***
Ему снятся странные сны. Возможно, всё дело в пережитом стрессе: он много думал перед сном обо всем, что с ним произошло за минувшую неделю, поэтому и снились какие-то культисты и жертвоприношения. Моно не боялся ни религии, ни сектантов, а просто испытывал ко всему этому вполне оправданную неприязнь. Выросший в городе, где вера — вопрос принципа, а не твоей жизни в целом, он предпочитал полагаться на науку и доводы разума. В существование какого-то там Бога над небом он не верил уже тогда, когда научился читать: в детстве всегда кажется, что рядом находится нечто удивительное, вот и принимаешь существование потустороннего. Но потом, вчитываясь в одну книгу за другой, осознавая, что не обязательно чьё-либо вмешательство для неудачи или исцеления от болезни. И свечи ставить ради этого вовсе не обязательно. А потом он взрослел, понимая всё больше, и, в конце концов, его мнение обо всех этих вещах сформировалось окончательно. Но тут, стоило родителям разойтись, как всегда существующее право выбора вдруг исчезло, потому что маме взбрело в голову вернуться к истокам. Возвращаться на, кажется, несколько столетий назад, игнорируя все произошедшие технологические прогрессы, упрощающие жизнь, и свято веровать в то, что даже увидеть не в силах. И его не спрашивали, хочет он или нет. Ему дали только мнимое право выбора, отняв целое лето на раздумья, которые у него займут максимум долю секунды. Его окончательный вердикт уже сейчас — резкое радикальное «нет». Не хочет он вступать ни в какие общины и не собирается он становиться каким-то там мормоном. Из тревожного сна его вырывает скрип старой деревянной двери. Сонно морщась, он недовольно вздыхает, поворачиваясь к источнику шума. Разумеется, в комнату зашла мать, даже не беспокоясь, что может своими внезапными визитами его разбудить. Не хватало только, чтобы она начала подкрадываться, как и все здешние обитатели этого чудного места. — Уже пора вставать, — объявляет она. Мальчик, всё ещё сонный, но соображающий, что вообще-то не пора и ему не обязательно в такое же время, как и до каникул, огорчённо цокает языком. — Да блин, мам… лето же… В том, что сейчас было рано, он не сомневается. Мама всегда просыпалась едва ли не засветло — такой уж у неё режим сложился за все эти годы — и пыталась приучить его к этому же, но не получалось. Пока нужно было ходить в школу, конечно, приходилось вставать по будильнику в половину шестого, но во время каникул это обязательство пропадало. И сейчас у него так же было полное право продолжать спать. Или у мормонов принято с первыми лучами солнца просыпаться? — Там дети твоего возраста на зарядку собираются, — объяснила женщина. — Не хочешь присоединиться? Подружишься с кем-нибудь. Моно даже не думает над ответом, вспоминая перекошенные счастьем лица детей, живущих здесь. Они ещё и в несусветную рань летом поднимаются чтобы зарядки свои делать. Совсем поехавшие. — Абсолютно точно нет. — Очень зря. Она на своём не настаивает; разбудив его и предложив присоединиться к другим детям, а потом, получив отказ, она просто покидает комнату и спускается вниз. В конце концов, она-то действительно хочет тут остаться, так что пытается постепенно немного обжить дом под себя. Моно был на все 100% уверен, что в ближайшее время они не только будут делать генеральную уборку, но и, скорее всего, двигать мебель, которой в доме было неожиданно мало. Мальчик гадал: это у всех тут такие минималистские заморочки или только у его покойных прародителей, но даже в его комнате буквально не было ничего кроме кровати, стола, стула и шкафа. Белые стены без картин и узоров, простой деревянный пол, незамысловатые однотонные шторы. Всё было чисто и цивильно, но всё равно создавалось ощущение, будто он находится в какой-то камере предварительного заключения душевнобольного или смертника. Моно откидывается на спину, устало вздохнув, а потом всё-таки встаёт с кровати, чтобы подойти к окну и открыть его — в комнате стало душно, а он планировал продолжить спать. Напоследок глянув на уже залитый солнцем дворик, он зашторивает окно и ложится обратно в