Для Финни С днём рождения
Ниже шли кособокое сердечко и дата, первые числа которой складывались аккурат в мамин праздник. Подсчитав в уме Моно хмыкнул — кролика Финни подарили на два года. — Финни, да? — улыбается он, протягивая маме деревянного зверя. Мама немного розовеет щеками, явно смущаясь детского прозвища. — Они все меня так называли, — тихо говорит, разглядывая подпись. — Пошло как раз из-за кролика. Моно кивнул сам себе, а затем всё же решил уточнить. — А Жак — это?.. — Один из старших братьев. Сейчас он живёт, кажется, в Швеции, — ответила мама, поставив фигурку на комод и принявшись так же переставлять остальные. — «Кажется»? — переспрашивает подросток, подавая статуэтку с семьёй поющих белок и подписью «С первым днём в хоре, Финни. Очень люблю». — О нём уже лет пять как не было вестей. Ни писем, ни посылок. Ничего, — женщина неожиданно затихла, уйдя в свои раздумья, и следующая её фраза прозвучала почти неслышно: — Нужно найти коробки, чтобы собрать все вещи… Моно решил взять это дело в свои руки, отправившись на поиски нужного предмета. Наверняка на чердаке таких достаточно. И, разумеется, проходя мимо лестницы, он всё-таки обратил внимание на перила. И действительно, искусно вырезанные узоры расстилались плетёными лозами винограда от самой нижней и до самой верхней ступеньки, но он, слишком зацикленный на собственном недовольстве ситуацией, раньше этого не замечал. И так странно осознавать, что вообще есть люди, родные ему по крови, но он попросту не знал об их существовании ещё пару дней назад. Голова кругом идёт от всего этого. И ведь… у большинства из них точно есть дети, если не у всех. У него должны быть кузины и кузены, и их тоже, скорее всего, далеко не мало. Возможно, будут старшие, будут и младшие, и, скорее всего, даже уже взрослые. Как же это всё странно и необычно. Ещё совсем недавно он был самым обычным ребёнком из среднестатистической семьи, переживающей кризис отношений в спальном районе одного из городков Техаса, а теперь он в мормонской общине, у него, оказывается, очень много родственников, которых он совсем не знает, и все они чёрт знает где. Спустя несколько минут поисков, коробка всё-таки нашлась, и он вернулся в комнату, обнаружив, что мать уже убрала с полок абсолютно всё: фигурки, книги, резные шкатулки, явно заполненные чем-то важным, прочие мелочи. Заметив, что сын вернулся, женщина принялась аккуратно всё складывать, потом приказав сыну заняться этим, пока она разбирает шкафы. Всё же, одежда бабушки и дедушки уже никому не понадобится, поэтому её можно просто выбросить. Никаких своеобразных реликвий вроде передающихся из поколения в поколение свадебных платьев, слава богу, не было, поэтому можно было просто избавиться от всего этого. В целом, в родительской комнате было мало вещей, которые нужно и можно убрать. Они не были коллекционерами, не страдали собирательством всякого хлама, да и религия напоминала об отсутствии необходимости забивать всё пространство какими-либо вещами. И очень скоро они переместились в другую комнату, которая, судя по всему, принадлежала девочкам — матери и всем её сёстрам. Разумеется, с течением времени мебели здесь стало гораздо меньше: кровати (все расписанные красками и резьбой, а одна ещё и двухъярусная), выставленные в ряд, потому что, видимо, родители уже не ждали, что все их дети когда-нибудь заявятся к ним на денёк-другой, шкаф да туалетный столик с большим пыльным зеркалом. На самом деле, шагнув сюда, Моно даже как-то даже опешил. Снаружи дом не казался большим и мальчик уж думал, что мама всё детство теснилась в какой-нибудь коморке, но спальня встретила большими окнами и светлыми станами. Места было много. Приглядевшись, он заметил, что и всяких девичьих мелочей здесь было гораздо больше: рядом с кроватями притаился большой ящик с ткацкими принадлежностями, в углу стоял манекен (мальчик видел такие по телевизору и там говорилось, что на них шьют платья), на туалетном столике стояла маленькая деревянная вешалка для бижутерии, а на зеркале остались матовые пятна от клея. Видимо, когда-то тут были наклеены какие-то бумажки, но со временем они слезли, оставив только тонкие липкие слои, уже пожелтевшие и засохшие. Моно разглядывал комнату не без интереса, пытаясь понять, какими были её владелицы. Мать была аккуратной и строгой, ценящей тишину и умиротворение, но какими были её сёстры? Её старший брат оказался мастером своего дела, и это похвально, даже удивительно, учитывая необходимость тратить добрую часть своего времени на службу в храме и почитание своей ненаглядной веры. Более того, Моно помнит, что тогда, в церкви, мать говорила, что её братья и сёстры стали великими людьми, и сейчас он хотел бы знать, что в реалиях мормонов может быть великим — дело или вера. Ему необходимо знать, какими людьми были его дяди и тёти. Мать почему-то в этот раз сначала направляется к шкафу, где на вешалках ещё висели самые разные платья, но с непривычно длинными юбками: какие-то были просто ниже колена, другие же и вовсе едва не касались пола. Достав первые попавшиеся — одинаковые по крою, но разные по цветам платья, — она кладёт их на кровать, с едва заметной улыбкой разглядывая их. — Когда-то Кристина пошила их нам с Симоной, — принялась объяснять она, не отводя взгляда от красного и зелёного платьев. — Это был подарок на какой-то праздник, кажется. Симона всегда путала красный и зелёный, поэтому сначала предлагали выбрать другие цвета или разные фасоны, но она настояла именно на этих. Они абсолютно одинаковые, не считая цвета, и она всегда путалась в них. Она ещё просыпалась раньше меня, и если мы хотели надеть именно эти платья, она часто брала моё. Честно говоря, она путалась так часто, что я уже даже не помню, какого цвета было её настоящее. Поэтому, наверное, это уже не имеет значения. Моно слишком привык быть единственным ребёнком в семье, поэтому ему кажется чуждой такая утренняя суета. Он сам собирался в школу достаточно лениво и медленно, не боясь опаздывать, и потом отец отвозил его на своей машине прямо к школе. А тут даже автомобильная стоянка возле самого поселения, и внутри нельзя разъезжать на транспорте, а только расхаживать пешком. И ладно это, но вот если представить, как тяжело, когда в доме столько детей, большей части из них нужно на учёбу, и каждое утро такая суматоха… Ему кажется, что его мама жила в каком-то совершенно другом мире, если не вселенной. Мир, в котором всё совершенно другое, странное и непривычное, но она всё же вспоминает всё это с некой ностальгической теплотой. Как же это странно. Он бы не смог ужиться с таким количеством братьев и сестёр, да ещё и учитывая то, что у всех были совершенно разные интересы — в этой комнате был даже ткацкий станок, и это ему кажется практически дикостью, потому что для него всё это слишком чуждо и слишком непривычно. — Она — дальтоник? — решил через какое-то