***
— В Британии Волан-де-Морт захватил власть, — топчется у порога чёрт. — В этот раз окончательно? Мальчишка мёртв? — посмеивается Знобея. Она языком пошла не иначе как в мать. — Мёртв, Царевна, Чернобог свидетель мне, мёртв! — и холоп осекается, бледнеет, смотрит виновато, боязливо, да только Кощей в ответ лишь загадочно улыбается: — Стало быть, надобно послать нашему другу открытку…***
— Смертея, а, Смертея, споёшь гостю песнь змиеву? — и она заливается шипением родным, кровным, ласковым. И у неё космы матери, и у неё очи отца. Раскосые, лукавые, туманные, точно две несущие неминуемую кару бездны. А Его кличут Лордом Волан-де-Мортом. У Него очи — рубины, что глядят на девочку неотрывно, пристально, оценивающе. И Кощей все, конечно, видит, — не может не видеть, — но отчего-то отворачивается, пряча усмешку во тьме густой бороды, сжимая златой посох, откидываясь на крытую драгоценными камнями спинку трона. — Значит, мальчик был крестражем? — взор некоронованного короля новой Империи впивается в бледное лицо. — Я, Кощей, наслышан о твоём конфликте с немцами… — в этом весь Темный Лорд. Он начинает издалека, умело играет словами, ловко пудрит мозги. — И какая же тебе с того выгода? — длинные пальцы проходятся по тонким, изогнутым в предвкушении устам. Волан-де-Морт косится на сидящее у ног отца дитя, мол, не при свидетелях, пусть уведут прелестную да только бесполезную девчонку, мол, пришла пора для взрослых разговоров за закрытыми дверьми, задернутыми шторами, заглушающими заклинаниями, что накладывают они ленивым взмахом слегка приподнятой руки. — Темного Лорда, — вдруг, дерзко вскинув главу, вклинивается она, — не устраивает правительство Германии. Они, равно как и французы, мешают пропаганде его политического строя за пределами Британии. Ароматом младости пропитаны её правдивые речи, кровью жаркой, кровью буйной, пылом трепещущей юности — к такой хочется прикоснутся, посмаковать на кончике языка, прочувствовать всеми фибрами разорванной в клочья души. — Отправляйся в палаты матери, лапушка, — посмеивается Кощей — Темный Лорд провожает её заинтересованным взглядом. Остерегайся, Том, бойся своих желаний!***
— Беллатрикс Лестрейндж, — женщина, в буйных кудрях коей затесалась первая седина, почтительно улыбается. Она на руках держит голубовласую душеньку — Дельфи, кажется. — Для нас честь принимать Вас, Государь. Кощей скользит по ней безразличным взглядом, по-птичьи склоняет главу, роняя одинокое, чуть насмешливое: — Благодарю. Кощей вышагивает по недавно отстроенной резиденции гостеприимного Лорда Тьмы. Кощей оставляет Морану во дворце, но берет с собой Смертею, неизменную любимицу отца. Та на краткое: «Царевна» ликующего наследника Слизерина отвечает уверенно да звонко: «Лорд Волан-де-Морт», преклоняясь в легком реверансе, впиваясь в кровавые омуты хладом горных рек далекой Руси. И, кажется, мадам Лестрейндж, сидящая по левую сторону длинного стола, сильнее положенного сжимает винный бокал.***
— Тебя зовут Смертея, да? — у девочки глаза-сапфиры. Она мало чем походит на мать. — Верно. Дельфи? — та кивает. И взгляд её слишком печален для ребёнка лет так пяти. В чистейшем, точно поразительной голубизны небо над их головами, взоре наследницы Темного Лорда вселенская тоска, отчаяние, обреченность. — А у меня есть авгур! Хочешь посмотреть? — колдунья, богиня — каждый зовёт ее по-разному — широко улыбается, отвечает легким кивком и интересом в хитрых очах.***
