Сондер

      Лето едва-едва тронуло залитые зеленью поля и леса, пробираясь сквозь листву деревьев и играя солнечными зайчиками на траве. Моно безынтересно рассматривает медленно сменяющие друг друга пейзажи и неуютно ведёт затёкшими плечами, пока они едут чёрт знает куда. Мама молча и уверенно сжимала длинными красивыми пальцами руль небольшого серебристого авто, купленного почти три года назад, но по какой-то причине использованного для дальней поездки только сейчас. Хотя, наверное, дело в том, что для таких путешествий обычно предполагается семейное мероприятие, коих в их доме не было, наверное, с тех пор как Моно пошёл в подготовительную группу для школьников.       После развода он остался с матерью, но это не помешало ему поддерживать связь с отцом, переехавшим ради своей любимой ненаглядной работы куда-то в район то ли Кентукки, то ли Теннеси. В принципе, им всем не нравились жить на территории Аллеи Торнадо, так что даже не удивительно, что и отец, и Моно с мамой уехали оттуда буквально через неделю после завершения бракоразводного процесса. Совершенно по разным причинам, да и, в отличие от мужчины, они планировали вернуться довольно скоро, но сам факт того, что хоть какая-то часть лета не пройдёт в духоте или пыли ветров уже навевал хоть какой-то позитивный настрой. Возможно, правда, если бы они сделали это раньше, как советовал семейный психолог, то всё ещё были бы все вместе.       Краем глаза мальчик заметил, как его мать бездумно потирает безымянный палец. Она делала так каждый раз, когда волновалась — вертела обручальное кольцо, словно напоминая себе о чём-то, но о чём — непонятно. Сейчас кольца уже не было, но привычка, видимо, останется с женщиной ещё надолго.       По сути, всё было в порядке, просто… ну, случается такое, что люди расходятся. Им даже, можно сказать, повезло обойтись без конфликтов и расстаться тихо-мирно, минуя скандалы и ругань. Всё же они оба были достаточно спокойными и рассудительными людьми, склонными, правда, вечно накапливать своё недовольство внутри и избегать всех разговоров, которые могут негативно сказаться на и так шатком положении их мнимой стабильности, на проверку оказавшейся всего лишь абсолютно скучным затуханием чувств. Моно, выращенный по образу и подобию сразу двух не особо весёлых взрослых (закостенелого трудоголика и немногословной домохозяйки), никогда не питал ложных иллюзий, так что, находясь сейчас в довольно сложном периоде своей жизни — переходном возрасте — довольно легко перенёс это дело, особо не пострадав. На самом деле, по большому счёту ничего кардинально-то и не поменялось. У отца и так уже несколько лет был слишком уж загруженный график, не дающий совмещать карьеру с семьёй, так что сына с женой мужчина видел буквально только на выходных. Ну, если не брал сверхурочные.       К чему ведёт такое отношение Моно понял уже давно и так же давно был готов к тому, что, в конце концов, они разведутся. Для него было даже несколько удивительно как то, что они столько продержались, так и то, что они всё же решились не терзать друг друга.       Было ещё раннее утро, мальчик не выспался в дороге, и поэтому уже почти клевал носом, когда наконец-то зацепился взглядом за въезд в неизвестный ему до настоящего момента город.       Вообще, в планах у них куда-то уезжать не было и, как Моно понимал, они просто хотели как-то тихо незаметно свыкнуться с отсутствием практически любого напоминания о третьем члене семьи, но потом на домашний адрес пришло письмо — бумажное, прямо как в старинке. В нём какими-то диковинно-яркими чернилами от руки сообщалось, что родители матери погибли, нужно устраивать похороны и что-то решать с оставшимся после них домом. Моно тогда несколько напрягся — он никогда не видел своих дедушку и бабушку, поэтому никаких чувств по этому поводу не испытывал, но отказаться ехать всё равно не мог: во-первых, его не с кем оставить, так как отец на тот момент уже уехал, во-вторых, это просто было бы неправильно. Нужно попрощаться, даже если они никогда не здоровались. Да и маме, наверное, нужна будет поддержка. Ей и так всё это нелегко давалось.       