Aftermath

— Что я с тобой тут делаю, напомни?.. Элис понадобилось добрые полминуты, чтобы найти общий язык со своей совестью и войти во взломанный нехитрыми манипуляциями офис, в высотке местного коммерческого здания. Чувство справедливости кричало во всю глотку, и Элис пришлось зажать уши, пусть и не буквально. Пришлось, потому что она тут быть, в общем-то, не очень и хотела. Желание нарушать закон было не сочеталось с моральным компасом Кэмпбелл — но вот она тут, переминаясь с ноги на ногу и кусая губы, словно нашкодившая малолетка, пригубила свою первую сигарету. — Вершим твое любимое правосудие! Ты же это любишь. Все ради тебя, sweetie! Будешь страховать меня, не забывай, так что смотри в оба. Если что, мое стоп-слово... — “Тарантул”? — Элис усмехнулась. Пытаясь снизить процент невроза, она эксплуатировала фобию своего напарника при проверке комнаты на наличие скрытых камер. Инстинкт, привычка, применимая сейчас отнюдь не во благо общества. Элис не переставала в сомнении дергать свои длинные прядки волос тонкими пальцами. Сомнения терзали ее обостренное чувство высокой морали. Теперь она, коп, пусть и без формы и значка, застряла здесь, стоит на шухере, пока ее «соучастник», явно не оценивший ее предложение стоп-слова (он поморщился и пробормотал что-то вроде: «Не угрожай тут мне»), продолжал копаться в бумагах на столе, не заботясь о порядке на нем и создавая ворох из макулатуры. Падать ниже, казалось, дальше некуда. Тот факт, что Джонатан Аллингтон, жадный до чужих грязных секретов, проник сюда совсем не ради “правосудия”, был очевиден с самого начала. Его выгода стояла на пирамиде потребностей намного выше, чем мировая справедливость, но Элис, к ее собственному великому неудовольствию, это играло на руку. Карьере так точно; мысль о шансе на повышение совсем немного, но грела совсем. «Ага, иди к папочке», — торжественно донеслось до ее ушей. Аллингтон явно нарыл что-то нужное, и она по голосу слышала, как тот доволен. — Хах, fuck, этот старый мудила действительно кретин. — Мужчина держал в руках кожаную папку и пролистывал ее содержимое, удовлетворенно посмеиваясь. — Сейф периода мезозоя. Он ещё надеялся, что это не выплывет. На коленях будет ползать, чтобы это вернуть~ — Ты закончил? Мы можем уже идти? — звучно выдохнула девушка, показывая, как ей НЕ хочется быть пойманной на месте преступления. — Если ты не в курсе, то я напомню, что мы только что нарушили закон. Джонатан рассмеялся, а Элис сконфуженно нахмурилась. Его, кажется, действительно забавляла вся эта ситуация, добиваемая очевидными выводами офицера. Он звучно захлопнул папку. — Да что ты говоришь? Плохая девочка, очень плохая~ Издевательская интонация мгновенно раскалила и так натянутые нервы девушки, и так старательно выстроенное спокойствие сменилось раздражением, накопившимся за все это чертово время. — Ты вообще бываешь серьёзным?! Это тебе не шутки, Джонатан, это статья! Тебя, видимо, тюрьма больше не напрягает? Так понравилось? Тут Элис осознала, что превысила свой обычный лимит децибелов, хоть поначалу она и пыталась ходить тише мыши, прислушивалась к звукам из коридора, пока на электронных офисных часах, прямо над аквариумом, красными пикселями высвечивались печальные два часа ночи. Но тишина была ничуть не безопаснее, инстинкт самосохранения оголился до предела. Зазубренные тактики отступления помогли немедленно просчитать пути побега на случай опасности. У них не было оружия (Джонатан любезно известил перед вылазкой, что в здании поставили новые продвинутые металлоискатели), и даже любимый электрошокер остался дома. — Ну, справедливости ради, тамошний надзиратель был менее строг, чем ты, так что... — Он рассмеялся себе под нос, поворачиваясь обратно к столу, а ее глаза округлились. Резкий выдох, бешенство, желание как следует, с яростной силой втащить ему по лицу обострилось. Это немыслимо. Аллингтона абсолютно, нисколечко не смущало их положение. Ее положение, в которое она, будучи полицейской, попала из-за речей об акте справедливости над мерзкой корпоративной мразью, что пользовался бюджетом