кровать. Сонливость ещё не успела раствориться, поэтому он, укутавшись в одеяло, закрыл глаза, рассчитывая заснуть. Но, чёрт возьми, это просто невозможно. Он привык к городскому шуму: всегда было слышно, как ездят машины, как передвигается серая толпа по утрам, редкие разговоры соседей и просто случайных прохожих. Где-то собака залает, где-то подерутся бездомные кошки. Ему вспомнилась живущая по соседству семья. Мистер Гретфорт — пожилой англичанин с залысинами — с женой и дочерьми. Они не были особо шумными или общительными, но иногда они встречались и здоровались, поздравляли друг друга с праздниками и делились новостями. Иногда по выходным Моно слышал, как они все вместе проводят время на заднем дворе своего участка — жарят сардельки и пастилу, играют с собакой. Может они и ещё чем-то занимались, но ему никогда не хватало выдержки, чтобы долго наблюдать за чужим счастьем. Всё же это было немного больно. Он бы предпочёл и не слышать этого. Однако в этом месте всё было другое. Навязчивый щебет птиц сильно бил по ушам, будто эти чёртовы пернатые долбили его голову своими клювами, и непонятный скрежет слишком хорошо просачивался сквозь открытое окно в его комнате, равно как и чьи-то голоса. Он не сразу обращает на разговор внимание, но когда в голосе одного из говорящих узнает свою мать, заинтересованно замолкает, перестав недовольно ёрзать по кровати. Второй же голос, кажется, он тоже уже знал. К сожалению. -… матушка видела, как ваш отец укладывал эту плитку, — донеслось до его ушей. Голос мальчика, определённо. — А вы давно тут живете? — а это была мать. — Ну… всё время? Матушка не переезжала в другие дома. Вы, наверное, можете даже помнить друг друга, если жили здесь. — Ох, было бы здорово. Сон как рукой сняло. Чужие разговоры, шум, общее напряжение из-за всего происходящего — всё давило на голову с такой силой, будто пыталось пробить ему череп. Он встаёт с кровати с напряжённым вздохом, а затем спускается вниз. Сонно потирая глаза, он открывает входную дверь, сразу же жмурясь: чёртово солнце. Он прямо-таки как принцесса из диснеевских полнометражек, только разница в том, что он не принцесса и даже не девочка. Просто здесь всё ослепительно ненормальное, приторно счастливое и ненастоящее. И он в этом всем такой чуждый и уродливо-неподходящий ко всему этому. Не вписываться всегда тяжело. Открыв глаза, Моно натыкается взглядом на мать, которая выковыривала из земли обломки плитки, повреждённой, видимо, во время подготовлений к похоронам (или раньше, конечно). Вообще дорожка от калитки к дому была едва ли не единственным более-менее симпатичным предметом внешнего представления участка. Дом на самом деле выглядел как белая коробка с квадратными окнами и коричневой крышей, газон явно был скошен на скорую руку, забор вообще в некоторых местах заржавел и порос мхом, но вот тропинка, искусно составленная из каменных пазлоподобных кусочков, смотрелась очень даже симпатично. Проследив взглядом направление от порога до подола платья мамы, Моно вдруг вспоминает об обладателе второго голоса. А ещё и видит его обладателя — собеседника матери. Того самого мальчика. Брата Шестой. В контраст ему — бодрому, свежему, весёлому, судя по спортивной одежде явно направлявшемуся на ту самую зарядку — Моно был весь помятый, сонный, вялый. В шортах и старой растянутой майке, не до конца проснувшийся, он именно в таком виде встречает одного из своих соседей, невесть почему очутившегося на их территории. Они встречаются взглядами, и Моно даже как-то неловко становится перед этим ребёнком. Тот только лучезарно улыбается и снова смотрит вниз, принимая от женщины куски плитки. Чёлка падает ему на газа, и в какой-то момент он так дико становится похож на свою близняшку, что Моно вздрагивает. — Что ты делаешь? — обращаясь к матери, спрашивает он, желая отвлечься. Однако один взгляд на мальчишку, который как раз относил собранные до этого осколки на мусорку, выбрасывая, на его тонкий стан и лёгкие движения, и мысли снова путаются. Они тут, что, ремонт ландшафта с утра затеяли? — Соня наконец-то проснулась, — даже в