— Волан-де-Морт прислал гонцов отцу! — доносит матери Чернея, а трёхлетняя Смертея вопрошает, неуверенно выговаривая странное имя: — Волдеморт? Это кто? В их замке не светит Солнце, по коридорам шляются болтливые черти, в темных углах резвится неугомонная Тьма. Её мать непередаваемо красива, коварна, жестока. Её мать, вздергивая правую бровь, отвечает: — Это смертный, что сумел добиться бессмертия. Восстать из пепла. Подчинить себе страну. Он строит царство на руинах жалкого прошлого. Волдеморт. Волан-де-Морт. Младшей дщери Владыки пришлось по нутру сиё имя.***
— Леди Беллатрикс говорила, что твой папа опасный и очень сильный. Дельфини, Дельфи, знала бы ты насколько… — Твоя мать? — отчего это прекрасное создание так хладно и безлико кличет женщину, носившую её под сердцем? — С Русью нужно дружить, Дельфи, Русь никогда не представляет угрозы тем, кто с уважением к ней относится. Венок из одуванчиков очаровательно смотрится на кудрявой головке ледяной принцессы пасмурной Британии. Маковая корона багряными пятнами впивается в смоль длинных кос, подчеркивая кровавый блеск спелых уст дщери непознанного Кощея. А закат нынче алый. Желтый шар неумолимо скрывается за горизонтом. И манящие рубины прищуренных глаз следует за двумя хрупкими силуэтами по пятам.***
Смертее в июне исполняется пятнадцать. Смерть и лето — вещи, должно быть, несовместимые. Лету присущи солнечные дни, беззаботные улыбки, медовый смех Господина Счастья. Смертее режет глаза Солнце, улыбается она редко и далеко не беззаботно, смех же вовсе противопоказан её тонкому слуху. Смертея родилась во мраке, Смертею вскормила Зима, воспитал властвующий над Гибелью. Смертея так похожая на отца, нечто перенявшая от матери, Смертея, коей змии шелестели свои истины. И в душе селится неясное предвкушение, когда Кощей взглядом — привычной бездной без зрачков — у неё такие же — просит взять малахитовую шкатулку да открыть при них. — Это прислал Волан-де-Морт, — снисходит до ответа на незаданный вопрос мать. Одначе ларец отчего-то не поддаётся бледным девичьим рукам, и лишь заветное: «Откройся!» — отзывается скрипом отворившейся крышки. А там, внутри, — ожерелье невиданной красы — такие виднеются на теле дражайшей Мары влюблённого Кощея — бриллиантами, изумрудами да сапфирами в тусклом свете всеми оттенками радуги переливается. И юное сердце незнакомой прежде песнью загадочного чувства вдруг заходится в затрепетавшей груди, и отец проходится десницей по густой бороде, и сестры завистливо поджимают уста. А на самом бархатном дне одиноко томится краткая записка: «Надеемся сей скромный дар пришёлся по нутру вызывающе-отважной Царевне Руси. С наилучшими пожеланиями, Лорд Волан-де-Морт», — кратко, изящно, с долей беззлобной иронии — в Его стиле. Царица, зачитав вслух, к чему-то выдаёт: «Поздравляю», Царь многозначительно хмыкает, точно ведая обо всем на белом свете заранее, ведая наверняка, ведая как никто более.***
— Вы очаровательны, Царевна, — острая, подобно лезвию несущего неминуемую погибель кинжала, улыбка сияет на Его жутком, таинственном, отчего-то манящем лице-маске. — К сожалению, никак не могу сказать того же о Вас, Милорд, — наглость, вызов, игра. Белая кожа на чёрных простынях. Красные разводы на прозрачных осколках бессмысленных воспоминаний. — Это нестрашно, ведь впереди целая Вечность, — смердящая опасностью, пахнущая Им магия играючи покрывает шёлком изящного шарфа оголенную прохладным вечером шейку. — Не простудитесь, лапушка, — и, казалось, призрачный силуэт испаряется в аспидном дыму, оставляя её неизменно одинокую, то хмурую, то улыбчивую, глядящую в усыпанный жемчужными звёздами небосвод, шепчущую свои неясные прочим истины, румяную, разгоряченную и совсем чуточку влюблённую. Без памяти. Без шансов. На долгое, на краткое Всегда. Остерегайся, Смертея, бойся доли, что уготована тебе!