компании в собственных целях и сидел под защитой лучших адвокатов. Он был недосягаем по меркам закона, но стёрт в порошок, как только длинные руки матёрого информатора коснулись стола в этом офисе. Джонатан с ухмылкой перелистывал бумаги, насвистывал несложные мотивы (иногда мешая их с витиеватыми ругательствами) и мимолетно изумлялся, когда цифры в бухгалтерских табличках принимали знатный оборот. Элис стояла и чувствовала себя полной идиоткой. Это было тупо. Как минимум, с ее стороны. Эмоции за семьи печатями вскрылись, вырвались из ящика Пандоры: злость, досада, чувство тошноты от всего этого дерьма. Элис сорвалась с места, грубо толкнула Джонатана, заставив удовольствие на его лице смениться изумлением и не заботясь о ценной папке, упавшей на грязный пол. И ее трясло. Трясло знатно, уж казалось бы, повод совсем плёвый, но разум застилала пелена. Яд капал с дёсен, слова рвались наружу, и хотелось посильнее резануть ими, чтобы отрезвить пепельную голову. — Твоя жизнь — это моя заслуга. Моя, Джонатан, или ты забыл?! Ты делаешь вид, что неуязвим или действительно так считаешь? Или тебе наплевать?! Видимо, ты считаешь, что твоя свобода мне ничего не стоила, идиота кусок?! Кэмпбелл отошла на шаг назад, упёрлась в стол, сжав пальцы на красном лакированном дереве и представляя: вот была бы сила побольше, и этот стол полетел бы вниз, прямо с сорок пятого этажа, к чертям собачьим. Джонатан стоял перед ней неподвижно, глядя на неё в упор и практически не моргая. Веселье из чёрных глаз ушло, словно его не было. Пришло что-то новое, чужое, но при этом Элис показалось, что плечи Аллингтона опустились. Ни шуток, ни даже незначительных комментариев. Вальяжность позы улетучилась; сквозь окон пробивался яркий свет ночных фонарей, неоновых вывесок и рекламных билбордов неспящего города, освещая высокую фигуру, что отбрасывала длинную тень. Элис дрогнула. Градус внезапных, таких непривычных эмоций начинал спадать оттого, что Аллингтон замер прямо перед ней. Может быть, он рассматривал ее лицо… С его необычным строением глаз всегда сложно сказать, но даже эта привычная чернота... Начинала волновать. Нет, нет — пугать. Потому что когда его брови нахмурились, Элис дернулась прочь от этого злого инородного взгляда. Впервые в ее голове прорезалась мысль, что такой взгляд именно у этого человека она не забудет. Впервые видя — впервые думала о том, насколько Джонатан тот «веселый раздолбай», каким постоянно кажется. Когда он двинулся в ее сторону, она прижалась к столешнице ближе. Всего два шага ему понадобилось, чтобы закрыть ей весь обзор; в нос бросились запахи табака и терпкого цитрусового геля для душа. — Ты считаешь, что я не дорожу тем, что ты для меня сделала? Он наклонился, опёрся руками на столешницу по обе стороны от неё — рухнула та самая дистанция между ними, которую Элис берегла. Осталось лишь винить себя за то, что позволила себя обезоружить внезапной сменой настроения, которую, в общем-то, сама и спровоцировала. — Джонатан, отойди. — Ты считаешь, что мне правда наплевать, Элис? Ее имя из его уст прозвучало, как битое стекло. Джонатан не имел привычки называть ее так, в то время как она называла его полным именем. Он звал ее по-разному, и в основном так, что она постоянно одергивала его за паясничество. «Офицер» было ещё самым нейтральным на фоне «деток», «малышек», «девочек», которые Аллингтон со смехом оправдывал «британским менталитетом». Как же. Приторные фамильярные прозвища пахли фальшиво, но Элис привыкла их слышать и даже отзываться на них, но сейчас... — Элис. Посмотри на меня. Сейчас же. Элис, к собственному удивлению, немедленно послушалась, немедленно. И ей стало стыдно. Вопреки той совсем недавней ярости. Холодный спокойный голос, озвучивший просьбу... Нет. Приказ. ...