какой-то степени ласково протянула его мать. Разумеется. На людях можно побыть идеальной матерью, которая никогда не ругается со своим сыном и не заставляет его вступать в чёрт знает какие секты. Это ведь Моно плохой сын, а не она посредственная мать. Тем более, это ведь соседский мальчик с промытыми мозгами, уж перед ним-то точно нужно держать лицо, чтобы он ничего дурного своим родителям потом про них не рассказал. — Доброе утро, Моно! — бодро приветствует его мальчик, вырывая из мрачных мыслей. Он улыбается настолько счастливо, будто бы и вправду был рад их встрече. Моно даже не сомневается, что так оно и есть: для всех этих сектантов он прямо-таки первостепенная цель. Вот и пытаются подкупить его любой ценой, лишь бы только он остался с ними и примкнул к ним. Или, что ещё хуже — стал отличной жертвой. Нет, спасибо. Правда, смотря на мальчика, так открыто ему улыбающегося, Моно не мог найти в себе силы на резкий ответ — всё же в его голове была плотная установка о том, что, пока конкретный человек не проявил себя с плохой стороны, нужно относиться к нему хорошо. — Эм… — замялся он. — Доброе. Подросток внимательно наблюдает за тем, как его маленький сосед помогает его матери собрать осколки. Она передаёт ему все оставшиеся куски битой плитки, а он осторожно их подхватывает, стараясь ничего не выронить и не порезаться. Мама нежно улыбается этому мальчику и вот это уже напрягает. — Можешь бежать к своей сестре, — говорит она, когда он уже собирается выбросить осколки. Он поворачивается к женщине, добродушно улыбаясь, а Моно от злости аж скрипит зубами. — Спасибо за помощь, милый. Когда все осколки плитки оказываются выброшены, Моно злится только сильнее. — Не за что, — ответил его матери мальчик. — Хорошего вам дня. И тебе, Моно! Хороший день будет тогда, когда в нём не окажется ни одного притворщика-сектанта, который навязывает его матери чёрт знает что. Моно не верит в это якобы искреннее счастье и радость своего соседа, с каким он разговаривал с его матерью и тем более обращался к нему. А мама, судя по всему, от него просто в восторге. Пф, ещё бы.***
В том, что она действительно была от него в восторге, он убедился совсем скоро. Они как раз накрывали на стол, когда она внезапно вспомнила про Шестую. Почему-то Моно был уверен, что она этой их встречи не заметила, но, судя по всему, просто хотела поговорить об этом потом, когда обстановка станет достаточно подходящей и непринуждённой. — Помнится, ты в церкви разговаривал с девочкой, — начала она спокойно, но достаточно довольно, чтобы он понял, к чему она клонит. Конечно, она знает, что это за девочка. — Да, — отвечает он сухо. — Она вроде как живёт по соседству. — Мне рассказывали, что она очень талантлива в пении, — женщина поставила на стол тарелку с салатом и осторожно разгладила скатерть. Мальчик едва подавил смешок. — Да, она… — он попытался подобрать подходящее слово. — … Кажется весьма интересной личностью. — О. В этом «о» было столько неприкрытого родительского понимания, что у Моно свело скулы. Она ведь вообще всё неправильно поняла, да?.. Это, конечно, не вызывало у него негатива — скорее снисходительное фырканье. В самом деле, родители всегда реагируют так, когда их ребёнок начинает общаться с противоположным полом, это не новость. Даже до развода отец уже временами спрашивал Моно о девочках, а потом, получая отрицательный ответ, — о мальчиках. В обоих случаях сын был не заинтересован, так что от него быстро отстали. Сейчас, видимо, была посеяна почва для новых ехидно-умилённых и подозрительных взглядов. — Девочка такая миленькая, — протянула мать, изо всех сил стараясь выглядеть праздной, — щёчки круглые, губки аккуратные, волосы пушистые. Симпатичная, правда? — Симпатичная, — не стал спорить Моно, наливая в два стакана какую-то розоватую воду то ли из лепестков роз, то ли из каких-то красных ягод. Он действительно счёл Шестую довольно очаровательной на вид и ни капли этого не стеснялся. Признавать чужую привлекательность не означает хотеть заполучить её носителя. Он, по крайней мере, об этом вообще не думал. Да, очень даже