Love is war

— Я дома, — распахивая дверь, Джиро искренне надеется на то, что здесь ещё никого, однако, знакомый запах подсказывает: он ошибается. К сожалению. И это даже не нии-чан, чьё присутствие только обрадовало бы. Сабуро собственной персоной сидит на кухне, даже не пошевелив ушами в его сторону — и, пожалуй, это даже радует. Джиро тихонько открывает холодильник и берёт немного риса с рыбой, намереваясь разогреть их и уйти к себе в комнату от греха подальше. Грандиозные планы нарушаются, когда его нагло тянут за хвост знакомой цепкой ручонкой — он прижимает уши к голове и гневно рычит, поворачиваясь. — Сабуро, какого хрена! Сколько раз я просил тебя не дёргать мой хвост? — Примерно столько же, сколько ты дёрнул мой, — Сабуро хмыкает и задирает нос, словно пытаясь казаться ещё выше — осталось только встать на цыпочки. — Ты первый начал, — отпирается Джиро, отходя от холодильника в опасении — с мелкого ублюдка станется не то что потянуть, а выдернуть шерсть.       «Исследования показывают, что пары из кошек и собак плохо уживаются друг с другом», — пишется во всех бульварных журналах, излюбленных его одноклассниками, и, в общем-то, Джиро склонен им верить. Однако, вот незадача: клятая кошка, с которой он плохо уживается — его очаровательный до тошноты младший брат, чьи родители, вопреки всем исследованиям, являлись парой из кота и собаки. Ему не раз приходилось слышать тихие проклятия Ичиро, когда тот в очередной раз разнимал дерущихся братьев — почему-то только в адрес «чёртова старика». Вероятно, их отца. Ну, не суть важно.       Важно только то, что они с Сабуро друг друга на дух не переносят... зачастую. А когда они дружили — ещё в приюте — все вокруг диву давались: и как это у кошки и собаки получается дружить? Зато сейчас никто вопросов не задаёт — братья они или нет, а конфликтующие виды — это конфликтующие виды, и тут ничего не поделаешь. Почему-то это раздражает.       Ещё раздражительнее об этом думать, почёсывая Сабуро за ушами — он охотно ластится и сонно мурлычет, жмётся щекой к руке и обвивает ногу хвостом — полная противоположность его обычного поведения. Джиро непременно завилял бы хвостом от радости, не задумайся он о той дурацкой статье из журнала с приведённой статистикой неудачных браков из кошек и собак. — Ты злишься, — он не замечает, когда Сабуро перестаёт мурлыкать и открывает глаза, как обычно чувствительный к переменам его настроения, — в чём дело? — Да ни в чём, — Джиро перекатывается от него на спину, подкладывает руки под голову и смотрит в потолок задумчиво. — В журналах пишут, что пары из кошки и собаки обречены на развал, — Сабуро фыркает, тянется машинально за ушедшим прикосновением. В итоге удобно устраивает голову у него на груди, в таком положении, должно быть, отлично слыша его сердцебиение. — Чушь собачья, — взгляд брат сверкает лукавым блеском, и Джиро скалится в ответ. Вот же... — статистика преувеличена и не точна. Не бери в голову. — А мне кажется, там есть доля правды, — рука нет да нет, то и дело тянется к взлохмаченной макушке на груди, ласково треплет кошачьи уши и чешет под подбородком — Сабуро смотрит на него ужасно скептично. Ну, в общем-то, это можно понять. — Сомнительная гипотеза, — он заползает на его тело полностью, не урча, но всё же ластясь. Джиро в который раз задаётся вопросом, почему младший брат не может быть таким ласковым всегда, а не только в их постелях. Сабуро прижимает уши к голове — их теперь почти не видно на фоне таких же чёрных волос, но Джиро может нащупать, жёстко надавить и почувствовать, как вздрогнуло чужое тело от беспардонного прикосновения. — Эй, осторожнее! Я тебе... хвост оторву за такие шуточки! — однако, судя по тому, как сильно Сабуро покраснел и как поспешно с него скатился, против подобного рода жестов он ничего не имеет. Хах, кому это знать, как не ему. — Ты тяжёлый, нужно же как-то согнать, — так себе оправдание, но на серьёзность оно не претендует — Джиро прикрывает глаза и довольно улыбается — ладонь ещё хранит это ощущение мягкости и тепла пушистых кошачьих ушей. Уши — место особенное, к нему дозволено прикасаться далеко не всем. А Сабуро ему разрешает. Эта мысль вытесняет былое недовольство на всякие статистики, журналы и газеты, но менять тему разговора не хочется из банальной вредности. — И всё-таки, кошки и собаки плохо уживаются друг с другом. — Ты серьёзно думаешь, что уши или хвосты на что-то влияют? Это не «кошки и собаки» не могут поладить. Это люди вбили себе в голову, что виной их безобразному поведению служат лишь несколько животных признаков. Вот и всё. — Но мы же с тобой постоянно ругаемся. — Тем не менее, — Сабуро сегодня, должно быть, в удивительно хорошем настроении: за весь разговор ни разу не сорвался на шипение или рычание, — я не ненавижу тебя, и ты не ненавидишь меня. Всё очень просто.       В свою очередь, брат тянется к его ушам, касаясь мягко и незатейливо — словно гладя щенка. Джиро жмурится и фырчит довольно — все лишние мысли медленно покидают его голову — там остаётся место лишь чужим прикосновениям и знакомому, как никому другому, запаху. Между ними действительно нет никакой ненависти, да и Сабуро потихоньку начинает вести себя лучше. Внезапно его озаряет догадка: неужели младший брат хотел сказать, что ранее и сам предпочитал обвинять в своих проблемах что угодно, кроме себя? Мысль слишком абстрактная и не имеющая подоплёки, однако, от Сабуро можно ожидать чего угодно, пусть и его предположение он наверняка опровергнет. Ну и пускай.       Поцелуй выходит внезапным и смазанным, но таким же приятным, как и обычно — брат урчит ему в губы, и Джиро всем телом ощущает, как он подрагивает от удовольствия. Пихнуть его на спину и навалиться сверху самому — удобнее, даром что Сабуро не сопротивляется, в который раз покорно плавясь под его прикосновениями. — Ичи-нии уехал ещё утром, — сообщает он в перерыве меж поцелуями, застенчиво прижимая уши к голове. — И на сколько? — До вечера. — Супер. До тех пор из кровати можно и не вылезать. Если Сабуро и хотел возразить, то сделать это у него не получилось — Джиро зарывается носом ему в шею, прикусывает выпирающий кадык, фырчит и подрагивает, гладит чужие бока и бёдра. Дурман подступающего удовольствия туманит разум и взгляд — за ним уже не слышно, что там бормочет Сабуро, обвивая хвостом его ногу — словно стремясь прижаться ещё теснее. Джиро в этом стремлении не отказывает — всё настойчивее касается чужого тела, всем нутром чувствуя, как постепенно меняется его запах — из спокойного во взбудораженный настолько, что это передаётся и ему.       Конфликтующие виды или нет — не имеет значения, пока у них есть подобные этим моменты близости, когда Сабуро становится мягче и ближе, когда он сам не скалится на него и не испытывает желания стукнуть братца чем-нибудь тяжёлым по больно много думающей голове. Джиро понятия не имеет, какие мотивы им движут, но, пожалуй, ему достаточно лишь осознания простого факта: никто из них не ненавидит друг друга. Под этим углом смотреть на ситуацию проще. Но, вообще-то, сейчас Джиро не до размышлений — у него есть дело поважнее.