обрушился на неё ведром ледяной воды. Вместе с чернотой глаз, что никогда не была настолько же холодной, как сейчас. И близкой. И жуткой. — Меня не устраивает такое положение дел. Ты... совершенно ничего обо мне не знаешь. И может быть, лучше, чтобы так и было. Не лезь. Мысль оттолкнуть его снова сгинула. Даже не потому, что Элис его боялась, а потому что… Не могла двинуться сама. И мужские руки, перекрывшие ей пути отступления, были совсем ни при чём. Ее парализовало на месте, а изумление, липкое сожаление и идиотский стыд стёрли остатки гнева внутри неё. Гнева праведного, справедливого, оправданного, да, да, всё именно так, однако сейчас, в этой натянутой тишине, в которой Элис должна была прислушиваться к посторонним звукам, она ощущала себя безумно виноватой, и ей хотелось всё сделать правильно. Она не была уверена, ждёт ли он от неё именно этого, но молчание было невыносимым. Невыносимо чувствовать себя маленькой девочкой под пристальным взглядом. Может, если она примет свой выход за рамки из-за собственного взбрыка не в том месте и не в то время, то сможет сохранить лицо перед собой и... перед ним? — Джонатан. Прости. — М-м-м? — Он медленно придвинул лицо ближе к ней и повернулся ухом к её губам. — Скажи ещё раз. Она сглотнула и нервно облизала сухие губы. Запахи табака и цитруса ощущались всё чётче и чётче, впитываясь в волокна ее одежды. Она смотрела на поблёскивающую растяжку туннеля в мочке его уха. Секунды слились воедино, прежде чем прозвучало ее тихое: «Прости, Джонни». И он дернулся от ее рваного выдоха вдоль кожи, когда она произнесла его имя, ощутимо запнувшись. И ее щеки налились жаром от этой сумасшедшей детали, Элис молилась, чтобы мрак скрыл эту ужасную оплошность. — Извинения приняты, — довольно кивнул Джонатан. Но отходить он не торопился. Вместо этого — внимательно осматривал ее, стоявшую так неприлично близко. Элис потёрла своё плечо, надеясь, что сеанс рентгена закончится и они смогут продолжить, но Джонатан лишь улыбнулся: — Чудесно. Я люблю, когда ты краснеешь, даже если не так часто это вижу. Почему ты все ещё трясёшься? Она и сама не могла ответить на этот вопрос. А может, не хотела отвечать даже себе. Его заботливый баритон скользнул куда-то вглубь ее сознания и оставил после себя мурашки, которые расползались по телу, натянули его как струну. Он не ругался. Он был... мягким. — Ты же не боишься меня? Ты же знаешь, что я не сделаю тебе ничего плохого, в любых обстоятельствах, правда, sweetie? В голове образовалось новое чёткое воспоминание о нем: головокружительный микс из запахов. Ещё одна причина сторониться и соблюдать дистанцию, потому что Элис становилось не по себе уже по другим, менее объяснимым и гласным причинам. И он это заметил. Он всегда все замечает. Особенно, когда их лица всего в одном ошибочном движении от друг друга. — Я же тебе жизнью обязан. Мы оба это знаем. Его слова остались висеть в воздухе, когда ошибка произошла, безусловно, по его вине: поцелуй настиг Элис раньше, чем она сообразила, что дистанция исчезла насовсем. Он целовал агрессивно. Наверное, даже в отместку за ее обидные слова, которые подкосили его гордость; он поддерживал ее подбородок одной рукой, не больно, но зато крепко. И при этом у неё подкашиваются ноги: внезапный напор и нежный язык в одном флаконе, аккуратные укусы… Это так резонирует с тем нещадным беспорядком на столешнице, к которой Элис не посчастливилось оказаться прижатой. Она сама здесь оказалась. Сама заперла себя. И самое главное — даже не попыталась освободиться. И не хочется. Ей, Элис, не хочется думать о том, чтобы отодвинуться. И это самое страшное. Руки, ранее загораживавшие ей путь, обхватили ее талию и прижали ближе. Тут Элис правда стало страшно. Физические ощущения отошли на второй план, когда она вырвалась из поцелуя, но не из объятий, чтобы ее чувства пришли в себя и голова перестала кружиться от двойственных мыслей, вихрем проносившихся в голове. Ей все ещё не хотелось отталкивать Джонатана от себя, но продолжение всего этого спектакля, в душном офисе, в котором они почему-то решили наплевать на человеческую мораль (во всех смыслах) казалось ей сюрреалистичной шуткой. Джонатан вот-вот как ни в чем не бывало отойдёт от неё, и её встретит всё тот же хитрый, ухмыляющийся взгляд, победный взгляд довольного из-за очередной шалости над офицером Кэмпбелл мужчины. Потому что в этот