симпатичная и, да, интересно было бы с ней пообщаться, но на этом всё, и додумывать ничего лишнего не нужно. — Дружить будете? — как бы невзначай спросила мама. Моно отодвинул ей стул и галантно пододвинул, чтобы было удобно. Его этому учил отец, всегда относившийся к жене как к леди независимо от того, в ссоре они были или в относительном спокойствии. Даже уже после развода в их последний совместный ужин он всё равно сделал так. И, видя, что папа так относится к бывшей жене, несмотря на все страхи мальчика перед кардинальным изменением всего их быта, Моно непроизвольно запомнил это, без вопросов впитывая факт, что некоторые вещи — такие как доброта, галантность, желание помочь — видимо, более важны, чем обиды и расставания. Мама тогда улыбнулась и сейчас, вспомнив это, Моно тоже улыбнулся, садясь за стол. Но стоило ему только расслабиться, как от следующей фразы, сказанной матерью, он тут же закатил глаза, не сдерживая своего раздражения. — Тебе бы с её братом подружиться, — говорит, накладывая в свою тарелку салат, как будто не понимая, насколько неуместна подобная фраза. — Замечательный мальчик. Боже, серьёзно? Они хоть поесть могут нормально? — Может, я сам решу, с кем мне общаться? Мама ставит тарелку на стол; выражение её лица становится более строгим и мрачным, но говорит она спокойно, пытаясь расположить к себе. У здешних это как какая-то отличительная черта: притворись добреньким и хорошим, говорить сладко и убедительно, чтобы тебе поверили и к тебе прислушались. Иначе же никто не станет воспринимать всё сказанное тобой серьёзно, не как шутку или подозрительно предложение. Вот и она начинала страдать этим. Только зачем? Думает, что Моно станет дружбу водить с этими чудаковатыми детьми и передумает? Ага, вот так он и купился. Здесь из адекватных только Шестая, и то — он пока не может точно это утверждать, потому что они виделись лишь единожды, в церкви, пообщавшись буквально пару минут. — Не дерзи. Моно недовольно покосился на мать, но та этот взгляд, к счастью, не заметила. — Тебе пойдёт на пользу дружба с ним, — настояла она на своём. — Он очень хороший мальчик. Как там Шестая сказала? Не бороться, чтобы не колупали мозги? Нужно просто согласиться, а сделать всё равно по-своему. Вот она в хоре филонит с удивительной грацией, а он будет морочить голову своей матери всякий раз, когда она будет вспоминать брата Шестой. Он не собирается ни с какими культистами дружбу водить. Обойдётся уж. Не сильно-то и расстроится. — Не сомневаюсь, — бросает он напоследок, а затем садится за стол. Мать смотрит на него выжидающе, но разговор не продолжает. Потом Моно сам поймёт, что ошибался. Верно? Ей-то виднее, что ему нужно.***
Вечером дела неожиданно налаживаются. Огорчённый всем, что происходило в течение дня, Моно совершенно безрадостно шёл к входной двери, когда услышал ритмичное постукивание. Возможно, опять кто-то из общины решил наведаться к матери, но в данный момент она была слишком занята домашними делами, чтобы открыть дверь. Однако, открыв её, Моно натыкается взглядом не на кого-то их взрослых, а на вполне себе знакомую девчонку. Ну, то есть сначала он пару секунд смотрит поверх её головы и только потом до него доходит, что нужно опустить глаза. — Привет, — подняв на него взгляд янтарных глаз, поздоровалась Шестая. — Не хочешь прогуляться? Моно действительно с большим трудом сдерживает улыбку. Единственный адекватный человек во всей этой общине стоял перед ним, и ведь девочка не забыла про него, хотя у неё явно достаточно своих… мормонских забот. Да ещё и при таком положении удавалось в полной мере оценить то, насколько она крохотная по сравнению с ним — стой они впритык, то говорила бы она ему в середину груди. Тут, правда, дело было не только в том, что она, видимо, была несколько ниже среднего, но и в том, что сам Моно был значительно выше того же показателя. — Привет, — отвечает он ей. — Почему нет? Она пожимает плечами. — Тогда пойдём, — и, не дожидаясь его, уходит во двор. Он собирается так быстро, как только может. Оповестив мать о своём уходе, мальчик очень запоздало заметил, как