время уточнить Моно. Мама кивнула. — Да. Симона у нас была особенной из-за этого. Никогда не пускали её собирать ягоды или что угодно в этом роде, — вспоминала мать. — Но она была очень хорошей, насколько я помню. Мы с ней хорошо ладили, прямо отлично. Вот со старшими было тяжелее. С Оскаром у нас разминка в двадцать один год. Мы вообще с ним совершенно разные и он был очень недоволен тем, что я выхожу замуж так рано да ещё и за не-мормона. Моно немало удивился, но не большой разнице в возрасте, а тому, как мать, имея столько воспоминаний и невысказанных обид, умудрялась скрывать всё это годами. — Они не хотели тебя отпускать? — осторожно уточнил мальчик, опасаясь, что этот вопрос вновь заставит её замкнуться. Женщина повернулась и посмотрела на сына неожиданно спокойно, словно он спросил что-то обыденное и простое, а затем вздохнула так, словно очень давно хотела сказать об этом. — Не то чтобы. Просто в то время это было в новинку и происходило очень нечасто, — Анфиса заправила за ухо выбившуюся прядь. — Обычно, когда мормоны встречают кого-то вне общины, то этот кто-то становится её частью. — Но отец не захотел? Женщина вздохнула. — Это я не захотела, — честно призналась она, на автомате осторожно перекладывая платья на одну из кроватей, у подножия которой была выгравирована надпись «Генриетта», а затем хмыкнула: — У нас в доме из-за этого был такой скандал. Родители и Оскар были очень против того чтобы я уезжала. Мне тогда и двадцати не было Моно посмотрел на мать. — А остальные? — осторожно спросил он. — Да кто как, — женщина неловко пожала плечами. — Жак и Симона помогали мне быстро собрать вещи на случай, если придётся бежать в ночь. Тройняшки уже не жили с нами несколько лет и не говорили ничего против, пытались всех успокоить. Женщина взяла в руки совсем длинное красивое синее платье. — Генриетты, — пояснила, показывая его сыну. — Она старшая из нас — девочек. Ах, если бы ты знал какой у неё крутой нрав. Помню, когда Оскар попытался ставить мне условия по поводу замужества, она с ним едва не подралась и их разнимали Кристина с Августом. Крик был жуткий, — Анфиса осторожно погладила плотную ткань рукава. — Когда я уходила, она была именно в этом платье. — И тебя больше не задерживали? — Нет, но и провожали с неохотой, — честно призналась женщина. — Оскар даже не вышел из дома. Посмотрел на меня в окно и просто ушёл. «Как и я», — хочется добавить, но из упрямства она лишь замолкает, складывая платья и отправляя их в коробку для уже ненужных вещей. Моно отошёл к небольшому письменному столику. Для него всё услышанное было необычно и фантасмагорично. Мама — его мама, которую он знаю всю свою жизнь — имела другую семью, много братьев и сестёр, сбежала, вышла замуж, оставила всё позади… ради чего? Если ей так хотелось уйти, если ей всё было в тягость, то зачем же она вернулась? В чём смысл? Голову наполняли вопросы и подозрения, от недомолвок и странных отношений в этой семье неприятно сдавливало виски. — Можно будет отдать на благотворительность, когда поедем в город… — вслух подумала женщина, а Моно прямо-таки оживился. Значит, они всё-таки вернутся в город, а не застряли тут навсегда. Не радоваться этому мальчик никак не мог. — А мы скоро туда поедем? — нетерпеливо задал он. — Пока не знаю. Посмотрим, — сухо ответила мама, продолжая складывать вещи. Ответ, не внушающий особого доверия, но всё же Моно загорелся надеждой когда-нибудь вернуться домой. Может, они поедут туда даже не осенью, а летом, может, даже совсем скоро, как мать разберётся со своими делами, хоть Моно и представить не может, что ещё она собирается такого сделать, что это требует столько времени и сил. Одно ясно точно: она намерена вернуться в эту свою секту, только вот сделать ей это придётся без него. Лучше жить с трудоголиком-отцом, не уделяющим тебе достаточно внимания, чем с матерью-сектанткой, у которой ты постоянно на виду. Да и вообще… это действительно странно. У неё было так много старших братьев и сестёр, и в итоге почему-то именно они находятся в родительском доме, именно они присутствовали на похоронах, а все остальные поразъезжались один дальше другого. Может, им тоже не хотелось придерживаться этой веры? Моно искренне на это надеется. Может, в их семье больше рационально смотрящих на мир людей, чем ему кажется. Возможно, все его кузины и кузены и вовсе не знают, кто такие мормоны. Прямо… Прямо как он. Пока они перебирали старый и на удивление хорошо сохранившийся (а иногда и очень красивый) хлам Моно с любопытством двухлетнего ребёнка всё продолжал глазеть на всё вокруг, изредка задавая те вопросы, ответы на которые получить ему было совсем уж невтерпёж. Проще говоря, подросток почти не затыкался. — А это чьё? — спрашивал он, указывая на красивое вязаное одеяло с изображением каких-то людей. Его запрятали под одной из кроватей девочек и оно было страх каким пыльным, но выглядело хорошо. — А? — мать, сворачивающая занавески, несколько заторможено склонила голову набок, словно пытаясь вспомнить откуда это. — Кажется, вышивка Генриетты. Она начинала делать её как раз в то же время, когда Кристина шила нам с Симоной платья. Они вообще всё вместе делали, но это она растянула на несколько лет. — Генриетта и Кристина тоже были очень близки? — Моно разложил вязание на кровати и только сейчас понял, что на нём было семеро танцующих вокруг костра людей. — Это вы все? Мама подошла совсем близко и её лицо стало неожиданно добрым и тоскливым. — Это мы все, — эхом отозвалась она. — Закончила как раз на той неделе, когда я уехала, так что мне не довелось увидеть конечный результат. — А где тут ты? — совсем по-детски спросил Моно, словно маленький ребёнок первым делом выискивая именно маму. Анфиса улыбнулась и указала на тонкую фигуру с длинными чёрными волосами. На самом деле больше половины танцующих были темноволосыми — выделялись на их фоне три абсолютно светленькие фигуры приблизительно одного роста. Две — в платьях и одна — в брюках. — Генриетта, Кристина и Август, — словно предвидя вопрос сына, сказала женщина. — Единственные пошли по линии деда и родились блондинами. — Тройняшки? — всё же уточнил Моно. — Тройняшки, — кивнула мать. Моно снова уставился на полотно, внимательно вглядываясь во все силуэты. Видимо, помимо талантов к вязанию Генриетта ещё и умела отлично передавать эмоции — на лицах всех сиблингов было изображено схематичное подобие лиц, переданное чёрными точками глаз да линиями бровей и рта. Выглядело, правда, словно нарисовал пьяный ребёнок в темноте. — Ты очень похожей получилась, — не удержался мальчик, глядя на совершенно растерянное лицо вязаной мамы, которая раскосыми глазами взирала с одеяло одновременно и на сына, и на свой прообраз. Анфиса хихикнула. — Ты на Оскара посмотри, — она тыкнула пальцем в самую крупную и широкоплечую фигуру, — вот он уж кто как живой. Моно непроизвольно прыснул — старший брат мамы, если верить одеялу, был самым хмурым человеком вселенной. — Они втроём всегда над ним смеялись, сколько бы он не вёл себя как строгий взрослый, — мама осторожно мяла вязаный край. — Очень уж любили, когда он пыхтит, словно чайник. Подросток осмотрел две оставшиеся фигуры, без слов матери поняв, что это те самые Жак и Симона. Она была ниже всех, но с самой пышной юбкой; он был худ и кудряв. Они оба улыбались. — Так много детей, — тихо произнёс он. — У мормонов всегда так, — заулыбалась мама. С комнатой девочек было покончено, и, на самом деле, подросток понял, как сильно его выматывает уборка, только когда затащил на чердак последнюю коробку с платьями. Они не то чтобы были тяжелыми, но занимали много места, и носиться с ними туда-сюда было неудобно. За рассказами мамы время текло незаметно, а то, что во время этих самых рассказов она сама светлела и молодела, окунаясь во времена, когда была не бывшей женой и холодной матерью, а младшей сестричкой, которой дарили деревянных зайчиков, грело и успокаивало. Анфиса выпрямлялась и напевала себе под нос, а Моно понимал, что дома она не пела годами. Было ли это из-за отца или она просто скучала по отчему дому? Ответ, наверное, не знала и она сама. Наверное, думалось ему, это и не было важно.***
— Что. Это. Такое. — Ох, — только и смогла вымолвить женщина, разглядывая комнату своих братьев. На самом деле такого не ожидали ни он, ни она. Спальня больше походила на мастерскую, тут и там лежали какие-то чертежи, книги, карты и инструменты для работы по дереву, на полу валялись опилки, стружка, мелкие дощечки и исписанные корявым почерком бумажки. Завершало картину стоящее прямо посреди комнаты бревно не меньше двух футов в диаметре, на одной стороне которого видимо начинали выпиливать-выстругивать-чёрт-его-знает-что-ещё-делать какую-то статую. В середину бревна был вбит гвоздь, крепящий к нему лист с очень лаконичным «Не смей оставлять всё так, Жак». — Это они так жили? — неверяще уточнил Моно, оглядывая разгром. — Ну, — неловко начала мать, — мы с девочками нечасто сюда заходили, но в последние годы Жак жил тут один, а от его творческой натуры вполне можно такое ожидать. — Да тут же свалка, — нахмурился мальчик, не решаясь ступить дальше. Мать только вздохнула, понуро оглядываясь и решая, с чего вообще стоит начать, в то время как её сын гадал, как вообще можно было затащить сюда это бревно, если оно даже не пролезло бы в дверь. — Оскар бы их просто по лестнице спустил, — покачала женщина головой. — Вечно с ними воевал за порядок, а как уехал с совершеннолетием, они распустились. — Ты это помнишь? — удивился Моно. — Кристина говорила. Он вообще очень серьёзный верный общине человек. — Почему тогда уехал? Мать вздохнула, а затем молча закрыла дверь мальчишеской спальни, без слов говоря, что вот уж там они сегодня наводить порядок точно не будут. Одно непонятно откуда взявшееся полено займёт кучу времени, а выгребать все опилки себе дороже. Моно внимательно следил за её движениями, позволяя взять себя под руку и отвести в нижнюю часть дома. — Ему Америка не подходила по климату — слишком жарко, — пояснила она, отпирая старую большую дверь на цокольном этаже. — Я его почти не видела, но мне говорили, что он много путешествует, ища себе страну попрохладнее. Обычно он возвращался и уходил сюда, чтобы что-то поисследовать. — А потом? Дверь наконец поддалась и протяжно заскрипела и мама принялась шарить рукой в темноте, ища выключатель. — А потом уехал, написал диссертацию наиболее благоприятных для жизни странах, нашел себя в Норвегии, оставил все книги Августу и уж тот на пару с Жаком превратили их комнату в ночной кошмар, — закатила она глаза. Послышался щелчок и комнату залил приятный тёплый свет, не показав между тем ничего, что могло бы порадовать глаз. В подпольной спальне Оскара были книги. Кучи книг и карт, атласов и заметок. Всё это покрылось пылью и паутиной, кое-где подгнило от сырости и противно пахло. Моно жалобно глянул на маму. — Или здесь, или у Жака, — хмыкнула она и подросток вздохнул. За что ему всё это.***
Когда с уборкой старых вещей (большей их части) было покончено, время перевалило далеко за полдень. Вечер приближался, и вместе с ним приближалась необходимость идти на ужин к Шестой и её брату, и Моно начинал помалу нервничать, всё ещё искренне не желая знакомиться с таким типичным сыном маминой подруги. Он действительно не имел ничего против брата Шестой, но настойчивость матери в вопросе их дружбы невольно подгубила его мнение об этом мальчике. В конце концов, когда время приблизилось к ужину, мать заявилась в его комнату, напомнив, что уже пора собираться и направляться в соседский дом. Моно воспринял это не слишком позитивно, всё ещё чувствуя усталость после целого дня уборки, безо всякого энтузиазма спускаясь вниз и так же безрадостно покидая дом, да и каждый шаг, приближающий его к дому Шестой и её брата, давался ему с большим трудом. Люди, живущие в этом городке, сильно отличались от тех, что жили в большом городе. У Моно были хорошие соседи, разумеется, и были старушки и старики, любящие поболтать о том и сём, но именно здесь, кажется, такими качествами обладали абсолютно все: люди относились друг к другу хорошо, тесно контактировали и много общались, всегда были на виду, сияя переизбытками дружелюбия и радушия. Моно не привык к этому, поэтому не мог расслабиться, и это ему казалось в какой-то степени даже дикостью. — Постарайся подружиться с мальчиком. Тебе на пользу пойдёт. — Я сам решу, что мне делать. Дикостью, потому что странно, что о тебе знают даже те, кого ты никогда не видел, да ещё и относятся, как к хорошему близкому другу, хотя для тебя эти люди просто незнакомцы и ты попросту не понимаешь, как тебе на всё это отвечать. Моно понятия не имел, стоит ли ему вести себя так же или как обычно, поэтому ему было тяжело сориентироваться. — Не хами. Спустя какое-то время после того, как мать постучала в дверь, на порог вышла мать Шестой и Седьмого, приветливо улыбаясь. — Ох, вечер добрый! — здоровается мама, глядя на женщину, открывшую им дверь. Моно помнил, что они когда-то были хорошими подругами, поэтому не сомневался, что радость от предстоящего совместного ужина у мамы была неподдельная. Так же искренне этому была рада и хозяйка дома — невысокая шатенка с миловидными чертами лица. — Добрый, — ответила та, а затем посмотрела на мальчика. — И тебе, Моно. — Здравствуйте… — растерянно и чисто на рефлексах ответил он, стараясь не встречаться взглядом с женщиной. Та рассматривала его совсем немного, после чего отошла, приглашая их войти. — Не стойте в дверях. Проходите. Мы уже почти готовы, — произнесла она. После того, как они зашли, женщина закрыла за ними дверь, а затем вернулась на кухню. Мама Моно, разувшись, последовала за ней, чтобы помочь накрыть на стол, и тогда мальчик остался на какое-то