, а некоторые и вовсе нельзя скрыть усилием воли. Только слепой не заметит, как взволнованно и пьяно блестят его глаза, как недвусмысленна припухлость и без того чувственно-полных губ, как всё его лицо дышит живым возбуждением... Мысли снова уползают в опасном направлении. Ван Жолинь не уверен, что знает: это Чжао Цзину сейчас так отчаянно хочется сжать своего Се-эра в объятиях, ласкать и целовать до потери пульса, или же его самого так тянет к Ли Дайкуню, или же всё это – тесно сплетённые части одного большого наваждения, и нет никакой разницы... Выйдя на открытую местность, они, конечно, расцепляют руки, но идут плечом к плечу. Ван Жолинь чувствует, как из недавнего волнения странным образом рождается спокойствие – может быть, недолговечное, но такое нужное именно сейчас. Что-то подсказывает, что на этот раз дубль удастся.