У самого въезда в город мать Моно неожиданно притормаживает и аккуратно ведёт руль вправо, паркуясь на совершенно пустой стоянке, похожей на те, которые обычно располагаются у супермаркетов. Эта, правда, была намного меньше — на машин десять максимум. Да и магазина никакого не было, куда не посмотри. Женщина поворачивается к сыну полубоком, доставая с заднего сидения сумочку с документами и наспех их перепроверяя, даже не вчитываясь в то, что на них, собственно, написано. Убаюканный ровной дорогой и усталостью и уже почти заснувший мальчик недоуменно смотрит на неё, не понимая намёка. Они же даже в город не въехали, что происходит? Мама глубоко вздыхает. Её ещё достаточно молодое белое лицо с сеточками морщинок у губ и глаз взволнованно обратилось к нему. Белки глаз покраснели от недосыпа в ночной дороге, губы, наоборот, побледнели, а собранные в пучок волосы растрепались. Сын, и так очень на неё похожий, сейчас, наверное, выглядел не лучше. — Всё, выходим, — объявила она. Моно в недоумении изогнул тонкие брови, но всё равно потянулся к дверной ручке, чтобы покинуть автомобиль. — Прямо здесь? — уточняет мальчик.       Женщина кивает. — Да. — Почему? — Потому что так надо.       И спорить с этим было бесполезно.       Покидая салон, он прихватывает дорожную сумку с собранными в спешке вещами, а затем безрадостно вздыхает, понимая, куда они приехали. Всю жизнь прожив в большом городе, он был не особо впечатлён, вдруг осознав, что перед ним расстилалась чуть ли не деревня. Здесь им предстояло пробыть какое-то время. Он не сильно вслушивался в телефонные разговоры матери, но понял только то, что минимум неделю здесь придётся проторчать, пока они организуют и проведут похороны, а также уладят все проблемы касательно оставшейся без хозяев недвижимости. И вот уже после этого они просто вернутся домой и продолжат жить так же, как и жили до этого в своём небольшом домике спального района, где были с тех самых пор, как Моно обрадовал этот мир своим появлением.       Скучно, обычно, нормально.       В другое время Моно, вечно ищущий себе пищу для ума, обратил бы внимание на странные мелочи этого городка, но сейчас он был слишком уставшим, чтобы даже банально желать этого. Он бездумно шёл следом за матерью, игнорируя заинтересованные взгляды местных. Всё, о чём он мог мечтать в данный момент — просто дойти до дома и лечь спать, потому что просыпаться пришлось очень рано, чтобы прибыть на место вовремя.       Но судьба подкидывала ему один сюрприз за другим, совершенно не делая ему скидки из-за навеянного путешествием стресса.       Тому, что дверь в дом оказывается открыта, он не удивляется и не пугается, но вот когда до ушей донёсся странный шум, ему стало не по себе. Это что, получается, они ещё въехать не успели, а сюда кто-то вломился? В принципе, даже в их тихом районе были случаи грабежа во время отсутствия хозяев, а в этом захолустье, наверное, вообще какие-нибудь дезертиры и беспризорники, которым ввиду отсутствия большого выбора культурных развлечений сносит крышу, не редкость. Этого стоило ожидать, но не тогда ведь, когда бабушку и дедушку ещё даже похоронить не успели, и они должны находиться в доме… Что… Что там такое творится?! Что тут за дикость?!       Однако мать реагирует на это спокойно. Она без слов заходит в дом и так же без слов указывает ему на полочку, куда можно положить дорожную сумку. Моно слушается, даже если понимает всё меньше и меньше, а потом растерянно дёргается. — Здравствуй, — слышится голос, кажется, у самого уха. Мальчик дёргается и резко поворачивается, готовясь увидеть кого-нибудь прямо перед носом, но говорящий оказывается в паре метров от него.       Мужчина преклонного возраста улыбается ему, поздоровавшись. Сам Моно робко выдал в ответ тихое «здрасьте», вопросительно уставившись на мать. Та напряжённо смотрит на сына, а потом поднимает взгляд на мужчину. Кто это? Что он тут делает? — Можешь идти в комнату. Наверху, вторая дверь справа, — говорит она ему, и приходится слушаться. Однако по лестнице он поднимается медленно, желая понять хоть что-то, а когда удаётся исчезнуть из поля зрения матери и странного незнакомца, он садится на одну из деревянных ступенек, слушая, о чём разговаривают старшие.       