время один, не зная, куда деться от этой странной неловкости. Если бы его просто пригласили на ужин, чтобы познакомиться с семьёй Шестой, он бы не чувствовал себя так странно и некомфортно, скорее всего. Но тут мать имела чёткие планы насчёт дружбы с её братом, и он действительно не мог понять, для чего это. Он не собирается становиться частью этой секты, даже если тут есть какие-то хорошие послушные мальчики. Он и дружбу с ним водить не собирается хотя бы из-за того, что к этому его и принуждают. Сейчас он не мог точно сказать, хороший он или нет, но навязчивые попытки матери навязать эту самую дружбу сильно отталкивали от любых хороших мыслей. Просто хотелось доказать чуть ли не всему миру, что не такой уж этот мальчик идеальный. В мире нет идеальных людей, и он прекрасно это понимал. Даже без призмы юношеского максимализма, что диктует ему идеи о том, что в мире нет ничего совершенно хорошего и плохого. Это была общеизвестная истина, и отрицать её, особенно взрослым, уже набравшимся опыта за свои долгие годы жизни, было попросту глупо и неразумно. Так к чему всё это? Не успевает он задуматься об этом сильнее, как доносится торопливый топот сверху по лестнице. Поднимая голову, он сталкивается взглядом со спускающейся Шестой. Слегка встрёпанная, но умилительно хорошенькая в простом голубом платье, она быстро оказывается на первом этаже, совсем недалеко от Моно, и со всем своей безэмоциональностью приветствует нового друга. — Привет, — говорит она, и Моно становится чуть-чуть легче. Вот он, единственный нормальный человек во всей общине, который не собирается вербовать его в эту чёртову секту. — Привет, — отвечает он ей, легко кивнув. Девочка переводит взгляд на самый верх лестницы, повернув голову в сторону. — Седьмой сейчас подойдёт, — предупредила она, а затем снова перевела взгляд на Моно, медленно зашагав к нему навстречу. — Он просто- Но договорить она не успевает, поскольку послышался какой-то грохот откуда-то сверху, а затем одна из дверей ляпнула. До ушей донёсся торопливый топот и скрежет коготков по деревянному полу, а потом Моно понял, что было источником шума: небольших размеров гладкошёрстная чёрная кошка, что удирала от бежавшего за ней мальчика. Разжав челюсти примерно на середине лестницы, она выпустила какую-то тряпичную куклу, напоминавшую гнома, и та безвольно покатилась вниз, ударяясь о каждую ступеньку. Шестая наблюдала за всем с таким безразличием, будто у них каждый день такое происходит, а Моно особо не понимал, что вообще творится. Вскоре он заметил и взволнованного Седьмого, что сверху наблюдал за траекторией побега кошки, сердито сведя брови на переносице. — Верни его, ты, хищное животное! — прикрикнул он, а затем метнулся к лестнице, заметив лежащую внизу куклу. Кошка же, решив, что мальчик планирует продолжить погоню, звучно зашипела, вздыбив шерсть, и зашкребла когтями по полу, продолжив бежать. Не зная, куда себя деть, она просто бежала вперёд, игнорируя тот факт, что прямо на пути находилась большая преграда — сам Моно, но её это не остановило. Моно видел, как Седьмой перепугано глянул на него, но не сразу понял, почему. А когда кошка, словно дикий разъярённый тигр прыгнула на его ногу и принялась цепляться за него когтями, царапая через штанину и взбираясь выше, до него дошло. Вернее, сначала он от неожиданности взвыл дурным голосом, слившись с так же вопящей во всё горло кошкой в весьма гармоничный дуэт, от чего опешили абсолютно все, а уже потом до него дошло. — Иисусе! — всплеснула руками мать близнецов, хватая впавшую в ступор подругу детства под локоть и отходя за дверной проём от греха подальше. –Дорогой, дети! Уберите её! Шестая сразу бросилась на помощь, пытаясь отодрать кошку от своего друга, но та, всё ещё пребывая в некоем ужасе, не признавала хозяйку, впиваясь когтями только крепче. Подоспевший отец семейства включился в коллективную задачу, держа к одной руке набор салфеток, а другой оттягивая зверя за одну из задних лап. Моно так же пытался убрать с себя перепуганное животное, но кошка никак не приходила в себя, продолжая вопить дурным голосом. Седьмой, видимо, являясь самым умным в данной ситуации человеком, не спускался. Прошло какое-то время, прежде чем Шестая смогла отлепить то ли злющую, то ли перепуганную кошку от Моно. Погладив питомицу по голове, она аккуратно опустила её на пол, но та выглядела, откровенно говоря, нехорошо: изогнувшись дугой, всё ещё пушистая, она злобливо смотрела в сторону брата Шестой, готовясь зашипеть в любой момент, стоит только мальчику шагнуть в её сторону, а затем боком засеменила в другую комнату под гробовую тишину и полные совершенно разных эмоций взгляды. Правда, скрылась за углом она не полностью, оставив в зоне видимости треть морды и осматривая всех кроме девочки с явным презрением. Моно всё ещё держался за ногу и до сих пор не мог поверить, что чёрное чудище не порвало на нём ничего. Седьмой, проследив за движениями мальчика, виноватым взглядом окинул его целиком, а потом более строго взглянул на свою сестру. Та в лице никак не изменилась. — А чего ты ругаешься на неё? — тихо сказала девочка, обращаясь к брату. — Она испугалась. Моно, не успев отойти от внезапной схватки с бешеной кошкой, непонимающе глянул на мальчика, всё ещё стоявшего возле лестницы — не идёт вперёд, зная, что кошка снова начнёт бесов ловить. — Она ОПЯТЬ погрызла моих номов! — возразил он. Шестая развернулась к нему. — Так спрячь их, — заключила она. — Тень — хищница, это её природа. А номы — добыча. Седьмой недовольно скрестил руки на груди. — Я просил следить за своей кошкой, — напомнил он. — Она же совсем одичала! Девочка хотела было встать на защиту своей любимицы, но вперёд вышла их с Седьмым мама, строгим взглядом окидывая обоих своих отпрысков, чтобы понять, как быстрее всего уладить ситуацию. Увидев вставшую на дыбы кошку и игрушку в руках Седьмого, она сразу поняла, что случилось. Это происходит каждый божий день. Постоянно. Без исключений. — Шестая, — подала голос мать. — Убери кошку, пока она не расцарапала Моно всё лицо. Проиграв эту словесную перепалку с братом, девочка картинно закатила глаза и цокнула языком, подойдя к кошке и взяв её на руки. Та даже не шелохнулась, застыв, как статуя, в дугообразном положении. — Хорошо, — напоследок бросила девочка, зашагав к лестнице. Когда она приблизилась к Седьмому, кошка предупреждающе зарычала и зашипела, поэтому мальчик поспешил отойти в сторону, чтобы избежать очередной кошачьей истерики. — Так, мальчики, а вы идите со мной. Всё уже готово, — заметно смягчилась женщина. — Шестая, поторапливайся! — Ага. Моно вообще ни черта не понимал. Он буквально пару минут назад зашёл в дом, но его успела атаковать кошка, и, более того, он даже стал невольным свидетелем небольшой перепалки близнецов. Однако радоваться тут было нечему: кошка действительно была какой-то диковатой, признавая