His Darkest Devotion

Услышав, как кто-то окликнул его по имени, Гарри поднял взгляд. Аврор Джалена Уипвуд постукивала палочкой по бедру, глядя на него с противоположной стороны общего кабинета, где располагались столы младших сотрудников Отдела Магических Игр и Спорта. Гарри сразу же встал и направился к ней через всю комнату, немного склонив голову, когда подошёл ближе. — Аврор Уипвуд, чем могу быть Вам полезен? — Время ежемесячного допроса, Поттер, — отчеканила Уипвуд и, крутанувшись на каблуках, свернула в коридор. Собственному имени она соответствовала худобой и резкими движениями, хотя её медово-русые волосы, уложенные на спину, производили совсем противоположное впечатление. Говорят, она поклялась отрезать их, если встретит кого-то, кто смог бы победить её в дуэли. Гарри смотрел ей в спину и прямо сейчас мечтал использовать Отсекающие чары. Но в конце концов ему удалось подавить данный порыв, и это хорошо, потому что когда Уипвуд провела его в маленькую комнату с круглым столом, обычно используемым для допросов, Гарри обнаружил не только старшего аврора Кингсли Шеклболта — спокойного человека, который никогда его не пугал — но и Министра Тома Реддла. Сердце Гарри неожиданно сжалось. Имя, растянувшееся на его запястье волшебными буквами, казалось, пылало. Гарри напомнил себе — давно ему уже не приходилось этого делать — о магловской татуировке феникса, поднимающегося из сломанных кандалов, что обрамляли слова. Эту татуировку он сделал достаточно давно, чтобы люди думали, что это изображение было символом его соулмейта. Гарри вежливо кивнул обоим мужчинам, сильнее склонив голову перед Министром. — Главный аврор Шеклболт, Министр, на этот раз снова под сывороткой правды? — Да, конечно, — ответил министр Реддл. Улыбка на его лице казалась приятной, если не всматриваться в неё слишком пристально. — Обеспокоены, мистер Поттер? — Я всегда такой, сэр, — сказал Гарри, и в его голосе засквозила тревога, когда он сел напротив них и достал свою палочку, чтобы положить её на стол. — Я действительно хочу добиться успеха в этом. Министр Реддл фыркнул, отвёл взгляд от Гарри, и тот немного расслабился. Он позволил себе преуспеть в Квиддиче в Хогвартсе — но не более того, потому что знал: по мнению Реддла Квиддич не многим лучше драки. Это означало, что у него нет причин считать Гарри интересным. Должность в Отделе Магических Игр и Спорта была уловкой — по той же причине. Гарри действительно хотел бы найти другую работу, но только для того, чтобы была возможность дать больше полезной информации своим родителям и крёстному. Квиддичные расписания и сплетни о том, какие команды Гобстоуна сейчас в долгах, имели крайне ограниченную ценность. Гарри позволил себе изучать Реддла, искоса поглядывая на него, пока Шеклболт читал длинный-длинный список причин, по которым они будут использовать сыворотку правды в этом допросе, а также правил, по которым она будет использоваться — всё это Гарри знал так хорошо, что мог бы проговаривать вместе с ним, но, увы, приходилось читать каждый раз снова из-за правил министерства. Никто не стал бы отрицать, что Реддл был красивым мужчиной, выше большинства волшебников, с тёмными, посеребренными на висках волосами, которые он всегда носил коротко остриженными. Его глаза, тёмно-синие с лёгким оттенком красного, могли смягчиться или наоборот вспыхнуть, и он, казалось, делал нужные вещи в нужное время — всегда. Феникс из оникса и бриллианта, висевший на тонкой серебряной цепочке над его сердцем и два драгоценных камня, делающих перья чёрно-белыми, возможно, могли бы быть весьма необычным штрихом, но эта история давно была всем известна. Когда-то Реддл носил на груди знак соулмейта — восходящего чёрно-белого феникса. Потом два студента, напавшие на Тома в Хогвартсе, когда ему было тринадцать лет, сожгли его. Реддл заказал украшенного драгоценными камнями феникса, которого продолжал носить столько лет спустя, ссылаясь на память о первоначальном знаке. К тому же, он всегда носил его на цепочке именно такой длины, чтобы феникс болтался там, где когда-то была его метка. Два студента, которые сожгли его, исчезли в годовщину нападения год спустя. А потом их братья и сёстры, учившиеся в Хогвартсе, исчезли на следующую годовщину. Их родители — в третью. И так далее, пока все их близкие, друзья и союзники не погибли. Дамблдор подозревал, что Реддл сделал с ними, но он никогда не мог доказать этого и добиться ареста Тома. И Реддл ходил с этим фениксом на виду, не беспокоясь о том, что ему скажут. Гарри отвернулся, когда увидел, что взор красноватых глаз возвращается к нему. Ожидалось, что низшие чиновники министерства