раз юная девчонка оказалась доверчивее, чем обычно. Для неё — незабываемый провал и адский стыд. Для него — шутка номер один до конца дня. Ведь так? Но Джонатан не уходил. Он вопросительно, даже с волнением смотрел на неё, и хотя его руки на её изгибах чуть ослабили напор, пауза была недолгой, пускай обдуманной. Джонни приблизился ещё раз, и Элис закрыла глаза от внезапного глотка спокойствия, когда он поцеловал ее в лоб. В щёки. Оставляя дорожки фантомных жгучих прикосновений от прохладных губ и чуть царапая двухдневной щетиной девичью кожу. Это было совсем не больно, только отдаленное ощущение чего-то очень родного в ней расплывалось вместе с теплым доверием. Он обходил ее губы намеренно, а напряженные плечи Элис становились все свободнее. Дыхание обжигало ухо, крупная дрожь прошлась током по позвоночнику, губы снова пересохли, но теперь от приятного экстаза. От спазма, которого раньше никогда не было, от близкого контакта, которых она всегда так старательно избегала. Чтобы не опозориться. Не утонуть. Не раскрыть свои карты. Или... не начать жалобно просить в голове поцеловать ее снова. Что происходит извне, кажется, было совсем неважно, и это так глупо. Глупо падать в бездну ощущений, новых и ярких, смешанных в коктейль из сладкой близости и горькой тревожности, чуть ли не паранойи. Ее паранойи. Странно и страшно, очень страшно было понимать, полностью осознавать, где конкретно их могут застать. И за чем. Конечно же, на алиби это не совсем похоже, ведь кто будет специально вламываться в чей-то офис, раскидывать бумаги, где только можно, чтобы сцепиться языками на дорогущем предмете интерьера? На который ее, к слову, успели усадить. — Все хорошо. Элис. Тебе нужно мне довериться. Новая попытка поцелуя. Её страх ушёл, остался диссонанс: как можно быть таким противоречивым в своей натуре? Как можно... быть таким искусным в поцелуях? Или, может, это она была жутко неумелой, неопытной, отчего ее щеки разгорались сильнее, ведь... Ей будто нечего ему предложить. Она действительно ничего о нем не знает. Но предлагать ничего было не нужно, сильные руки сами брали все, что требуется: её бёдра, плечи, волосы. Вытянули из-за пояса юбки заправленный свитер. И, к стыду Элис, когда его язык прошёлся по ряду её зубов, она резко втянула воздух, чуть не потеряв разум, и потянулась к его плечам, вцепилась в них от неопытности... Ей надо было держаться за что-нибудь, чтобы не потерять равновесие. Рваные выдохи вырвались из неё, когда Аллингтон прильнул к ее шее. Контролировать голос было все сложнее. Мысль о том, что он слышит ее реакцию, пугала не меньше того, что их застанут врасплох. В связке с Джонатаном ей всегда было надежно. Но он забирал ее контроль над телом и над разумом. Это казалось безумием. И облегчением. Она так устала быть сильной. Элис ловила воздух ртом, впиваясь в его плечи накрашенными ноготками. Чувствуя так явно, как он вычерчивает карту венок на ее шее, целует каждую найденную родинку и крапинку, пересчитывая их. — Тебе не стоит сдерживаться, — сказал он ей на ухо, прочитав ее тревоги и мысли, как книгу. Все так же спокойно. Все так же... направляюще. И Элис не сдерживалась — для него. Она одарила его слух первым слабым стоном от прикосновения чертовски длинных пальцев к ее впалому голому животу и зажала себе рот тут же, покрываясь холодным потом. Джонатан был слишком занят ее плечами, целуя, прочерчивая дорожки языком, кусая ключицы и зализывая следы. Заботливо с его стороны и предусмотрительно. Элис тяжело дышала, дрожала от прикосновений и давления на самые чувствительные точки ее груди, смотрела на собственный свитер, теперь уже свисавший со стола за ненадобностью. — Я хочу тебя слышать. Не сдерживайся. Для меня. — Его голос снова опалил ей ушную раковину, и она послушалась, вопреки здравым мыслям: пусть уйдут на второй план. Жарко. Ужасно жарко. Невыносимо жарко, и это при том, что недавно она жаловалась на прохладную погоду. Ей пришла мысль, что Аллингтону несладко в своей тесной футболке, но раздевать его самой... Она не смела. Инициативу брать было жутко, словно