она слегка улыбнулась, явно довольная тем, что у него появился здесь хоть какой-то круг общения. Соседские дети были хорошими ребятами, это точно. Чего стоит только тот мальчик, который так любезно вызвался ей помочь утром, краем глаза заметив, как женщина отковыривала обломки треснувшей плитки. Сестричка у него тоже должна быть хорошей девочкой. Не может такого быть, чтобы у такого чудесного мальчика была плохая сестра. Так что, можно сказать, Моно оказался в очень хорошей компании. Не это ли счастье? А Моно с Шестой неторопливо шли по дороге, без особо интереса рассматривая соседские дома и построения. Этот городок разительно отличался от прошлого места Моно — здесь всё было упрощено до безобразия, но выглядело чуждым, неправильным, каким-то чересчур устаревшим. Он в самом деле будто бы вернулся в некое подобие шестидесятых с их одинаковыми домиками, длинными платьями и пропагандой «американской мечты», вынужденный принимать такую реальность. Светлые дома, небольшие торговые лавки. Вдалеке находились более крупные строения, где-то даже было видно ферму, но идти туда не особо хотелось. Шестая мало по малу рассказывала обо всём, что есть в их городе, и даже в этом было слишком много отличий от его привычной реальности. Ни тебе кафе, ни каких-то развлекательных центров. О гипермаркетах или хотя бы простом магазине — обычном, самом простом — даже думать было бесполезно. — А тут прилавки со всякой всячиной, — указав рукой на торговые лавки, рассказывала Шестая. Тон её голоса всегда был удивительно безразличный и безэмоциональный, даже если в данный момент она не выглядела такой же вялой и сонной, как в первую их встречу. Интересный экземпляр. — Ну, разности всякие. Вон, видишь, там вообще цветочный… И в самом деле, на глаза попадается лавочка с самыми разными цветами. И они тоже сильно отличались от всего, что было в городе: пусть бутоны были пёстрыми, преобладающим большинством являлись полевые и луговые цветы, а не всякие там розы, пионы да гвоздики, украшенные прелестными упаковками. Деревня деревней… — Странные же у вас магазины, — решил высказаться Моно. Шестая легко хмыкнула. — Да вроде бы нет, — отрезала она все так же безразлично. Казалось, что бы ни скажет Моно плохого про общину, мормонов и город в целом, её это попросту не будет волновать. Ей ни горячо, ни холодно от этого. — Ну, для тебя, конечно, да, но мы не жалуемся, — затем она сощурила глаза, повернув голову в сторону. — Мм. Если свернуть, то попадём в парк. Хочешь? — А если пойти вперёд? Она скривила лицо. — Там школа, — с презрением ответила девочка. Моно сочувственно кивнул. — Фу, — только и смог выдавить он из себя. — Окей. В парк, так в парк, — заключила девочка, и они свернули. Парк оказался небольшим, но Моно хватало и этого. По крайней мере, хотя бы парк мало чем может отличаться: просто деревья, лужайки и лавочки. Чуть дальше небольшой, но аккуратный и милый фонтан, на вершине которого уместилось несколько маленьких птичек. Место для прогулок, не более того. Он и не ожидал чего-то невероятного, но, по правде говоря, окажись парк просто голым полем, он бы так же не удивился. За территорией парка выглядывало небольшое здание. Судя по вывеске, кинотеатр — вау, у них даже такое есть? Удивительно, — но выглядел он, мягко говоря, не слишком востребованным. Скорее всего, плёночный, с небольшой коллекцией фильмов, да и сеансы вряд ли тут проводятся ежедневно. Этим людям ведь чужда техника и всяческие цивилизационные причуды, верно? А тут нужно взаимодействовать с противными технологиями. Ведь, даже если миновать все сложности работы с плёнкой, проектор-то там точно имеется. Забавно. Какие принципиальные. — А почему приехали? Шестая задаёт этот вопрос, когда ветер дует в спину. Короткие волосы путаются, лезут в глаза, и она отчаянно пытается убрать их, но в итоге сдаётся, оставив всё, как есть. — Похороны. Дом продать, — отвечает ей Моно кратко. Во всяком случае, он думал, что именно за этим они и приехали. Истинные же мотивы известны только матери, но она ничего ему не рассказывает. — И вступить в общину? Ты не