только одну хозяйку, но той оказалась Шестая, не слишком щедрая на эмоции. Поэтому имела место быть некая вседозволенность; мама Моно бы никогда не позволила оставить в доме животное, которое портит вещи, да ещё и делает это с завидным усердием. Хотя… что это вообще за куклы? «Номы»? Или ему это послышалось? Он предпочитает больше не думать об этом, а последовать за мамой близнецов, не дожидаясь Седьмого, который решил сначала усадить свою игрушку на ближайшую поверхность. Маленький странного вида белый гномик был оставлен на полочке, и только после этого Седьмой так же направился на кухню. Моно чувствовал себя неудобно и неуютно, но когда вернулась Шестая, присаживаясь за стол между ним и Седьмым, на душе стало гораздо легче. Взрослые расположились по одну сторону стола, младшие — напротив них, но, кажется, хорошо чувствовали себя как раз таки именно родители. Седьмой, насколько Моно успел заметить, лишь мельком глянув на него, был словно на иголках, но имитировал натянутой улыбкой спокойствие. Шестая же безразлично смотрела перед собой, не проронив ни слова, пока они, наконец, не принялись за сам ужин. Сначала было тихо, но вскоре обе матери завязали непринуждённый разговор о том, какие славные раньше были времена и как они крепко дружили. Моно слушал этот разговор вполуха, невнимательно и безынтересно, будучи уверенным, что весь вечер пройдёт именно так же, но нет. Помимо вопросов о том, как жилось в городе после уезда из общины, время от времени проскакивали и допытывания о планах на ближайшее будущее, и конкретно это Моно действительно интересовало. Мать не спрашивала и не считалась с его мнением, не считая нужным, так что он был вынужден узнавать всё либо в такой обстановке, принимая на себя роль невольного слушателя, либо от услышанного совершенно случайно, как тогда, в первый их день пребывания здесь. — Так какие у тебя планы? Остаёшься здесь или всё-таки обратно? — задаёт вопрос мама Шестой и Седьмого, а мама Моно легко пожимает плечами. Слишком легко. — Останемся, — отвечает она, даже не подняв взгляд на Моно, который изо всех сил сдерживался, чтобы не возмутиться вслух прямо за столом. Да какого чёрта? — Тем более, Моно уже нашёл себе друзей. — Это замечательно. Да и наши Шестая с Седьмым особо ни с кем из сверстников не общаются, а тут так хорошо подвернулось, что вы ещё и совсем рядом обосновались. Это очень хороший знак. Он чувствовал, как кровь в жилах закипает. Моно молчал, но только потому, что не хотел устраивать скандал прямо при Шестой, которая вряд ли хотела бы стать свидетелем семейных драм. Они ведь недавно с матерью разговаривали об этом, чёрт возьми, и она сама сказала, что у него целое лето, чтобы обо всём подумать. Потом ещё сказала, что они всё-таки заедут в город, а теперь так легко заявила, что они тут останутся, будто всё сказанное ею же Моно — пустой звук. Он — не младенец и не идиот, чтобы не понимать очевидного. С ним можно и нужно разговаривать на равных, делиться своими планами и ненавязчиво предлагать в них же поучаствовать. Но всегда выходило так, что приходилось соглашаться лишь из-за отсутствия возможности отказаться, и это воспринималось как своеобразная гадкая норма, которая удобна всем взрослым. Нельзя пререкаться и скандалить, ведь это дурной тон. Неуважение, в конце концов. Послушные хорошие мальчики должны поддерживать маму и папу, даже если мама и папа не поддерживают его самого. Ведь так? Так. Так принято. — Пока что он не в особом восторге, но это потому, что город и община во многом отличаются, — добавила мама чуть погодя. Моно нахмурился. Ага, только в этом дело, разумеется… — Нужно время, чтобы привыкнуть. Тут всё совсем другое, но ничего сверхъестественного. — Ох, да, — понимающе кивнула мать близнецов, после чего обратилась к сыну: — Милый, расскажи, чем вы обычно занимаетесь. Может, Моно что-нибудь будет интересно. И вот он, тот самый момент столкновения. Седьмой, до этого никак не участвуя в разговоре, на мгновение замешкался, пытаясь сообразить, как ему нужно ответить, а потом, краем глаза глянув на Моно, собрался с мыслями для ответа. — А, ну… я обычно помогаю в церкви и библиотеке. Ничего необычного, — ответил он с мягкой улыбкой, передавая слово Шестой. Та же, кажется, ни капли не волновалась и чувствовала себя прекрасно, мгновенно включаясь в беседу. — Иногда ещё в детском саду с мелкими сидим, — дополнила она, даже не подняв голову, чтобы посмотреть на родителей. Её безразличие — то, чем действительно можно восхищаться. Человека, который в любой ситуации остаётся настолько спокойным и невозмутимым, Моно ещё попросту не встречал. Наверное, поэтому только от этого её ответа его злость понемногу растворяется; она рядом, значит, в комнате есть хотя бы один адекватный человек, который способен удерживать ситуацию и разговор в целом под относительным контролем. — Маленьким нравятся гномы Седьмого, — вспомнила мать близнецов. — Номы, мам, — поправил её мальчик. — Хорошо, милый. Происходящее казалось неким театром абсурда: он в общине каких-то мормонов, его мать собирается остаться здесь ВМЕСТЕ с ним, его пытаются подружить с тем самым мифическим сыном маминой подруги, который открыл рот только по просьбе родителей, на деле же явно не горящий хоть каким-то желанием взаимодействовать с таким же сыном маминой подруги. Моно не нужно было его общение или хотя бы его компания. Ему не нужна эта община в целом. Единственный адекватный человек, который есть во всём этом поселении, это Шестая, которая просто старается абстрагироваться от творящегося вокруг неё дурдома, но даже ради неё Моно бы тут не задержался. Она умная девочка, она должна и она понимает его лучше, чем даже он сам, и хотя бы поэтому сможет простить его, когда он покинет общину. Только вот с каждым днём вероятность ухода отсюда становится то меньше, то больше, постоянно колеблясь. И чёрт его знает, кому мама говорит правду — ему, что они вернутся и что у него есть выбор, или своей подруге, утверждая, что они тут останутся. Он вообще ничего не понимает. И никто не может ему объяснить ничего, совершенно и абсолютно ничего. — …и Тень их уже почти всех поела… — снова послышался голос Седьмого, уже с какой-то долей упрёка в сторону хозяйки кошки — Шестой. — Это потому что она хищница, — настояла на своём девочка. — Она — кошка, а не пантера, Шестая. — Ты не знаешь, что у неё на душе. — Ты тоже. — Ой, так вы с детсадовцами занимаетесь? — прервала спор мать Моно, решив перевести тему. — Немного, — ответил Седьмой, напоследок гневливо глянув на сестру. Та хмыкнула. — Шестая в основном читает им, но время от времени мы занимаемся всякими поделками. У нас целая коробка подарков от детей. Шестая отворачивается от него, тихо хмыкнув; её волосы покачнулись, чёлка опустилась на глаза, и девочка небрежным жестом смахнула их рукой, но ситуацию это не сильно исправило. Поправить волосы ей в