это откроет путь в никуда, без возврата. А в задней части черепа билась последняя частица адекватности, напоминая о том, где они. Насколько безрассудна их связь. И как тяжело ее прерывать. Беспокойные мысли нещадно заглушал жаркий шепот, который Элис не смела игнорировать. В отличие от ее собственного разума — не смела не верить в эту доминантность и властность, что обволакивали ее полностью; все это время они таились под маской шута, а Элис велась и велась, и велась, позволяя трогать себя так, как захочет именно он. — Ты сделаешь то, что я тебе скажу, Элис. Вновь ее имя прошлось по ней, как хлыстом, и ее положили на стол, придержав затылок. Элис жалобно поскуливала в поцелуй, когда наглые пальцы скользнули под красную клетчатую ткань ее юбки-карандаша, жадно вдавливаясь в плоть, разогревая ее. Он говорил ей, как именно будут действовать его руки и губы, как долго, как резко он хочет с ней быть, какая часть ее тела будет под пристальным вниманием, и мучительно-сладкая тяга сразу оседала там в предвкушении. Офицер вздрагивала от страстных идей и картинок в её голове и абсолютно теряла рассудок от самих прикосновений. Пальцы Аллингтона очерчивали мышцы её спины, зубы оставляли сладкие следы на нежной коже, но Элис необходимо было почувствовать его самого в своих пальцах, потому что... Было нечестно. — Не торопись, Элис. Свою футболку он снял сам, быстро, чтобы не отнять у неё заслуженный контакт с ним, и её голова закружилась от восторженной дрожи, когда вес его тела придавил ее к столу. Её руки повторяли за ним, проходясь по его лопаткам, изгибу позвоночника, оставляя за собой небольшие, еле видные полоски, исчезающие почти моментально. Руки Элис дошли до его пояса, когда прозвучал его голос, сказавший остановиться. Не торопиться было слишком сложно, когда воздух вокруг них напоминал лаву и кровь бурлила, адреналин зашкаливал, грозился вырваться за человеческие пределы. Джонатан улыбнулся ей и убрал со своей ширинки ее руки, машинально и так проворно забравшиеся туда, ведь противостоять эгоистичному требованию почувствовать его в своих пальцах — немедленно! — было попросту нереально. — Не торопись. Я ещё с тобой не закончил. То, что разбросанные под ними бумаги теперь клеились к влажным от пота, разгоряченным телам, волновало, собственно, мало. Правда, всё же Джонатан проявил заботу и отклеил от ягодицы офицера затесавшийся туда листок-напоминалку, что Элис вряд ли даже заметила: слишком уж хорош и умел был его горячий язык. Он отлично знал, что делал, и Элис находилась на грани слез, когда ритм менялся от быстрого к медленному, когда Джонатан обжигал дыханием внутреннюю сторону бедра, затем прерываясь и оставляя на её лобке мокрый постыдный след от поцелуев — намокшую кожу мгновенно обдавало прохладой. Она пыталась сводить бедра, но он держал ее крепко, не давая и шанса на движение. Мокрые ласки безостановочно заставляли пальцы ее ног сжиматься от бессилия, а руки с длинными ноготками беспорядочно впивались в лакированную поверхность стола. Жаль было лишь, что это не простыня, но даже будь у них кровать мягче, чем в раю, сейчас пальцы Элис путались в его волосах, и это все, что имело значение. Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, что остаться беззвучной она не сможет. Джонатан глотал ее мягкие стоны и просьбы, которые сливались в один непонятный безумный шёпот. Пожалуйста, Боже... Пожалуйста... Пожалуйст-та... Из-за слёз размазывалась тушь, от неё остались полоски, бегущие вслед за солеными каплями к вискам. Польщённый Джонатан наблюдал за этим с восторгом. Она — искусство. — Попроси меня о том, чего ты хочешь, Элис. Ее спина выгнулась, Элис прижалась к нему тёплой грудью. Кажется, оба уже забыли, зачем пришли, и совершенно не думали о том, какие документы промокнут насквозь, пока пальцы скользят внутрь, то набирая скорость, то сбрасывая ее, заставляя позвонки Элис трещать, а стоны — звучать по-опасному громко. Отчаянно краснея, Элис впилась в мужчину ногтями и оставила уже более отчётливые царапины. Завтра они будут сладко ныть в унисон с ее