Грани допустимого

      Поздний вечер Рождества не обещал инспектору парижской Жандармерии Филиппу Селонже ничего хорошего. Все его сегодняшние планы полетели к чёртовой праматери в тартарары. Мать молодого человека, Вивьен, брат Амори и невестка Беатрис Селонже просили Филиппа взять на работе перерыв и хотя бы немного посидеть с ними, разделить рождественский ужин, вместе распевать праздничные песни, обменяться подарками и только уже потом отбывать обратно на дежурство. Филипп за два дня до Сочельника поздравил своих близких и вручил им подарки, не будучи уверенным, что рабочие будни ему это позволят. Мать и невестка с братом не раз заговорщическим тоном намекали Филиппу, что приготовили для него такой сюрприз, который точно его обрадует. И вот надежды ненадолго вырваться с работы и провести время с семьёй в Рождество хоть немного накрылись медным тазом. Невольно у мужчины создавалось впечатление, что стены жандармерского участка и потолок сжимаются вокруг него, грозя раздавить. От обильной бумажной работы по оформлению протоколов задержания болели глаза. Куча задержанных — преимущественно мужчин, проходящие по делу как свидетельницы женщины. Всех пришлось битых шесть часов опрашивать, заносить в протоколы показания, записывать контактные данные, куча подписок о невыезде, распределение задержанных по камерам. И главная виновница его сегодняшней головной боли — худощавая, хрупкая и тоненькая девушка-подростка на вид не старше шестнадцати лет, с изящными чертами на лице сердечком, слегка вздёрнутый аккуратный нос придавал ей немного сходства с лисицей, чёрные кудрявые волосы спускаются ниже плеч, большие серые глаза как грозовые облака устало на него взирают. Сейчас девушка, одетая в спортивный костюм — одолженный ей одной из сотрудниц, выглядела куда более прилично, нежели когда её привезли в участок, где ей дали возможность принять душ и привести себя в порядок. Но всё равно облик и потерянный грустный взгляд её внушали сострадание. — Инспектор Селонже, может, вы уже позволите мне ехать спокойно домой? Мне Рождество с подругами отмечать, — заявила находящаяся в допросной вместе с девушкой пожилая дама в очках, сползших на кончик острого прямого носа, и с коротко подстриженными седыми волосами. — Мадам Мерсе, прошу вас задержаться ещё на некоторое короткое время, — Филипп устало потёр переносицу и на какое-то время зажмурил свои светло-карие глаза, взлохматил непослушную шапку своих чёрных волос. — Вас зовут Леонарда, всё правильно? — Да, моё имя Леонарда. Что вы ещё хотели узнать? — пожилая женщина с сочувствием оглядела сидящую на соседнем от неё стуле черноволосую девушку. — Мадам Мерсе, ведь вы же вызвали жандармов. Что послужило причиной? Расскажете с самого начала? — спросил устало Селонже. — Месье инспектор, я выходила из Нотр-Дама, куда зашла помолиться. И как раз увидела пришедшую ту самую девушку с плакатом — Фьору Бельтрами, как она у вас в протоколе записана пострадавшей. Девушка разложила на столе много разных предметов и установила рядом плакат с надписью «Делай со мной, что хочешь. Ответственность на мне». Поначалу всё было довольно невинно. До поры до времени, — Леонарда покачала головой и вздохнула. — Мужчины поливали её маслом, посыпали крупой, дали попить воды и накрыли голову от ветра, прикрепили к груди праздничные колпаки (ну куда ж без сексуализации?), обмотали туалетной бумагой, полили голову кетчупом, въехали тортом в лицо, выливали на голову яйца, называя это весельем (причём, замечу, маленькому мальчику это было очевидно не весело и он возмущался, зато здоровому лбу это «ну прикольно же»), полили мёдом, посыпали перьями. Женщины рисовали сердечки, дали цветы, надели шарф для комфорта, угостили сливками для торта, кормили, заботились, обнимали, охраняли, вытирали всё то, что