Минуя все приветственные эпитеты, они говорили о скучных вещах: судя по всему, этот мужчина просто должен помочь им с организацией похорон. Он сказал, что тела умерших были перенесены в более подходящее для хранения место, потому что время шло, и шло оно не на пользу никому из них. Всё же ощущать нотки гниения в доме никому бы не хотелось. Также Моно уловил отрывок разговора, в котором этот же мужчина рассказал, как так случилось, что они погибли в один день, как в сказках: утром у дедушки случился инфаркт, а бабушка, распереживавшись, ушла следом за ним уже ближе к ночи. — Не удивительно, — протянул скрипучий бас, — шестьдесят лет в браке. Тут уж и свет без любви не мил.       Как нелепо.       Моно скучающе вздыхает, упёршись руками в колени. Затем он потянулся в карман, доставая телефон, но и тут отвлечь его не получилось — разрядился. В доме было светло за счёт яркого солнечного света, но светильники нигде не горели. Кажется, электричества здесь тоже нет. Красота. — …ещё есть шанс вернуться, — доносится до него спокойный голос старика. — Мне нужно время. Мы ведь только приехали, — а этот уже принадлежал матери. — Конечно. Сначала нужно провести их в последний путь, а потом уже заниматься всем остальным. Но я очень надеюсь услышать твоё решение уже на службе. Вы ведь придёте? — Разумеется.       Моно закатывает глаза, а потом, не выдержав, всё-таки встаёт, признавая, что идея пойти лечь спать ему нравится больше, чем подслушивать взрослые беседы. Судя по всему, тут ещё и чтят верунов, раз уж речь зашла о службе. В принципе, не удивительно — чем меньше место, тем меньше научного просветления, а чем меньше науки, тем суевернее люди. Мать, кстати, всегда была очень набожной, верующей, иногда даже до абсурда, но сам Моно принимал позицию отца, не допуская мысли о существовании чего-то потустороннего, а тем более всяких религиозных божков. Но они учились понимать и принимать точки зрения друг друга, не осуждая за разницу во мнениях.       И всё равно это не смогло спасти брак.

***

      Процессия затянулась.       Моно вообще ожидал, что на похоронах будут только родственники и ближайшие знакомые, но никак не почти весь городок. Люди в странных одеждах, женщины и девочки в платьях в пол, и, судя по всему, они не были чужими людьми его бабушке и дедушке — каждому было, что сказать. Связано это было с тем, что родители матери были прям до нелепого общительными, или в таких деревеньках все в принципе друзья/знакомые, Моно понятия не имел и, если уж быть прямо совсем честным, узнавать желания не испытывал.       Он не слушал, что говорили, пока гробы опускали в землю. Погода совершенно не траурно была довольно хорошей: ясное небо, солнечный свет бьёт в глаза, и ни намёка на облачко или ветер. Обычно на похоронах грустно и тоскливо, но тут было что-то другое. Он не знал, что не так, но чувствовал, что что-то неправильное происходило вокруг него. И это связано даже не с тем, что всё происходило на склоне, а не в храме, хотя он, даже не будучи верующим, знал, что так не должно быть.       Напрягало что-то другое. Общее настроение, дух единства, пугающий тем, насколько он плотно обволакивал всё пространство вокруг. Все эти незнакомые ему, но близкие бабушке и дедушке люди, ведущие себя подозрительно, и даже какие-то дети, невесть откуда появившиеся на процессии, выглядели так, словно имели непосредственное значение для усопших.       Все были им роднее, чем он и даже его мать. И он не понимал, что не так со всеми этими людьми и происходящим в целом.       Вскоре люди начали расходиться. Они с матерью, тем не менее, всё равно задержались, потому что ей было просто необходимо переговорить чуть ли не с каждым, кто вообще здесь находился. Больше всего она разговаривала с тем самым стариком, обсуждая непонятные вещи и вспоминая погибших. Странно, что не приехали ни братья, ни сёстры матери, которых оказалось целых шестеро, и о которых Моно ошарашенно узнал только сейчас, хотя она всегда говорила, что у неё родители очень почитались, и к похоронам, соответственно, относились очень серьёзно. Наверное, у них тоже случилось что-то, требующее похожего внимания, но он всё равно ничего не понимал. Как так может быть, что из семерых детей смогла приехать лишь она? Почему Моно в принципе почти ничего не знает о жизни мамы до брака? Всё это, честно говоря, было до жути стрёмно, но ворошить тёмные семейные дела мальчику хотелось меньше всего.       