Taste of the past

Одеяло откинуто на пол, подушка накрывает лохматую черную голову, скрывая глаза от утреннего безжалостного солнца. По прогнозу — исключительно яркое пекло и без осадков до среды. И спасайся ты как хочешь. Дима безмятежно сопит, утыкаясь носом в согнутые руки. Его не будит ни громкая ругань Саныча с матерью перед работой, ни бьющийся в окно молодой воробей, ни раскатистый топот соседей сверху. Словно все вокруг перестало существовать. Это были самые драгоценные для него часы. Время, когда ничего его не беспокоило, не заставляло углубляться в дебри безрадостных мыслей. Диме снился сон. Он видел перед собой собаку, больше смахивающую на дворняжку, но с умными голубыми глазами. Они бежали наперегонки по пшеничному полю, взрываясь хохотом и лаем, гулом летящего за их спинами ветра, навстречу свободе, безграничному зеленому полюсу, который кончался редким подлеском, переходящим в уверенный ельник. Диме казалось, что он задыхается, но не от душащего его избытка горечи, а от того, что эта жизнь наконец принадлежит ему. Кусочки сухой земли, застревающие под ногтями, щекочущие локти колоски и высокие травинки, разлетающиеся в сторону концы рубахи: все едино сконцентрировалось в нем или в части этой необъемлимой системы. И в ней он... не лишний. Он упирается потными ладонями в порозовевшие коленки и шумно выдыхает через рот, пока довольный пес мельтешит рядом, тыча своим носом в его оголенные голени. Ему явно хочется бежать дальше, но он не бросает Матвеева, выжидает, когда тот обратит на него внимание и скомандует с улыбкой гнаться за ним. Отдышавшись и утерев вспотевший лоб рукавом, Дима поднимает голову вверх, натыкаясь глазами на силуэт, мелькающий между деревьев. Чудится невероятным осознанием, что он знает его, хотя лицо пришедшего скрыто за маской. Ему бы в пору испугаться и дать деру, но он не испытывает и малейшей тревоги, а потому выпрямляется и делает шаг навстречу. Человек в маске становится все более четким, явственно отражающимся в памяти как инородное, запутывающее его своим пришествием создание, которое втягивало его в себя, словно черная дыра. Пес, сначала сторонившийся и подозрительно принюхивающийся, резко начинает подвывать, будто встретив своего настоящего хозяина, и бросается вперед без промедления. Человек в маске указывает ему на место рядом с собой, купая пальцы в длинной шерсти на затылке, но сам так и не сводит взгляд с Матвеева. Вот уже они оба обращаются к нему. Выжидательно, но в то же время мягко подталкивая его стать ближе. Сдернуть наконец маску и увидеть, кто же стоит за ней. Но Дима вдруг отступает, страшно пугаясь того, кого он может увидеть за ней. — Это всего лишь сон? Кто ты? — вслух задаваясь вопросом, он не ожидает того, что услышит ответ: — Не бойся. Мы скоро встретимся. Человек в маске разворачивается к нему спиной, мгновенно разжижжаясь в уходящую глубину леса. Лишь пес колеблется с момент. Грустно тявкая, он точно так же скрывается в ближайших кустах и в скором времени треск веточек и мха под его лапами превращается в тишину. И он остается один. Пережитая во сне таинственная встреча заставляет Диму открыть глаза. В горле словно песок, зубы неприятно скрежетают между собой, но он лишь устраивает голову поудобнее на взбитой кулаком подушке, тупо уставившись в стену. Он не спешит возвращаться в реальность, все еще пытаясь сохранить под веками смазанные, но неизбежно отступающие образы. Откидывая рукой волосы с лица, Матвеев протяжно вздыхает, вытягиваясь на матрасе во весь рост. Между косыми ключицами бьется успокаивающееся сердце и мысли понемногу приходят в свое быстротекущее русло. Он мог бы пролежать так по меньшей мере целую вечность, но звук, доносящийся с балкона, заставляет его вздрогнуть от неожиданности разрушенного момента. Дима приподнимает голову, потирая щеку, которую отлежал, и высматривает нарушителя своего спокойствия. Им оказывается Олег, что приподнимается на своих жилистых руках, словно на турнике, за оградку, вставленную Санычем. Шепс замечает, что Матвеев уже смотрит на него в ответ, а потому безмятежно усмехается. Поудобнее устроившись, наконец машет ему полусогнутой конечностью: — Ну это, гуд морнинг, типо, — оглядываясь за плечо, Олег словно стеснительно поджимает