итоге помог Седьмой, но она даже не обратила внимание на то, как брат пытался привести её причёску в порядок. Обратил Моно, которому вопреки всему настороженному отношению такой жест запал в память. Было в нём что-то такое естественное и по-родственному любовное, что, видимо, этот ребёнок часто проявлял и что в семье Моно было как-то не принято. — Да. В прошлый раз мы делали человечков, — дополнила Шестая ответ брата, мимоходом подставляя лицо под его ладони. — Мне подарили одну такую фигурку, только я так и не поняла, была это женщина или хе- Прежде чем кто-нибудь успел осознать, что Шестая пыталась сказать, Седьмой убрал руку с её волос и закрыл ей её рот, не давая закончить ругательство. Выглядя явно обеспокоенным, мальчик чуть шикнул на неё, а затем повернулся к взрослым с неловкой улыбкой: — Это была… Женщина. В. Платье, — отчеканил он каждое слово. Все сделали вид, что не поняли, что такого плохого могла сказать девочка, а Моно только едва заметно на это ухмыльнулся. До чего ж хороша-то, а! Однако следующее, что донеслось до его ушей — звон брошенной на стол вилки: Шестая неожиданно резво хватает руку брата, не давая ему убрать запястье, и тот, сразу же заметно занервничав, пару раз дёрнулся на пробу, но девочка держала его достаточно крепко. — Нет-нет-нет, пусти! — затараторил он, но сестра не слушала, вместо этого протяжно и слюняво облизав его ладонь по всей длине до самых кончиков пальцев. — Фу! Шестая! — Хех, — протянула девочка довольно, вытираясь рукавом. После этого она совершенно спокойно отпустила его запястье, давая, наконец, Седьмому освободиться от цепкой хватки. С отвращением посмотрев на свою руку, он снова повернулся к сестре, снова потянувшись к её лицу, но теперь уже для того, чтобы попытаться вытереть слюну об её щеку. — Это отвратительно! Началась небольшая потасовка; Седьмой пытался вытереть ладонь о Шестую, та же, напротив, пыталась убрать его руку от себя. Моно, сидящий рядом с Шестой, просто надеялся, что его это никак не коснётся ни в прямом, ни в переносном смысле, потому что никто из старших даже не думал вмешиваться: родители близнецов молча трапезничали, а его мать с улыбкой смотрела на возню близнецов. В конце концов, спустя ещё пару минут борьбы, мать близнецов подала голос: — Всё, побаловались и хватит, — строго отрезала она. — Собьёте Моно такими темпами. Близнецам пришлось резко оторваться друг от друга как раз в тот момент, когда Седьмой почти одержал победу. Мальчику пришлось вытереть ладонь салфеткой, недовольно поглядывая на сестру, которая улыбалась одними лишь уголками губ, хитро сощурившись. Самый настоящий дьявол с таким милым личиком и невинной внешностью. — Чудесно, когда дети дружат друг с другом, — прокомментировала мама Моно. — И так каждый день, — дополнила её подруга. — Наши как-то больше друг с другом, чем с другими. Так что очень хорошо, что теперь у них обоих есть хороший друг. Нужно общаться ведь и со сверстниками. И один взгляд в сторону Седьмого с Шестой со стороны их матери не оставляет ни тени былого озорства на лицах обоих близнецов. — Да, конечно, — согласился Седьмой. — Отлично. Чувствуя, что разговор снова подходит к неприятным темам, Шестая поворачивается к Моно, замечая, что тот как раз уже почти доел. Нужно было убираться отсюда, прежде чем терпение мальчика лопнет, а что-то ей подсказывало, что такими темпами это произойдёт очень и очень скоро. — Хочешь, покажу задний двор? У нас крутая клумба, — предложила она. Моно, не сразу поняв, что это был отличный предлог слинять с ужина, подхватывает это весьма неуверенно. — …Ладно, — кивнул мальчик. И, не дожидаясь разрешения родителей, Шестая слезает со стула, дожидаясь своего друга. Моно следует её примеру, внутренне радуясь, что наконец-то ему удастся немного отдохнуть от этих идиотических попыток навязать ему общество прекрасного Седьмого и в целом от всего этого цирка. Им не по пять лет, чтобы с ними разговаривали, как с малолетками, указывая, что говорить и как себя вести. Это просто… так неправильно и так странно. Только он этому обрадовался, как понял, что все его надежды провести остаток вечера без этого пацана разрушились: — Седьмой, иди с ними. Мы как раз поговорим о своём, — услышал Моно, незаметно для всех сразу же закатив глаза. Боже, как же это всё достало. Они с Шестой выходят из кухни, а потом в коридоре оказывается и Седьмой. Оповестив их, что присоединится, как отнесёт своего ненаглядного нома в комнату, мальчик поспешил наверх, прихватив игрушку. Шестая же двинулась в сторону двери на задний двор, решив не дожидаться брата, и Моно хотел было пойти за ней, как услышал обрывок беседы матери с родителями близнецов. — …Давно поженились? — Может, спустя год, как ты уехала. — Так сколько же вашим детям? — По тринадцать. — О, так они всего на год младше Моно. Непродолжительная пауза, которая, как вскоре понял Моно, вовсе паузой не являлась: они просто заговорили совсем тихо, чтобы, по всей видимости, его любопытные уши не услышали то, что ему знать необязательно. Но не подслушать он не мог хотя бы потому, что они уже начали шептаться, а от секретов устать уже успел тысячу раз. — …Когда они родились, мы всю ночь молились, лишь бы они дожили хотя бы до утра. Слава Богу, живы и здоровы. …Да. Его это действительно не касалось. И слышать это он правда не должен был. Скрип открывающейся двери, наконец, вырвал его из неприятных мыслей, и он последовал за Шестой, покидая дом. Выйдя на задний двор, они направились к той самой клумбе, пестрящей разными яркими бутонами, и, в конце концов, всё его негодование и злость нашли свой выход после одной-единственной фразы девочки: — Ты не злись на них. Это взрослые со своими взрослыми идеями. Не обращай внимания, — посоветовала она, затем замолчав, давая своему другу выговориться. Она ведь в самом деле не пустоголовая идиотка; Шестая прекрасно понимала, что его раздражали все эти игры в сводничество, потому что они все находились в таком трепетном возрасте, когда навязывание любой посторонней идеи воспринимается максимально негативно, да и сам Моно вообще окружён всеми этими идеями со всех сторон. — Меня просто уже достало всё это! — взмахнул он руками. — Мама меняет мнение каждый день, и я даже не знаю, что на самом деле она собирается делать и чего хочет! И, конечно, ничего рассказывать она мне тоже не хочет. Будто я сам догадаюсь, что она надумала теперь. А если мне что-то не нравится, то на всё всегда только один ответ: «не хами». Меня никто не спрашивал, чего я хочу, а теперь я в этой общине накуренных наркоманов, которая мне вообще не сдалась. Не нужен мне ни этот переезд, ни община… И, перейдя почти на шёпот, он озвучил то, что, по сути, раздражало его больше всего: — …Ни твой брат. Как раз в этот момент дверь рядом с ними закрылась; Седьмой так некстати вышел к ним именно в этот момент. Наверняка он тоже всё это слышал. Чёрт. — Стало