выглядел счастливым от этого, — продолжила Шестая. Он чувствовал, что проходящие мимо взрослые и дети смотрят на них. — Это мама решила, — признался мальчик. — Я понятия не имел, что у неё такие планы. — М. И насколько вы здесь? Он пожал плечами. — Не знаю. Пока что договорились на лето, а дальше видно будет. Но я рассчитываю вернуться домой, даже если к папе. Конечно, нынешняя спутница вызывала у него интерес и уважение, и он был бы рад, окажись она его соседкой там, в большом городе, но если выбирать между новым знакомством и адекватной жизнью, он выберет последнее. Да и Шестая вряд ли обидчивая дура, которая будет дуться на такую правду. Уж она-то поймёт его. — Видно, ты и этому не рад, — заметила она. Ах, конечно. — Почему же? — возразил он, сразу смекнув, что её зацепило небрежное высказывание об отце. — Мы хорошо общались. Просто… конкретно сейчас не могу связаться — света у нас нет, чтобы зарядить телефон, а телефонных будок я у вас не наблюдаю. — Везёт же тебе, — с лёгкой усмешкой заметила она. Лишь на мгновение изменившееся выражение лица почти сразу же снова стало безразличным и холодным. Контрастируя со всеми жителями общины, она именно этим казалась адекватной, но окажись она в городе, это уже будет казаться странным. Что-то с ней не то. — Ага, — кивнул Моно. — А тебе, наверное, тоже не очень здесь? — Не то чтобы. Я скорее не недовольна общиной, а просто недовольна. Но, в целом, жаловаться мне не на что. Хорошо. Допустим, так оно и есть. Наконец-то у Моно появился шанс подвести разговор к кое-чему, что его беспокоило весь день. — А какие у вас тут вообще обычаи? Шестая недоуменно приподняла тонкие бровки. — То есть? — уточнила она. — Ну, кто вообще такие мормоны? — принялся пояснять Моно. — Я вообще не понимаю что у вас за культ/секта/религия. Они уже дошли до лавочек и девочка задумчиво опустилась на одну их них, похлопав ладошкой рядом в приглашающем жесте. Подросток опустился следом. — Твоя мама тебе не рассказала вообще ничего? — спросила Шестая и, получив отрицание, вздохнула. — Ну, во-первых, как я уже говорила, мы не секта, а действительно религия. Вообще «мормоны» — это довольно старое и более общее название, а так мы Церковь Иисуса Христа Святых последних дней. — То есть, по сути вы христиане? — И да, и нет, — видя чужое замешательство, она продолжает: — Мы проповедуем первоначальный вид христианства, а сегодняшний нам чужд. Моно ничего не понял, но решил продолжить — Почему последних дней? Вы верите в конец света? Девочка разгладила на коленях длинную юбку и пожала плечами. — Мы ожидаем второе пришествие Спасителя и считаем, что искупительная смерть даст шанс на спасение душ, — сказала она. — Поэтому у нас нет распятий и икон — спасителю незачем видеть ни символ своей прошлой кончины, ни святых, которые были выбраны людьми. И так же поэтому мы не отказываемся от многих благ цивилизации, следим за своей одеждой, едой, речью и поведением. Всё ради того, чтобы Ему не было стыдно. — И ты… — Моно неловко наклоняется поближе, заглядывая ей в глаза, — веришь во все это? Тонкие губы Шестой растягиваются в улыбку. — Не-а, — она честно качает головой. — И тебе нормально быть в общине? Моно искренне не понимает, как она может быть такой спокойной. Если она не верит, то зачем ходит на службы и поёт в хоре? Зачем делает вид, что всё нормально? — Мне некуда деваться, — признается она. — Ну, по крайней мере, пока что. Обычно номинальные мормоны уходят с совершеннолетием, но я не знаю. — Номинальные? — Ага. Те, кто родился у мормонов, но сам не хочет им быть. Надо же, даже название особое у таких есть. Моно вдруг стало даже жаль девочку. Она так легко говорила о подобной незавидной участи, словно это было нормально. — Фигово тебе, — по-глупому искренне сочувствует он и девочка снова улыбается, но ничего не говорит, поэтому подросток сам решает уточнить один момент. Он пару секунд думает над тем, как это прозвучит. — А «искупительная смерть» — это?.. — Если бы я была сектанткой, — помолчав, произнесла Шестая, — то, конечно, сказала бы, что это не твоя. Но прямо сейчас я жутко хочу тебя