губы, чтобы никто кроме Димы его не мог услышать. Шепсу тяжело давался английский в школе, но он упорно тренировался дома и иногда выдавал Матвееву простые фразочки, чтобы "быть ближе к культуре, епта". Только он один не смеялся над его попытками вышкурить идеальное произношение и всегда вежливо поправлял в случае чего. У самого Матвеева это была единственная пятерка в табеле об успеваемости. — Я-то думал, что ты дрыхнешь еще. Но раз нет, то предлагаю дернуть с нашими на затон. Пятнадцать минут тебе собраться, встречаемся во дворе. Не опаздывай! Без тебя иначе уедем. Владик газанет, услышишь, вдруг что. И смахивает, с грациозно гибкой спиной вниз, заставляя Диму задушенно рассмеяться, раскинув руки и ноги по сторонам, а головой повернувшись к потолку. Прежде чем все же подняться с постели, Матвеев думает с нежностью об олеговом Матроскине. Как замечательно будет лежать головой на теплом собачьем животе и наслаждаться присутствием самых близких людей у костра со вкусной едой и песнями под гитару. Он однозначно не упустит свой шанс. Как и просил его друг, Дима вихрем сметает оставленные на завтрак запеченые кисловатые яблоки, краденные им с чьей-то дачи, топчется под тонкой струей ледяной воды, чтобы окончательно взбодриться, надевает чистые вещи. Устроив пятку согнутой ноги в подколенку другой, он держится за умывальник рукой, пока вторая орудует во рту щеткой. Это был один из тех утренних ритуалов, что поддерживали в нем рутину и создавали настроение. То, что он редко упускал, только когда от него требовали немедленного выхода. Но он решил не пренебрегать чистотой, поскольку слышал, что девчонки из класса с красными лицами говорили, мол, во рту должно вкусно пахнуть, чтобы целоваться приятнее. Дима и сам покраснел, даже сейчас взволнованно помял алые кончики ушей и, откинув волосы в сторону, прокрался мимо кухни в коридор. Бесшумно прикрыв за собой входную дверь, он в последний раз бросил взгляд на записку, чтобы после уйти, ощущая лишь небольшое сожаление и в то же время зверский азарт. "Домой не вернусь. Картошку почистить не успел. Прости. Дима" — Ты во время, мы уже ехать собирались. Запрыгивай, — Влад, похлопавший его по плечу в приветствии, ловко орудовал всем багажом, что собирали явно заранее. Олег и Влад всегда планировали подобные вылазки в одиночку, собираясь у последнего дома и тщательно прописывая все, что им требовалось для создания настроения и удобства. Делалось это не по причине обособленности интересов и неспособности банально помочь им в организации очередной лучшей попойки в их жизни. Они оба никогда ни в ком не нуждались и закатывали посиделки без повода и с ним, если же так было удобно. Но пить и жарить шашлыки в разы приятнее не в такой малоподвижной компании, так? Оба были солидарны в этом вопросе. Поэтому с подачи Череватого, Шепс всегда приглашал Матвеева, будучи уверенным в том, что тот не откажет. И был, честно говоря, безоговорочно прав. Иногда же к ним присоединялся Ларионов — какой-то знакомый Владу паренек, что всегда носил челку набок и ни за что не брал в руки ничего крепче слабенького пива. Никто, даже Олег, так до конца и не знал, что связывало их двоих и почему столь разные люди могли так хорошо ладить. Шепс всегда отзывался об Илье, как о человеке, который живет "не по понятиям", что периодически они с Череватым находили возможной проблемой спора и петушиных разборок на баскетбольной площадке. Но Дима так и не понял, почему друг всегда потешался над владовым знакомым, когда они вместе купали Матроскина в речке и вполголоса обсуждали творчество Ахматовой. Этот парень казался ему самым трогательно оторванным от человеческого бытия и тучи, что скапливались над их головами, всегда обещали дождь. Но только не для Ларионова — ему всегда светило солнце. Сумбурный, громкий и нахальный Влад с длинноного-вертлявым и мечтательным Ильей смотрелись словно пазл, который сложился не сам по себе, а по законам насмехающейся над ними вселенной. От помощи Влад предсказуемо отказался, тыкнув Матвееву на заднее сидение, где уже вовсю расселась Ира с ее лучшей подругой — Линой. С вываленным наружу языком и шумно дыша, сидел возле колес заскучавший от отсутствия внимания олегов бордер-колли, встретивший Диму с явным