собственными синяками. Девушка билась на краю наслаждения, которое так сильно контролировал её подопечный, и собственная мольба, грязная и сладострастная, отзывается у неё в ушах: — Просто... дай мне кончить, Господи, прошу!.. Джонатан мягко улыбнулся и издал короткий довольный смешок, наградил ее глубоким поцелуем, в котором потонула череда ее стонов: это спасает их от потенциального раскрытия. — Не смей. О, нет, нет, нет... Приподнявшись на локтях, она вжалась в Джонатана лбом. Её грудь болела от переизбытков вдохов и выдохов. Тот мягко поцеловал её в лоб, будто извиняясь за свой жестокий приказ, но твёрдые пальцы и не думали прекращать свои пытки, от которых внутри у Кэмпбелл натягивался пучок нервов все туже и туже, туже и туже, под угрозой убить её от переизбытка экстаза. Она запрокинула голову вместе с протяжным жалобным стоном, открыв свою зацелованную и закусанную шею, мокрую от слюны, пота и слез, а Джонатан языком провёл влажную дорожку до самой мочки уха, облизывая раковину, где покоился пирсинг, подталкивая Элис к новому уровню её безутешной истерики, где яркая вспышка оргазма щекочет мозг своей недосягаемостью. — Потерпи ещё немного, Элис. — Ещё чуть-чуть, sweetheart, ещё немного, пять минут. Так нельзя. Это бесчеловечно. И это то, на что Элис послушно шла ради речей, плавящих её нутро, — глотала предоргазменные судороги, а Джонни вознаграждал ее, тихо приговаривая, что она умница и что он обожает видеть ее такой — беспомощной и податливой. У Элис тряслись колени, все звуки и эмоции слились в одну; уже нет страха, что их увидят, и нет гнева на своего, казалось бы, безрассудного подопечного, а есть только горячий язык на её шее, его чертовски опытные пальцы и движение внутри неё, заполняющее пустоту снова и снова. Баритон с британским акцентом, ради которого она умрёт на месте, задохнувшись, только бы он продолжал говорить с ней. Приказывать ей, снимать с неё любую ответственность и дать ей... просто быть. Она хныкала, извивалась, слёзы лились градом, и он вытирал их большим пальцем свободной руки, успокаивал, словно не сам являлся причиной этих слез. Ей было слишком хорошо и одновременно невыносимо, она пыталась двигаться навстречу, но Джонатан резко остановился, медленно покачал головой, поцокал языком — Элис захотелось от неудовлетворённости, раздиравшей ее изнутри. — Пожалуйста, Джонни, пожалуйста, умоляю... В слезах она схватилась за его шею, запустила пальцы в его пепельные волосы, отчаянно ёрзая на жёстком столе, с трясущимися от дикого напряжения ногами, с одной из которых сполз чулок. Её не волновали то и дело падающие стопки документов, как и то, что её имеют на столе одного из самых крупных бизнесменов местного коммерческого фонда, по голову которого они сюда и пришли. Её не волновало, что сейчас она в руках преступника, её подопечного, человека, который то и дело играл на её нервах — сейчас он был самым лучшим мужчиной, до безобразия привлекательным всегда, безжалостным и нежным — в эту минуту. — Джонни, прошу тебя... Я так этого х-хочу... —Скажи мне. Не молчи, давай же, скажи: что ты от меня хочешь? — Дай мне кончить... я... я больше не могу... Джонатан подул на мечущуюся в огне девушку, мягко убрал с её красного лица прилипшие волосы и коснулся губами губ, дрожащих и шепчущих ему мантры, которые врезались в его сознание, ее сознание, и оставляли неизгладимый след — жаркое воспоминание от сегодняшней ночи. Его касание обжигало льдом. Элис приоткрыла рот, чтобы судорожными вдохами украсть у него его кислород. Ещё одна мольба и невыносимый плач — от удовольствия, которое теперь зависело от одного его слова. Одно слово, без него она умрёт в агонии, сгорит дотла, превратится в пепел и больше никогда его не увидит, и она кричит, когда темп ускоряется и он шепчет ей долгожданное: «Кончай». Вспышка катарсиса ослепила, позвоночник почти переломился пополам, стон превратился в хрип, а сознание едва ли терялось. Мощная судорога пронзила тело насквозь, горящие мышцы сводило и отпускало, без единого шанса на работоспособность, и долгожданная нега обволокла Элис, словно