напугать тем, что мы скормим тебя своему богу. Моно хмыкнул. Девочка нравилась ему всё больше. Они как-то одновременно решают начать двигаться в сторону домов. Ну, так сказала Шестая, поведя его, правда, совсем другим маршрутом, чтобы побольше показать. Когда они проходят лавку с красивыми кирпичными кладками, Моно вспоминает то, о чём ещё хотел спросить. — У тебя же ещё брат есть, да? — уточняет он. Шестая кивает. — Ага. Мы близнецы. Это он помнит слишком хорошо. И в церкви, и сегодня утром, лицо мальчика сразу бросалось в глаза, потому что он словно Шестая, но неправильная. Даже если игнорировать разницу в половой принадлежности, так странно видеть на этом лице улыбку и счастье, которые не сходят с лица её брата вообще никогда. Может, у него просто паралич лицевого нерва, вот и бегает повсюду радостный. — Тяжело с ним, наверное, — предполагает Моно. Наверняка они не особо ладят: адекватная Шестая и её братец с промытыми мозгами. Вряд ли из них выйдет отличная команда или хотя бы добротная компания. Но она удивляет его. — Да… нет? — неуверенно и недоуменно протянула она, даже повернувшись к нему лицом. Но, опять же, эмоции задержались на ней лишь мгновение. — Он на самом деле адекватный, и мне с ним хорошо. Может ли она так говорить, потому что должна так думать? Что, если пропаганда этого отвратительного счастья и любви к ближнему всё-таки коснулась и её? Они же вообще не похожи. Совершенно разные, пусть и носят одинаковые лица. — Он совершенно на тебя не похож, — вспоминая счастливое выражение лица, высказался Моно. — В плане… ты вообще другая. А он — такой же, как остальные. — Возможно, в чём-то ты и прав. Мы очень отличаемся. Но с ним хорошо. То есть, в самом деле хорошо. Он очень понимающий человек. Ладно, допустим, она просто любит своего брата. Моно не может осуждать её за это — мальчишка ведь часть её семьи, прожил бок о бок с ней всю свою жизнь, и относиться к нему плохо она не может. Это даже хорошо: очередной плюсик в копилку признаков нормального человека. — А он знает о твоих хоровых талантах? — решив немного смягчить атмосферу их разговора, вдруг произнёс Моно. Шестая скривила губы в довольной ухмылке. — Ещё бы, — ответила она. — Только вы двое и знаете. — И никому не рассказывает? — Нет, конечно. Мы постоянно вместе, так что причин сдавать меня и делать что-то назло у него нет. Да и он в принципе на такое не способен. Неподалёку показалась небольшая, даже крохотная, но кондитерская. И она тоже сильно отличалась от того, что Моно привык видеть у себя дома. Если бы не выпечка, он бы даже не понял, что это такое. — Хочешь сказать, что он такой же, но притворяется? Ему показалось, или она скривила лицо, как только он произнёс последнее слово? Злится? — Вовсе нет, — прозвучало в ответ. — Ему всё действительно нравится. — Понятно… Шестая поднимает взгляд, а потом поворачивает голову в сторону. Моно следит за этим движением, глядя вдаль, где виднелось что-то интересное. — Кстати… — тише произнесла девочка. — Там у нас карьер, но туда ходить нельзя… И когда она медленно перевела на него взгляд, он понял и принял тот факт, что уж там-то они точно обязаны побывать. Прогулка не длится долго: Шестая дала понять, что должна вернуться домой к ужину, а уже начало темнеть, так что пришлось поспешить вернуться. Конечно, они не так много всего увидели, но это можно будет исправить потом. В конце концов, тут есть и другие интересные места. Он знал, что ещё можно сходить на прибрежье, но Шестая не предлагала, да и времени уже не было. А ещё можно было прогуляться в лесу, но это всё тоже будет потом, явно не сейчас. У них ещё достаточно времени, чтобы изучить всё вдоль и поперёк. И даже на школу взглянуть можно будет, как раз всегда было интересно, как выглядят школы при церкви. Уже возвращаясь, он замечает, что его мать разговаривает с кем-то через забор. Ограждение было невысоким, поэтому он увидел, что её собеседницей, кажется, была мать Шестой. Девочка тоже это заметила, и она так же заметила, что щебетали женщины вполне себе радостно, что-то активно обсуждая. — Похоже, дружить не только