обожанием и блеском в глазах. Он вдохновленно заворчал на все лады, уткнувшись мокрым носом в его раскрытую ладонь, требуя погладить себя по спине. И разве можно ему отказать? — Ничего не меняется, — довольно тянет Олег, вышедший с сумкой еды наперевес из подъезда, пропустив перед собой даму с коляской. На голове у него красовалась отцовская потертая кепка, которая делала из него словно хипстера, сбежавшего с разгара вечеринки. Часто эту кепку воровал у него в последствии и Дима. — Вроде бы это я его хозяин, но даже мне он так не радуется, как Димасу. — Еще б ты его гладил и целовал, как он, так Матроскин бы и любил тебя покрепче. На ласку напрашивается, — с важным видом резюмирует Влад, с грохотом закрывая багажник, где уместил все необходимое. Он отряхивает руки об укороченные спортивные шорты, озаряя всех дьявольской улыбкой. — А знаешь кто еще? — Да ты затрахал, — тем не менее улыбается Олег, усаживаясь на переднее сидение, пока Дима с Матроскиным усаживаются назад. Тот радостно машет хвостом, оказавшись у Матвеева на коленях, начиная капать слюной вокруг, на что Ира брезгливо отодвигается подальше. Дима незаметно для нее закатывает глаза, не переставая ни на минуту гладить послушного пса, пока они по кочкам и с неистово голосящей колонкой едут в поселок на конце города. Они зачастую подъезжали ближе к берегу, поскольку так было в разы проще тушить костер, можно было вдоволь купаться и не беспокоиться за обожженные от разогретого песка пятки, порыбачить, когда Илья приносил с собой удочку. И этот раз не стал исключением — пришвартовав машину на выступающем зеленящемся участке возвышенности, кончающемся глубоким водным провалом, все вывалились наружу, подставляя лица под прямые солнечные лучи. За спиной раскинулся укрытый березами разваленный особняк бывшего московского нефтяника, использующийся сейчас как место раздачи жареного: битые стекла, обгорелые доски, закрывающие вид на изъеденные краской стены ранее фактурных украшений этого дома, банки пива и спрятанные заначки на черную голодуху. Сюда приходили доставлять удовольствие и отбирать чью-то жизнь. Сверкают блики на неповрежденной крыше и Дима думает, что не единожды слышал из этого места крики о помощи, но никто не спешил подниматься по ступеням в это мракобесие. Из их компании только Ларионову удалось приблизиться туда, но он никогда не делился с ними подробностями причин и следствий этого поступка. Стая ворон поднимается ввысь с нагретой поверхности, оглушая их криком подстреленной птицы, и это рассеивает скопившееся в душе напряжение от момента возвращения. Дима скорее отворачивается. Они быстро разводят нехитрую деятельность. Девчонки вполголоса болтают между собой и ходят по берегу в поисках веток посуше и почище, в то время как Влад выгружает все их вещи, а Дима с Олегом тащат за каждый конец тяжелое бревно. С помощью поспешившего к ним Череватого, они формируют неровный треугольник, застеленный в последствии покрывалами. Для девчонок оставляют теплое укрывное — холодает возле реки быстро. В четыре руки парни разбирают все заготовки, отгоняя окриком Матроскина, который так и норовит залезть в открытое ведро с маринадом и шашлыком, чтобы украсть у них пару кусочков. Кажется, это было так давно в последний раз, когда они могли собраться все вместе и провести время неторопливо, без выяснения отношений и очередной проблематики, о чем Дима и сообщает Олегу, наклонившись ближе к пышущей жаром коже его открытой шеи. Он видит, как трясутся от тихого смешка его плечи, прежде чем Шепс кивает несколько раз, вытянув ноги под свет и тепло разгоняющегося дня. — Девчонки, побросайте ветки здесь, я разведу костер, — обернувшись к подошедшим к ним девушкам, Олег входит в состояние, именуемое Владом "эффект джентельменства", мельтеша вокруг и стараясь привлечь все внимание к себе. Это, разумеется, не стоит ничего, особенно для Иры, которая с облегчением сбрасывает тяжелый, совершенно неженский груз с рук. Она устало морщится и Олег утягивает ее на себя за плечи, зацеловывая лоб и выступающие виски. Диме приходится отпустить взгляд, оттого это кажется столь интимным и на долю вырвавшегося чувства — ревностным. — Не боитесь гулять одни? — окликает издалека Череватый, успевший принести им всем