легче? — невинно спросила Шестая. Взглянув на неё, Моно с уверенностью кивнул, действительно чувствуя, что успокаивается, даже если ему стало несколько не по себе из-за своеобразного оглашения Седьмому своего к нему прескверного отношения. На самом деле, Шестая просто… успокаивала его одним своим присутствием. Девочка была располагающей, рассудительной, спокойной и абсолютно бесстрастной, и при всём этом она была совершенно очаровательна: миловидное личико, низкий рост, пушистые взъерошенные волосы. Моно попросту не мог позволить себе разойтись в гневе при ней и начать кричать даже не на неё, а просто рядом с ней, потому что она казалась слишком хорошей и уязвимой. Все его негативные эмоции утихали и он оставался на месте, не понимая, как один ее вид может делать ему лучше, особенно с учётом того, что людей он не очень-то жаловал, а с ней и вовсе был знаком всего ничего. Да и разве она виновата во всём этом? Совершенно нет. Она не виновата, что его мать загорелась какой-то бредовой идеей и перенесла её на него. Моно повезло лишь с тем, что тут вообще оказался хотя бы один адекватный человек. Они садятся на ступеньки, и девочка хлопает по месту рядом с собой, приглашая брата. Тот присаживается к ней под бок. — А по чему ты скучаешь больше всего? — интересуется она. И Моно даже не задумывается над ответом. — Кофе. Просто чёрный кофе, — отвечает мальчик. Шестая на его ответ понимающе кивает, а вот Седьмой, к его удивлению, насмешливо хмыкает: — И ты ещё нас наркоманами называешь? — подаёт он голос, повернувшись к нему. Теперь же, когда родителей рядом не было, всё казалось иначе. Седьмой наверняка тоже чувствовал себя некомфортно, вынужденный общаться с кем-то, кто не был рад его компании по непонятным причинам, но теперь пошёл на контакт, притом совершенно осознанно и без чьей-либо просьбы действовать. Ладно. Можно попробовать. Просто попробовать поговорить с ним — это совсем не страшно, и ничего в мире не изменится, даже если ничего не получится. Вот и всё. — Но я же не только кофе пью, — возразил Моно. — Есть же ещё чай, газировка, всё такое… — Ну, на самом деле, всё это тоже вызывает привыкание. У нас ничего из этого нет, — пожал плечами Седьмой. — Что? Моно до настоящего момента был уверен, что мать заваривала травяной чай, если не простой зелёный. Но если же это был не чай, то что тогда он всё это время пил? Заметив замешательство на лице друга, Шестая чуть приоживилась: до настоящего момента сидев, подперев подбородок ладонью и упёршись локтем в колено, она выпрямилась, едва заметно похлопав брата по колену, как бы намекая, что им делать сейчас. — Ох… — поняв её замысел, только и смог сказать Седьмой. — А тебе что, мама не рассказала, из чего всё сделано? — задала Шестая. — Давай тогда мы расскажем, а то так и будешь считать, что у нас чаи положены по несколько раз за утро. Старший мальчик действительно не знал, что всё, что он пил здесь, не было чаем вообще никоим образом. В то же самое время он понятия не имел, что замена всему этому была довольно проста: отвары из трав, кореньев и бутонов. Он просто не думал об этом. И Шестая поняла это только по выражению его лица. — Вообще, есть много разных рецептов, но вот из самых популярных здесь - выжимка из жаб, например, — начала она, встав со своего места и убрав руки за спину. — Мы собираем их под конец осени — их тогда больше всего. Потом месяц настаиваем, процеживаем и пьём. Может, звучит противно, но зато мы очень редко болеем. — А видел розовую воду? — продолжил за сестру Седьмой. — Мы покупаем на рынке кровь особых рыб и разводим её водой. Иногда можно ещё добавить лепестки роз, но это уже кто как захочет. Это действительно очень полезно, но нужно строго соблюдать пропорции — рыбы ядовитые. Моно не понимал, шутка это или нет, но близнецы выглядели очень серьёзно и в то же время совершенно непринуждённо, рассказывая о кулинарных изысках своей общины. Жабы? Рыбы? Это просто… просто отвратительно. И мама что, действительно делала всё это каждый день, даже не рассказывая ему? Кошмар. Что тут вообще происходит и насколько нужно быть повёрнутым, чтобы до этого додуматься?! — Можно ещё засушивать насекомых и потом заваривать их в кипятке. Ну, как чай, короче говоря, — качнувшись с пяток на носки, произнесла девочка. — Да. Мне больше всего нравится заваривать гусениц. Таких больших, пушистых… — И добавить сушёного укропа. — С мятой. — И три крылышка бабочек. Моно был уже в ужасе, когда Седьмой сдался, издав тихий смех. Шестая подхватила его, так же рассмеявшись, и у Моно словно гора с плеч свалилась, когда он понял, что это просто глупая шутка. Ну, разумеется, никто в здравом уме не будет таким страдать. Даже мормоны, чёртовы сектанты, ещё не настолько лишены рассудка, чтобы ловить жаб по ранней осени и заваривать в кипятке гусениц с укропом, мятой и бабочками. — Ладно уже, — изрёк Седьмой. — Мы шутим. Всё не так страшно, как кажется. — У нас всё, конечно, не как в городе, но мы не так глобально от вас отличаемся, — поддержала девочка, пытаясь донести до своего нового друга простую истину. — Ты же сам всё видел, когда мы гуляли. Может, не так, как ты привык это видеть, но, тем не менее, вряд ли у нас был бы даже тот кинотеатр, к примеру, будь мы дикарями и наркоманами. — Не думаю, что когда-нибудь там появлюсь, — прокомментировал Моно уже чуть веселее. — Просто жду, пока появится связь, а потом попрошу папу забрать меня. Шестая понимающе кивает, а вот Седьмой загорается таким недоумением, что Моно становится не по себе. Нужно понимать, что у них совершенно разное понятие о жизни, так ведь? Он привык к городу и городской жизни, большой школе и одноклассникам, кофе, в конце концов. А всё, что считается нормой здесь, ему было слишком чуждо. Переучиться и привыкнуть к жизни в городе со всеми удобствами куда проще, чем вернуться в своеобразное прошлое, в котором свои непонятные ему порядки и принципы. И он к этим самым порядкам и принципам привыкать пока что не был готов. И не хотел. Шестая это понимала. Понимала слишком хорошо, потому что и сама не была согласна с перспективой остаться жить в общине. Жизнь за её пределами ей была неизвестна, но она почему-то всё равно рвалась туда, готовая уже сейчас оставить общину и эту странную веру. А вот Седьмого абсолютно всё устраивало. Он был счастлив находиться здесь, ходить на службу и помогать маленьким детям, проживая спокойную размеренную жизнь. Для него всё здесь было нормальным и обычным, не странным. Зато странным ему казалось то, с какой небрежностью и неприязнью к общине относится Моно. Никто ведь его тут не обижал, здесь к ним все добры и возвращению его матери много кто рад. Их тепло приняли. Так в чём же тогда дело? — Но что тебе тут не нравится настолько сильно? — интересуется он без задней мысли, совершенно спокойно и безобидно, всего лишь желая понять, что конкретно мальчику