мы будем, — заметила она. — Похоже на то… Прежде чем они успевают подойти ближе, Шестая останавливается, разворачиваясь к Моно. Мальчик с интересом смотрит на неё, а потом она всё-таки задаёт интересующий её вопрос: — А почему ты вообще так интересуешься моим братом? Да, Моно. Чего это тебя вдруг так интересуют люди, которые тебе даже ничего плохого не сделали? У него складывается весьма неприятное впечатление об этом мальчике просто потому, что его так захваливает мама. Он не ревновал, нет, ни в коем случае, просто все эти радостные возгласы об идеальном сыне сектантов его действительно раздражали. Он не такой и становиться таким не собирается. — Ах… — со вздохом начал он. — Мама, кажется, от него в восторге. Говорит, что мне стоит с ним подружиться и всё такое. Он ведь весь из себя такой хороший и примерный. Удовлетворённая таким ответом, Шестая, снова разворачивается и продолжает идти. Он следует за ней, шагая по мощёной дороге. — Он всем нравится, — подтвердила Шестая его догадки. — Но если спросить меня, то я не уверена, что вы поладите. Типа… и вы разные, и он как бы… общается, конечно, со всеми, но чтоб подпускать кого-то к себе — нет. Понятия не имею, почему так. Может, не была бы я его сестрой, мы бы тоже не особо общались. Надо же. А мальчишка-то ещё и мнительный. Интересный образ складывается: вроде бы открытый, отзывчивый и прямо-таки само солнышко, которое нравится абсолютно всем, но почему-то ему комфортнее закрыться ото всех. Моно не хочет никому навредить или издеваться, а просто желает убедиться в своих собственных догадках. Не может быть такого, чтобы кто-то действительно искренне счастлив в таком обществе. Тяга к вере, к богу, наслаждение такой жизнью… тут же запрет на запрете, разве нет? Моно не шибко разбирается в верованиях, но, судя по тому, что он увидел сегодня, тут особо не разгуляешься, а ведь они подростки. Как раз же хочется бунтовать и баловаться, а он, вместо того, чтобы быть подростком, помогает незнакомой женщине убрать разбитую плитку. Что с ним не так? — Ясно. Они уже подходят к их домам, когда разговор подходит к своему логическому завершению. Заметив приближение своей дочери, женщина отходит от забора, приветливо махнув рукой его матери на прощание, и заходит в дом. Шестая оборачивается к Моно, кивнув. — Ещё увидимся, — прощается девочка, а затем открывает калитку. — Конечно, — отвечает ей Моно. — До встречи. Вернувшись домой после прогулки, он собрался было направиться к себе в комнату, как к нему вышла мать. Явно довольная недавней беседой со своей соседкой, она выглядела так же счастливо, как и остальные местные. Это что, воздушно-капельным путём передаётся? Нет, ему такое счастье не надо. Обойдётся уж, не сильно расстроится. — Гулял с соседской девочкой? — спрашивает она. Моно кивает. — Да. С Шестой. — Подружились? — Типа того. Она улыбается, направляясь на кухню. — Замечательно, — слышит Моно, проходя мимо. Остановившись у двери, он решил дождаться, пока мать объявит о своих планах — они явно нарисовались, раз она была настолько воодушевлена и рада. — Тогда ты явно не будешь против зайти к ним завтра на ужин. Нет, это уже просто издевательство. Ладно, если бы там была только Шестая и дело было в ней, но она попросту хочет, чтобы он подружился с этим идеальным мальчиком и брал с него пример. Даже Шестая сказала, что, скорее всего, это невозможно, да и он сам этого не хотел, но маме будто бы было плевать на это. Сама себе что-то надумала, чего-то захотела, а он должен слушаться. — Что? В вечернем свете мать выглядит совершенно не так, как раньше. Они в этом странном месте, здесь всё и все странные, но она чувствовала себя хорошо. Комфортно. Прекрасно. Моно же чувствовал себя таким потерянным, выброшенным на обочину жизни, и, разумеется, с его мнением родительница считываться не хотела, просто вынуждая принимать всё, что она решит. — Мы же соседи, — объяснила она. — И ты со всеми наконец-то познакомишься. Он даже не отвечает ничего. Разочарованно вздохнув, он на мгновение прикрыл глаза, а потом рванул по лестнице вверх, прячась в своей комнате.