воды и мелкий топор, которым принимается разрубать крупные ветки. — Тут только тебя и стоит бояться, Череватый, — закатив глаза, Лина тащит подругу из чужих объятий за локоть прочь, чтобы вновь начать говорить ей о чем-то. Дима задумчиво наблюдает за ними, наглаживая морду умостившегося рядом Матроскина. Влад звучно цокает, разводя руками, мол, а что я сделал не так, чтобы снова ей не угодить? — Расслабься, Владос, это же девушки, никогда не поймешь, что им нужно, — поджигая горящей спичкой бумагу в руках, Олег ждет, пока она не разгорится достаточно, а после бросает ее в костер, который тут же начинает мелко дымить. Дима отмахивается, пересев боком через бревно, чтобы не дышать горелым запахом. — Ирка тоже делает финт ушами каждый день. То "Олеж, а что ты меня с мамой не знакомишь? Я твоя девушка или кто?", то "Олеж, не надо провожать меня до дома, и шоколадки мне больше не носи, я толстая, ты не видишь что ли?". И так и сяк, а все равно дятел я по итогу. — Вот дает, фурия. — И без того жизнь имеет, так еще и она мои мозги делает, — вынимая шампуры, Олег принимается нанизывать мясо, пачкая руки в пахучем соленом растворе, на который заинтересованно поднимает голову его бордер-колли. Шепс грозит ему пальцем, повелевая наслаждаться успокаивающими поглаживаниями Матвеева, который по его мнению, сидит абсолютно нагло, развесив уши. Но Олега это волнует все меньше, поскольку ни он, ни кто-либо еще не будет судьей ему в том, что касается лишь его. Ирина нравилась ему так, как никто другой. Длинноволосая, фигуристая кареглазка занимала все его мысли, покуда он мог позволить себе немного помечтать о том, как хорошо это ощущается — читать в чужих глазах дерзкую привязку. Доверительную преданность. Желание. За ним не сталось — как только она подала ему зеленый свет, он не стал промедлять, провожая ее из школы до дома, пока все не зашло слишком далеко. Вернулся с заработков Игнатенко старший, с раскуроченной мордой и угрожающе блестящим стволом в широких штанах. Так и рухнуло. Оборвалось то зарождение, что дало бы почву для большого чувства. И все, что он мог получить — тоскующий прищур карих глаз за минуту до того, как ее закрывала огромная спина отца, пытающегося дочь всеми силами уберечь от любых ненужных связей. Стоит благодарить тот случай, что свел отца Ирины и следственный комитет, поскольку с тех пор его было не видать уже несколько недель — уехал на радость всех. И ожидание, что стоило им обоим душевных смятений, наконец, приобрело свое вознаграждение. Олег смотрел на нее так, будто растопленный, плавящийся от того, как сильно вышибало его любовью. Дима смотрел на него так, будто это не вытравить из него ничем. — Ну да, а ты еще и жениться на ней вздумал. Все еще хочешь? — Нужно успеть до того, пока ее батя мне башку не снесет с автомата, — недобро улыбается Шепс. Дима вдруг резко представил себя на месте друга жениха, в дурашливом отцовском пиджаке, чьи рукава доходили ему до середины мизинца. Повзрослевшего, сутулого, но это все еще был он. Рядом с Олегом, в чьих объятиях была Ира, сверкающая золотым кольцом и роняющая слезы на всю их жизнь. Матвеев, кажется, тоже плакал, понимая, что будь он одним не согласным с этим союзом, это ровным счетом ничего бы не изменило. Прекрасный друг, лучший шафер и просто никудышный, в тайне желающий им худшего будущего предатель. В этот же вечер он бы напился от горя и заточил кухонный нож покрепче, проверив его остроту собственной сонной артерией. — Не будем о грустном! Тащи алкашку, дернем для начала, не могу на трезвую голову твое нытье слушать. Матвеев, але, ты че притих? — Череватый в свойственной ему грубой форме подопнул его ногу, пытаясь вернуть на их соту. — Водочки нам налей, будь добр. — Добр не буду, но водки налью, — парирует, разливая на три стакана, чтобы пригубить с кашлем и матом без закуски свою большую порцию. Кажется, от этого действия в нем появляется второе дыхание и сознание все быстрее уносит его дальше. Он не помнит, как под щекой оказывается разгоряченная собачья шерсть, визгливое скуление, а рука вдруг покоится на крепкой спине. Они сидят на конце обрыва с Матроскиным, пока остальные купаются, резвясь в воде, словно им по десять лет. Дима вновь чувствует себя чертовски одиноким.