Кажется, что прошла целая вечность — даже немного стемнело, — прежде чем было принято решение наконец-то вернуться домой. И пока они шли, он чувствовал на себе взгляды встречающихся им по пути домой людей: кто-то выражал своё сочувствие, кто-то просто рассматривал их с интересом, а кто-то даже не скрывал некой неприязни. Странно это всё, очень странно, но его успокаивал тот факт, что совсем скоро они разберутся с этим домом и наконец-то поедут к себе. Моно, вообще, всегда хотел попутешествовать. В фильмах подобные приключенческие поездки смотрелись классно и захватывающе, поэтому то, что в реальности они с ещё не пришедшей в себя после развода матерью просто почти что молча прокатились в другой штат, чтобы похоронить её усопших родителей несколько… огорчало своим отсутствием хоть какого-то чувства удовлетворения.       Моно уже представлял, как вернётся домой и расспросит обо всех странностях отца, а потом успокоится и забудет это чудаковатое место, никак не ассоциирующееся у него с детством мамы, но не тут-то было. Отвлёкшись, он совсем не заметил, как внимательный взгляд ярко-синих глаз скользит по его фигуре. — Соболезную утрате, — слышится совсем рядом, и Моно, от неожиданности дёрнувшись, поворачивается к говорящему. Боже, они тут все так подкрадываются?!       Обратившимся к нему оказался мальчик примерно его возраста, может, чутка младше: Моно был порядком выше своих одногодок, унаследовав высокий рост от отца, поэтому в подавляющем большинстве случаев сверстники на его фоне казались младше. Конкретно данный персонаж ещё и в целом выглядел несколько болезненным из-за своей худобы и бледности, но, возможно, это просто игра света: небо наконец-то начало затягиваться тучами, обволакивая город в приятные мягкие вечерние полутени.       Сказать что-то на его реплику Моно не решился — попросту растерялся, не ожидая, что тут абсолютно все на слуху. Да, городок не кажется большим. Даже не так: он выглядит объективно крохотным, пусть и населённым, но у Моно изначально не было никакого явного ощущения, что тут абсолютно все друг друга действительно знают. Более того, знают даже не его мать, а его конкретно, да ещё и дети, а не только взрослые.       Водить знакомства с этим мальчиком Моно не желал, а потому только кивнул, после чего отвернулся и пошёл дальше. Незнакомец же вернулся к своим делам — мальчишка поливал из лейки цветы на своём участке, выглядя вполне себе счастливым.       Моно это не нравится всё больше и больше.

***

      Очередным ударом стало долгое отсутствие связи. В доме не было электричества, поэтому он остался без возможности связаться с отцом, а скука сковала его ещё сильнее. С наступлением темноты мать зажигала свечи, и в такие моменты он чувствовал себя героем какой-то истории про путешествие во времени: он словно оказался в средневековье, где нет ни лампочек, ни электричества, ни чего-либо ещё подобного. Только огонь от свечей, на котором мальчик в мыслях уже жарил пойманных в лесу перепёлок, которых ему, видимо, придется добывать для них с мамой, чтобы выжить.       Появлялось ощущение полной отрезанности от внешнего мира. Запертый в странном месте, где всюду сновали не менее странные люди, говорящие странные вещи, вынужденный молча принимать всё происходящее: и странную похоронную церемонию, и подозрительные беседы с тем стариком, и свечи по вечерам, и даже некое странное подобие чая, от которого он наотрез отказался, ввиду чрезвычайной подозрительного цвета оного. Черт их всех знает, из чего они тут свои зелья варят.       Каждый час, каждое подмеченное маленькое явление всё больше навевали на юнца смутные сомнения. Он допускал мысль, что это всё просто такие фишки маленького города и он просто себе надумывает, но всё равно, ложась спать в полной тишине, такой аномальной для привыкшего к мегаполису ребёнка, мысленно возвращался во все посещённые места, вспоминал все лица, все слова и жесты.       Прошло ещё несколько дней, прежде чем голову посетила другая мысль: а что, если это какая-то секта? Тогда, в принципе, всё сходится: и напрягающая доброжелательность, и высокий уровень коллективизации, и церковь здесь имеет большое значение, и достаточно подозрительных мелочей попадалось на глаза. Нет транспорта. Нет подъездных дорожек для автомобилей возле дома. Находясь на одном конце города, тебе будет известно, что делают люди на другом, и это, что странно, абсолютно нормально. Ты можешь прийти домой, а там уже кто-то будет, и никто, абсолютно никто этому не возмутится.       