морфий. Тишина сменилась бешеным стуком сердца в ушах, и постепенно реальность спустила Элис на землю, пока та лежала на столе не в силах двинуться. Потолок приобретал всё более чёткие черты, а Джонатан смотрел на Элис в молчании, уткнувшись носом в её висок. Его рука едва ощутимо прошлась по её бедру и низу живота, успокаивая кожу и ощущения. Дыхание выровнялось, пальцы на ногах перестали сжиматься, в теле поселилась прекрасная ноющая боль. Она сделала вдох, когда способность шевелить языком вернулась к ней. — Джонатан... — М-м-м? — Как я пойду домой... Я ног не чувствую. — Я понесу тебя. — А… — Элис смущенно закусила губу, и вопрос про его усталость застрял в горле. — В этом… нет необходимости. Прогуляться стоит всё равно. А как же беспорядок тут? — А ты так волнуешься за беспорядок? Смеющийся Джонатан встал и потянулся, разминая затёкшие конечности, и Элис не могла не скользнуть взглядом на его торс, освещаемый светом из окна. На бледной коже был отчётливо виден геометрический узор татуировок. Она засмотрелась и обожглась прилившей к щекам кровью. — Я больше волнуюсь за количество ДНК, которые мы тут оставили. — Девочка моя, то, что находится вот ЗДЕСЬ... — торжественно потряс он злосчастной папкой с пола, про которую они так любезно забыли на время, — побьёт любое количество твоих оргазмов на этом столе, так что этот хрен будет благодарен, что это всё, что с его столом сделали. Джонатан фыркнул и постучал по столешнице, а Элис поморщилась, закатив глаза под его смех. Всё, что происходило буквально пару минут назад, будто уходило в сон, и сейчас мир возвращался на своё место. Оставалось только одеться... и найти нижнее белье. Они выскочили из здания через черный вход для сотрудников, без всяких проблем (как ни странно), забрав с собой то, за чем пришли. Выполнив маленькую миссию. Дебаты по поводу того, что стол надо хотя бы протереть, окончились ничем, и теперь Элис, устало прижавшись к двери, смотрела в окно автомобиля на одинокие уличные фонари, мимолетно читала вывески, пока они проезжали мимо магазинных витрин, и безучастно слушала тихое радио из колонок. Про папку, которая почему-то перестала иметь для нее такое значение, Элис даже вспоминать не хотела. Её душило множество вопросов к самой себе. Может быть, стоит ей доехать домой и принять прохладный душ, её отпустит. По крайней мере, надежда на это была. Они не говорили. Словно им не о чем. А может, и не было смысла говорить, и это понимал каждый из них. Элис надеялась, что она не одна в своих безмолвных вопросах о том, что, чёрт возьми, произошло на сорок пятом этаже и к чему это приведёт. Или же… для Джонатана вопросов не было, были лишь утверждения, которые вновь снимали с нее груз ответственности за собственные внутренние метания. Или же ему было все равно. Было бы легче пропустить этот эпизод своей жизни... Но так ли правильно? Неважно. Сейчас у неё просто не было энергии. Был фантомный остаток ощущений его рук на её теле, что с каждой секундой улетучивался все дальше, вместе с запахом его одеколона с её волос. Джонатан расслабленно курил в окно за рулём, глядя на дорогу и изредка покашливая от дыма. Офицер украдкой смотрела на его лицо, пытаясь разглядеть то, что узрела в том офисе. И без примесей эмоций, которые она видела обычно, он был... другим. Он был спокоен, собран так же, как и... Сердце пропустило удар — Джонатан... — Да, luv? — Привычная заигрывающая интонация подтвердила, что хотя бы этот вопрос она задать должна. — Почему ты... Почему ты всегда делаешь такой вид? — Она пыталась найти правильную формулировку своего вопроса, но выходило из рук вон плохо. — Какой такой вид? — Ну... неуязвимого идиота. — И Элис замялась на секунду, мгновенно почувствовав себя той самой идиоткой, и ещё какой уязвимой. Бычок полетел в окно, пережив последнюю затяжку. Джонатан широко улыбнулся, всё так же не сводя глаз с дороги. Её вопрос из числа множества других, которые она то и дело роняла в надежде узнать его личность, развеселил его, но он прекрасно знал, какой ответ даст ей сегодня. — Просто дуракам везёт.