здесь не нравится. Однако Моно трактует вопрос неверно, посчитав его завуалированным упрёком, и реагирует быстрее, чем соображает: — Не суйся, куда тебя не просят, — язвит он, сразу же об этом пожалев. Седьмой виновато отворачивается, Шестая же, напротив, поворачивается к Моно лицом, неодобрительно глянув на него. Блин. — Хорошо, — тихо произносит её брат, кивнув. — Прости. Почувствовав себя неловко от внезапной вспышки неоправданной злости, Моно напряжённо вздыхает. Он и не думал, что прозвучит настолько грубо. Надо всё-таки как-то держать себя в руках, в конце концов. Тем более, Седьмой ведь действительно ничего плохого не сказал, а, скорее всего, попросту поинтересовался, как и положено, когда узнаёшь что-то о собеседнике. А Моно отреагировал так, будто мальчик навязывался, притом весьма настойчиво. Да что это такое-то… — Мм… а что у вас вообще есть? — возвращаясь к первоначальной теме разговора, говорит девочка, желая разрядить обстановку. Моно неловко пожал плечами. — У нас всё очень просто, — начал он. — Чай, кофе, такое вот… Можно купить, например, рассыпной чай, а можно и в пакетиках. Есть ещё в пирамидках. Просто завариваешь одну такую в чашке и всё, готово. Тем более, есть не только чёрный или зелёный чай, но с всякими разными фруктовыми добавками. А, ещё есть и лечебные чаи со всякими травами. — А кофе? — То же самое. Можно купить обычный, а есть специальные магазины, где есть много разных видов кофе. В основном кофе там очень дорогой, а покупаешь его мало, но он правда вкусный. Когда мама не видела, папа разрешал мне пить кофе, но совсем немного и только если добавить побольше молока, а то он был слишком крепкий. Шестая снова садится между ними, вытянув ноги перед собой. — А какой он на вкус? — интересуется она, подперев голову рукой, упёршись локтем в колено. — Горький… — нахмурившись, Моно попытался подобрать слова, чтобы описать вкус, но вдруг понял, что это невозможно. — Но приятно горький. Это тяжело объяснить. Нужно попробовать, чтобы понять, но вам, кажется, такое нельзя. — Да, нельзя, — согласилась Шестая. — Но зато тебе ничего не мешает попробовать то, что можно и нам. — Так что у вас есть, кроме выжимки из жаб? Близнецы синхронно улыбнулись: Шестая — с хитрым сощуром, Седьмой — мягко и легко. — На самом деле, много чего. В основном всякие отвары из трав. Знаешь, как чай, только… немного другой. Лепестки васильков, например. Наверняка среди травяных чаёв у вас есть что-то такое. Чабрец, ромашка, мята, мелисса… — попытался объяснить Седьмой. — Ох. Пробовал розовую воду? Моно отрицательно мотнул головой. — Нет? — неуверенно произнёс мальчик. Седьмой воодушевлённо кивнул. — Можно и нужно будет попробовать, — объяснил он своё воодушевление. — А что это вообще такое? То есть… как оно делается? — Отвар из лепестков роз, — ответила уже Шестая. — Там ничего сложного, но сам лучше за это дело не берись, а то только розы переведёшь. А вообще, можно уже готовую купить в лавке, она тут как раз недалеко. — Можно будет и не только розовую воду. Там есть много чего интересного. Что-нибудь тебе точно должно будет понравиться. — Да, кстати. Что думаешь, Моно? Задав этот вопрос, Шестая посмотрела на него настолько внимательно, что он как-то сразу понял, что планы на завтра уже нарисовались сами собой. Можно дать этому шанс хотя бы в качестве своеобразных извинений за его неподобающее поведение и отношение к ним в целом. Какой бы эта община ни была, они ведь тут живут с самого рождения, к ним хорошо относятся, их любят. Просто для Моно это всё совсем не подходит. Совершенно. Но сейчас всё напоминало самый обычный разговор с одноклассниками в школьном дворе. Безобидное обсуждение и планы на ближайшие дни, желание попробовать что-то, что только что появилось на витринах магазинов. А почему и нет? Возможно, ему стоит дать шанс если не этому месту, то хотя бы этим двум детям. Шестая адекватная и интересная, даже миленькая, а её брат… что ж, если быть совсем честным, то Моно относится к нему предвзято только из-за желания мамы подружить их. На деле же он ни разу не заговорил об этой их вере, боге и необходимости стать частью общины. Он просто пытался завязать разговор? Наверное. Он просто ребёнок. Тоже заложник обстоятельств, как и сам Моно. — Да, думаю, можно будет попробовать эти ваши штуки, — согласился всё-таки мальчик. — Отлично, — довольно протянула Шестая. — Можно хоть завтра; у нас нет никаких дел, так что можем выбрать что-нибудь и попробовать. Да и у нас дома тоже ещё много чего осталось. — Хорошо. Посмотрим, что тут у вас есть и какая на вкус выжимка из жаб. — Она прекрасна. Серьёзно. — Не сомневаюсь. Глядя на то, как улыбаются близнецы, Моно и сам невольно растягивает губы в светлой улыбке.***
Остаток вечера прошёл относительно хорошо. Они ещё немного поговорили о разных мелочах и особенностях жизни мормонов, а потом уже совсем стемнело, и пришла пора расходиться. Попрощавшись с Шестой и Седьмым, Моно с мамой отправились к себе, переступая порог собственного дома через пару минут. В целом… всё прошло неплохо. Напряжение имело место быть только из-за попыток матерей с обоих сторон поиграть в своеобразное сводничество: всем хочется, чтобы их дети общались только с хорошими людьми. Таким в глазах мамы Моно был Седьмой — мальчик с идеальной репутацией, помогающий детям и всем, кто попадается ему на пути. И таким в глазах мамы близнецов был сам Моно — выросший в городе, но не ханжа, ещё и сын её хорошей подруги детства — чем же это плохо? Более того, насколько Моно сумел понять, Седьмой действительно замкнут в себе и общается мало с кем, но если общается, то очень дружелюбно и легко. Всё было не так страшно, как казалось. — Замечательный вечер, — высказалась мать, когда они уже были дома, а Моно, устроившись возле окна, рассматривал яркую россыпью звёзд на тёмном небе. — Ещё бы вина… Вот она, примерная мормонка. А говорят, что нельзя алкоголь. Определилась бы что ли… Моно на это никак не реагирует, только тихо вздохнув. Лето только начинается, он в мормонской общине, без какой-либо связи, а завтра ещё и по своей воле он пойдёт с близнецами выбирать, какие травушки-муравушки будут дурманить ему голову. Если бы кто-то сказал ему, что однажды с ним такое случится, он бы ни за что не поверил. Но вот так оно и произошло, и деваться от этого некуда. Ничего страшного. Скоро появится связь, он позвонит папе, и… И что дальше? Попросит увезти в город? Моно уже и сам не знает, чего хочет на самом деле — дать этому месту шанс или вернуться в город. Он встаёт, направляясь в свою комнату. Поднимаясь по лестнице, он проводит рукой по резным перилам, вглядываясь в узоры. Может, не так всё просто, как ему казалось. Возможно, он просто не успел заметить всех деталей, которые делают всё более лицеприятным. Может, ему правда стоит дать хотя бы один-единственный шанс всему этому. Только один. Не более того.