Дома бы в таком случае уже вызвали полицию и ждали её прибытия, а тут принято дружелюбно поздороваться и спросить, как дела.       Неприятные мысли Моно отгонял от себя с таким усердием, на какое только был способен, но успокоиться не получалось. Более того, его очень удивил ранний подъём воскресным утром, когда мать сообщила, что пришло время службы, и они оба должны идти. — Это обязательно, — твёрдо сказала она, когда Моно осмелился возразить. — И это не обсуждается.       Пришлось слушаться, потому что права отказаться и остаться дома у него не было. Тем более, ему нужно всего лишь послушать глупые проповеди и пение хора (или что там, у верующих, происходит?), вот и всё. А потом он тихонько вернётся домой, запрётся в комнате и будет молиться Бенджамину Франклину, чтобы тот вернул электричество в их дом и он смог наконец-то связаться хоть с кем-то.       И, чёрт бы его побрал, в церкви — а она была огромной — будто собрался весь город.       Моно пытался абстрагироваться. Он отрицал всё происходящее, смиренно принимая мысль, что мать просто сошла с ума из-за развода и смерти родителей. Ну, покорёжит её пару дней, а потом она продаст дом и всё вернётся на круги своя. Ему просто нужно всё это перетерпеть, не подавать виду, что это реально напрягает, достойно принимая это своеобразное испытание на прочность нервов, и потом всё окупится. Чёрт его дёрнет ещё хоть раз помечтать о приключенческой поездке.       Он безынтересно рассматривал храм изнутри, снова замечая что-то странное.       Никаких икон, фресок, крестов. Просто… здание, где собирается множество людей, но это не было похоже на привычную в его понимании церковь. Даже если здесь был хор — дети, облачённые в одинаковые одежды, неторопливо растягивающие звуки в мелодию, — даже если был так называемый проповедник, это больше напоминало актовый зал в школе. Правда, более светлый и выглядящий заметно богаче, но всё равно так же, как в школе, как будто они все в едином порыве просто забыли, где у них настоящая церковь, зашли в случайное здание и стали тут делать свои очень важные верунские дела.       С едва заметным вздохом мальчик взглядом проходит по каждому члену хора, а потом замечает кое-что интересное.       Пели все дети, кроме одного. Точнее, одной — судя по платью, это девочка, но всё, что она делала — просто зевала. Скучающим взглядом окидывая всех присутствующих, она медленно, очень сонно моргала, периодически открывая рот, тихо покачиваясь с носка на пятку и периодически сощуренно вглядываясь в потолок. И почему-то вообще никто этого словно не замечал. Почти засыпая стоя, она выглядела настолько расслабленной и безучастной, что волей-неволей к ней зарождалось некое уважение. Безразличие такого уровня он ещё не встречал: стоя посреди других детей, на виду у всего города, она вообще ничего не делала и даже не пыталась это скрыть, словно всем своим видом говоря, что ей на их песнопения плевать с самой высокой колокольни.       Он глянул на прихожан, но никто не выглядел так, словно это вызывало беспокойство. Девчонку в хоровом платье либо игнорировали, либо реально не замечали, потому что… ну, ему кажется, что такое отношение можно было бы счесть неуважительным и даже оскорбительным, а здесь явно веру ставят повыше, чем что угодно другое. На секунду он даже думает, что, возможно, ему уже из-за стресса всякое мерещится, но он сразу откидывает эту мысль — с ума так быстро не сходят, да ведь? Может тут все же хоть кто-то недоволен таким нахальством и просто нужно присмотреться?       Но всем действительно было плевать. И Моно, сдерживаясь, чтобы не усмехнуться на первый осколок якобы совершенной веры и благоговейного идеала, перевёл взгляд с девчонки на проповедника как раз в тот момент, когда тот начал свою речь.       Моно не слушал: плевать он хотел, что вливают в уши чересчур доверчивым людям эти обманщики. Конечно, краем уха он уловил, как тот выказывает соболезнования его матери насчёт смерти родителей, но это ладно. В остальном-то он говорил о том, что Моно касаться не может: последние события, какие-то пламенные речи о необходимости поддерживать в себе веру и духовность, и это, блин, кажется таким абсурдным издевательством, что хотелось взвыть и попроситься выйти отсюда. И не возвращаться.       