на неё насыпали/налили, отдали СВОЮ куртку, чтобы не было холодно. Я и другие женщины старались защищать девочку от всяких придурков, которые хотели поглумиться. — После чего же вы решили вызвать полицию? — задал вопрос Селонже. — Какой-то изрядно поднабравший мужик взялся за электрошокер. Я уже с другими женщинами схватилась за метлу, чтобы отбивать. Полицию вызвала. Что меня убивает, так то, что другие мужчины видели, что с одетым в одни джинсы и блузку в такой холод ребёнком творят сущий беспредел, но никто не попытался помешать, сторож у дверей в собор сидел и спокойно снимал, — грустно подытожила показания Леонарда. — Всё было как говорит мадам Мерсе, — подтвердила девушка слова своей заступницы. — А сторожа попросила снимать мой эксперимент я сама. Видео он скинул мне на почту. Мне для моего канала на ютубе надо. — Мадам Мерсе, благодарю вас за показания. С вами свяжутся позже. Всего доброго, — отпустил Филипп пожилую даму. Попрощавшись, Леонаода покинула допросную, и, очевидно, ушла из участка. — А теперь, Фьора Бельтрами, хотелось бы знать, что за акцию ты устроила возле собора, к чему она была, — занялся Селонже девушкой. — Инспектор Селонже, я не хотела вызывать беспорядков. Я только хотела повторить знаменитый эксперимент Марины Абрамович — сделать то же, что и она. Это был невинный перфоманс… — начала Фьора объяснять. — И этот невинный перфоманс мог привести к тому, что тебя могли пытать шокером, ты могла бы нарваться на куда более опасного психопата, — не сводил Филипп сосредоточенного и серьёзного взгляда с сидящей перед ним девушки. — Но не случилось же этого. Прибыла полиция. Я специально затеяла этот эксперимент, чтобы проверить, что изменилось в людском менталитете за последние десятилетия. Как на людей повлияет то, что заведомо беспомощный человек окажется отдан в полную их власть, сделают они выбор поступить достойно или повести себя как скоты, — произнесла Фьора. — И какие мысли тебе пришли в голову? Поделишься? — полюбопытствовал Филипп. — Нашему обществу нужны разумные рамки, нормы и законы, потому что иначе люди скатятся до состояния животных, если не хуже. Когда я стояла на соборной площади, то в моём эксперименте участвовали много людей. Кто-то проявлял обо мне заботу, старались сделать как комфортнее и лучше мне, спрашивали — не мёрзну ли я и предлагали купить мне кофе с шоколадкой. Я очень радовалась таким знакам участия, — рассказывала о своих впечатлениях Фьора с улыбкой, но тут же погрустнела. — К сожалению, были и другие люди, кто считали забавным залепить мне тортом в лицо или облить меня кетчупом, намазать мёдом и налепить перьев, высыпать на меня крупу… обидно, что человека во мне видели не все… про случай с шокером вспоминать страшно… — Фьора, ты бы брала с собой для контроля безопасности твоих экспериментов пару крепких парней. Ты должна понимать, что будь место малолюднее, тебя могли вообще насильно затолкать в машину и увезти, — не оставлял Селонже разъяснительной работы с этой странной девушкой, которая не побоялась рискнуть собой ради социального перфоманса. — А лучше вообще заранее оповещай жандармерию о времени и месте проведения твоих акций. Отчаянная ты голова. — Знаете, инспектор Селонже, вы подали мне хорошую идею. Спасибо. Я могу ехать домой? Отец наверняка меня давно ждёт, — попросилась Фьора домой. — Подождёшь, пока ещё немного подсохнет твоя голова и одежда. Диктуй номер мобильного папы, — велел ей Филипп, приготовив листочек и ручку. — Не надо, я сама дойду, правда, — отнекивалась Фьора. — Ну нет уж. Сдам тебя на руки только твоему отцу. На сегодня ты достаточно приключений нашла на голову. — Ладно, давайте листок и ручку, — не дожидаясь позволения, Фьора забрала у Селонже ручку и листок, принявшись аккуратным почерком бегло записывать отцовский номер.