Серьёзно, он так далёк от всего этого, ему совершенно плевать, католики они все, христиане, протестанты или ещё кто. Это всё дико скучно, антинаучно и глупо, а впитывать в себя хоть часть подобного бреда — просто пытка.       Однако, как выясняется через секунду, может быть ещё хуже. Моно понял это, когда заметил, что только что проповедник позвал его мать, чтобы та рассказала другим прихожанам о своём пути.       Что?       Это уже кажется злой шуткой. Моно ожидал, что они просто послушают прибаутки проповедника и вернутся к своим делам, но нет. Он позвал его мать, и она с такой лёгкостью согласилась, что стало очевидно, что всё это было спланировано заранее. Конечно, возможно, это было решено как раз в тот самый первый день, когда он мельком услышал обрывки беседы про службу и какое-то решение, но он не обратил на это должного внимания, не посчитав нужным, о чём сейчас жалел. Ну, конечно, если самому не спросить, то она ж ему ничего и не расскажет! Так было всегда, но он искренне надеялся, что после избавления от пут несчастливого брака она хоть немного расцветет и раскроется, но, видимо, даже над такими элементарными вещами им ещё работать и работать.       Пока Моно про себя сокрушался, его мать, благодарно кивнув и зайдя за церковную трибуну, выглядит лишь слегка взволнованной, но никак не расстроенной или удивлённой. Зато он сам — да, притом ещё как. Он был настолько в шоке, что даже и не знал, как на это реагировать. — Мои родители были прекрасными людьми, — начала она с малого. — Они воспитали замечательных членов нашего общества, вложили в нас все свои силы и божескую любовь. Вы все знаете, кем стали мои братья и сёстры — великими людьми, достойно прославляющими нашу веру в больших городах, дающими свет и надежду новым последователям. Оглядываясь назад, как бы мне хотелось так же проходить с ними все пути их духовного роста.       С каждым новым произнесённым словом Моно терял связь с реальностью всё больше и больше. Что, чёрт возьми, здесь происходит? Ему это мерещится или всё взаправду? Они приехали только устроить похороны и продать дом, откуда вообще у матери такие приступы безудержной тяги к вере? Она не пропускала воскресную службу в городе, исправно молилась перед обедом и всё такое, но здесь как с цепи сорвалась, видимо, ощущая себя в своей тарелке.       Эй-эй-эй, мы так не договаривались, окстись! Поехали домой! Пожалуйста! — Со мной судьба обошлась иначе, — продолжила женщина. Все присутствующие внимательно её слушали. — Я оступилась, покинула общину, но сердцем я никогда не уходила отсюда. И я рада, что мне представился шанс вернуться. Более того, сейчас я не одна: уготованный судьбой шанс позволил мне искупить вину и привлечь к общине моего единственного любимого сына, и я надеюсь, что вы сможете принять нас. А мы, в свою очередь, станем достойными мормонами и частью общины.       В момент, когда на него, кажется, уставились сотни пар глаз, сердце Моно пропустило удар. Кто-то из прихожан довольно выдал «аминь!», обозначая конец её речи, а мальчик недоуменно взглянул на мать, не понимая вообще ничего.       Какая община? Какие мормоны? Кем она там становиться хочет?!       Нет. Нет-нет-нет!       Никто не предупреждал его о таких планах, никто не спрашивал, хочет ли он чего-то подобного. Она ведь прекрасно понимает, что он ну совсем не духовный человек, и вера, религия и всё подобное ему попросту не интересны. И они приехали всего лишь на неделю, ладно, максимум на две, но не более того! Что это она себе удумала?!       Не собирается он вступать в эту секту или что это такое!..       Вслед за женщиной к трибуне один за одним подходят и другие прихожане. Каждый о чём-то рассказывает, каждому хлопают, словно поздравляя с днем рождения, каждый счастлив и доволен. Только Моно ошарашенно сверлит взглядом дыру в спинке стоящей перед ним лавки, не ощущая ни свои мысли, ни своё тело.       Когда служба подходит к концу, люди понемногу расходятся, но далеко не все. Моно, оклемавшись, сразу подскочил с места и кинулся к матери, желая разузнать, что она такое себе придумала, что загорелась идеей и его в это дело впутать, но у него не получилось и хоть что-то проясняющего слова от неё добиться. — Не сейчас. Ты видишь, что я разговариваю? — так она ответила на то, что он потрепал её за рукав платья, немо прося отойти в сторону и поговорить.       И в первый раз он послушно дождался, пока она договорит с кем-то из соседей, но потом ему снова было отказано в разговоре. И через ещё пятнадцать минут тоже. И так до тех пор, пока он не понял, что это просто бесполезно.       Мальчик присаживается на один из выстроенных у стены стульев, недовольно глядя перед собой. Суммируя всё, что он наблюдал эти несколько дней, а наверх накладывая произошедшее только что, он вдруг понял, что влип по уши. Здесь нет связи, он не может даже отцу пожаловаться и попросить его помочь выбраться отсюда, мать всем довольна, игнорируя то, что все эти люди — попросту ненормальные, и он никак не мог исправить ситуацию.       Все смотрели на него так доброжелательно и счастливо, будто он уже самостоятельно вырвал своё сердце и положил на пьедестал их веры.       Сквозь пелену огорчения и злости он услышал уже детские голоса. Лениво повернувшись, он заметил тех самых ребят из хора. Несколько мальчиков и тройка девочек, в одной из которых Моно узнал ту самую хитрую халтурщицу. И, чёрт побери, он был готов поклясться, что слышал, как кто-то из взрослых похвалил её за то, как она хорошо сегодня выступила. Даже больше: её хвалили даже её же подружки из хора, а она принимала всё это с таким безразличием, будто это происходит постоянно.       И что-то ему подсказывало, что такое может быть. В конце концов, они здесь все будто под кайфом, так что не заметить очевидного вполне могут. Что вообще тут происходит?       Он снова отворачивается, приняв решение просто дождаться матери и не думать об этом. Спросит, конечно, что она надумала делать, в сотый раз спросит, будет ли у них электричество, и попытается абстрагироваться, закрыться в своем мирке и грезить о том, что над ним просто очень зло пошутили. — Выглядишь недовольным, — не давая уйти из храма даже мысленно, обращается к нему незнакомый голос.       Моно снова поворачивается, даже не думая притворяться, что ему хорошо, и натыкается взглядом на ту самую девочку. Она стояла совсем близко, смотря на него сверху вниз со странной помесью заинтересованности и скупой жалости. Короткие тёмные волосы, мягкие черты лица, розовые губы, румяные щеки и янтарные глаза. А ещё абсолютно безразличное, безэмоциональное выражение лица, резко контрастирующее с насмешливым тоном, каким она только что обратилась к нему. Он мог бы соврать ей, что чувствует себя нормально и всем доволен. Он был готов едва ли не станцевать, если бы это означало, что любой из этих укурков оставит его в покое, но от девочки перед ним веяло чем-то знакомым. Адекватным.       Она не была безмерно счастлива от того, что находится в стенах храма, и даже такая малость уже располагала. Конечно, вряд ли она окажется даже хотя бы агностиком, но и на сектанта не похожа. Уж больно уставшая относительно гиперактивных и сверхдобрых горожан. — У меня нет причин, чтобы быть довольным, — ответил Моно честно, в тайне надеясь, что она сейчас не начнет засыпать его всякими библейскими цитатами об очищении души.       И, действительно, вместо этого девочка пожала плечами, присаживаясь на стул рядом. Вблизи она оказалась не в пример мельче Моно и, устало ссутуливаясь, выглядела совсем уж маленькой. — Понимаю. Я тоже недовольна. Всегда.       Он вздыхает, слабо кивнув. Надо же, она понимает. — Круто поешь, кстати, — решает он сказать, ожидая какой-то бурной реакции, но девочка только растянула губы в хитрой ухмылке на пару мгновений. Потом же её лицо снова лишилось абсолютно всех эмоций, становясь нечитаемым. — Но разве девочки не должны петь в хоре с девочками? У вас в основном там мальчики.       Она повернула к нему голову. — Так я и не девочка. — Что?       Ошеломленный неожиданным заявлением, он сначала забывает, что она вообще-то в платье и абсолютно точно девочка, а потому смотрит на её лицо недоверчиво. И стоило ей только тихо засмеяться, сдавшись под его растерянностью, как он понял, что его обманули. Прямо в храме. В паре метров от сцены с этим чёртовым церковным столиком.       И ей было плевать. Она веселилась. — Врать в святом месте? — хмыкает Моно, рассматривая фигуру рядом. — Разве можно? — Если под ногами не разверзся Ад, то всё в порядке, — отвечает девочка в том же тоне, весело качнув ногой — до пола ее ступни не доставали.       Наконец-то наткнувшись хотя бы на одного адекватного человека, Моно заметно посветлел в лице, так же позволяя себе тихую усмешку на эту глупую шутку. Удивительно, но этого оказывается достаточно, чтобы немного смахнуть накопившуюся тревогу и расслабиться. Он-то был уверен, что тут всем мозги промыли, но, оказывается, ещё есть нормальные люди. Даже если это девочка, которая, являясь членом церковного хора, просто зевает и не стесняется это.       Такая вот хитрая лисица. — У вас тут все обкуренные или что? — решает уточнить он, замечая разительный контраст между прихожанами и девчонкой. Она-то выглядит безразличной и безрадостной, зато все остальные были тошнотворно счастливы и довольны. — Ах, если бы, — отвечает она. — Ты просто не привык. — И не смогу привыкнуть. — Понимаю, — звучит в очередной раз. И он уверен, то она говорит это не просто так, а действительно понимает, о чём он. — Но мы не какие-то маньяки или типа того, так что можешь не париться. — Ну, ты производишь впечатление адекватного человека. Остальные — нет.       Она сонно моргнула, явно борясь с желаем улечься на стулья и заснуть. Её тонкая ладонь медленно поднялась, и девочка устало потерла шею, словно она у неё болела. Такой жест Моно часто замечал у своего отца, когда тот долго работал. — Просто не борюсь с этим, чтобы нервы не трепали, — призналась девочка. — В принципе, ничего сложного. Я и в хоре даже не пою, а просто лицом щелкаю. — Красиво зеваешь. Загляденье.       Новая знакомая, будто подтверждая его слова, снова зевнула, а потом потянулась, сладко хрустнув позвонками. — Я сонная. Мне простительно, — оправдалась она. — И никто не замечает? — всё же задаёт интересующий его вопрос Моно. Она отрицательно мотнула головой. — Не-а. Я не знаю, как это работает. — Забавно.       Прежде чем он успевает сказать что-то ещё, до ушей доносится другой голос, обращающийся уже к незнакомке: — Пойдём, Шестая, — произнёс какой-то мальчик с подозрительно знакомым лицом. Моно не помнит, где встречал его, но чувствует, что уже видел его. Определённо видел.       Шестая — так её звали — поворачивается к нему и картинно закатывает глаза. — Ладно, мне пора, — говорит она. — Ещё увидимся.       Вставая, Шестая небрежным жестом смахивает с лица выбившуюся чёлку. На фоне других девочек она выглядела довольно специфически: такая безразличная и отрешённая, будто её вообще не колышет ничего в этом мире. Вроде бы в платье, да и пострижена аккуратно, под короткое каре, но жесты и походка такие другие, неженственные, не изящные. Немного сутулая и сонно переваливающаяся.       Такая живая, настоящая.       Невероятно. — На следующей службе? — неуверенно уточняет Моно, явно расстроенный расставанием с чуть ли не единственным человеком, способным понять его в этом дурдоме.       Шестая, уже успевшая немного отойти к позвавшему её мальчишке, щурит глаза, задумавшись над ответом. — Не. Раньше. Мы соседи. — Ах… хорошо. До встречи.       Заметно повеселев, Моно провожает её взглядом. Напоследок развернувшись, она глядит на него какое-то время, словно бы оценивая, а потом легко разворачивается. — Бывай, — бросила она на прощание, подойдя к тому, кто отвлёк её от их только-только начавшейся беседы. Рассматривая их двоих — Шестую и мальчика, — он вдруг осознает, почему лицо говорящего кажется ему знакомым.       Потому что это близнецы. Совершенно идентичные черты лица, рост, телосложение. Разница только в цвете глаз, половой принадлежности и причёске, но во всём остальном они были совершеннейшим отражением друг друга. Ах, точно. В голове невольно всплывает вспоминание о том мальчике, что обратился к нему после похорон, выразив сожаление. Он ведь как раз живёт в соседнем доме, в нескольких метрах от них с матерью, и, оказывается, этот мальчик — брат Шестой.       Смотря на то, как эти двое удаляются, о чём-то беседуя, он расслабленно приваливается боком к спинке стула.       Соседи, говоришь?       Отлично.