будут глазеть и восхищаться Министром, но он не мог вынести такого раболепия даже ради обмана. — Три капли на язык, мистер Поттер. Гарри открыл рот. Как только три капли начали растворяться на его языке, он сжал левую руку в кулак. За этим последовало одно из заклинаний, которые он практиковал с профессором Дамблдором до тех пор, пока не смог произнести его без выдоха, без слов и так, чтобы никто не заметил. Лишь его кожа слегка искрилась. Не настолько, чтобы это было возможно заметить. Глаза Реддла слегка сузились, но он ничего не сказал. Гарри позволил своим губам слегка приоткрыться, а его глаза остекленели, как если бы он был под полным контролем сыворотки правды. — Вы поддерживаете контакт с кем-нибудь из мятежников, более известных как Орден Феникса? — спросил Шеклболт после нескольких пробных вопросов, которые доказали, какое у Гарри второе имя и день рождения. — Нет, — ответил Гарри. Заклинание сопротивления танцевало под его кожей и вокруг языка, сводя на нет действие зелья прежде, чем оно могло заставить его сказать правду. Большинство попыток противостоять сыворотке правды не сработали, потому что они пытались предотвратить воздействие зелья на мозг. Но вернуть контроль над своим ртом было проще и работало это с куда большей вероятностью. Конечно, это должно было затуманить разум Гарри, и в его ответах всё ещё сквозила ложь. Но он никогда не реагировал на попытки контролировать его точно так же, как кто-либо другой. — А что Вы думаете о своём крёстном отце и родителях? — Шеклболт записывал ответы так же деловито, как обычно. — Они глупы, — сказал Гарри. Он смотрел прямо перед собой и едва подавлял желание чуть повернуть голову, чтобы посмотреть на Реддла, когда тот слегка наклонился вперёд. — Они взбунтовались безо всякой на то причины и послушались человека, который должен был дать им лучший совет, если уж на то пошло. — Довольно необычные суждения для человека, который считался преданным сыном и крестником, — мягко произнёс Реддл. Гарри продолжил смотреть прямо перед собой и ничего не ответил. Реддл так просто его не поймает. Это был не вопрос, так что кто-то, действительно находящийся под действием сыворотки правды, не ответил бы. — Когда и почему Вы перестали быть преданным сыном и крестником? — спросил тогда Реддл. — Министр, мы обнаружили, что стали достигать лучших результатов, когда… — Когда моего крёстного изгнали, — ответил Гарри бесстрастно, как они с Дамблдором и тренировались час за часом. — Я думал, они ставят меня на первое место. Оказалось, что они ставят туда политику. — Ах… Каковы Ваши самые большие амбиции, мистер Поттер? — Стать профессиональным игроком в квиддич. Реддл издал очень тихий звук, который можно было бы принять за насмешку, если прислушаться достаточно внимательно. А Гарри прислушался. — И вы не питаете никаких амбиций заняться политикой? Почему нет? — Нет. Это заставило крёстного и родителей бросить меня. Они были мне нужны, но их не оказалось рядом. Гораздо хуже, чем изучение самого заклинания сопротивления, было то, что Гарри научился произносить эту ложь совершенно бесстрастным голосом. Он не хотел этого. Он ненавидел ложь о своей любви к Сириусу, маме и папе. Но это было необходимо. Если Реддл поймает их, они пострадают куда хуже, чем при изгнании. Если бы он узнал, что Гарри иногда связывался с ними… Ради благополучия тех, кого он любил, Гарри должен был встретиться лицом к лицу с пламенем дракона. И если какая-то часть его мрачно радовалась тому, что он не отдал Реддлу родственную душу, за которую отдал бы весь мир, то не было ничего плохого в том, чтобы сопротивляться сыворотке правды. — Интересная перспектива, — сказал Реддл, пристально глядя ему в глаза, словно что-то выискивая. Гарри подозревал, что объект поиска являлся отражением его честолюбия. Директор Дамблдор когда-то сказал, что Реддл не способен понимать людей, отличных от него. — Что ж… Скажите мне, мистер Поттер, каковы ваши политические убеждения? — Маглорождённые должны иметь возможность посещать Хогвартс и работать в министерстве. Реддл долго молчал, а потом пробормотал: — А помимо этого? — К полукровкам также должны относиться лучше. Реддл откинулся на спинку стула и покачал головой, глядя на Шеклболта. — Главный аврор, у этого молодого человека есть какие-нибудь другие убеждения? — Не совсем, — ответил Шеклболт, слегка пожав плечами, и наклонился, чтобы достать противоядие от сыворотки правды. — Я не вижу в этом необходимости, Министр. Когда мы допрашиваем молодых волшебников, у которых есть подозрительные семейные связи, вероятно, будет лучше, если у них не будет сильных убеждений. Противоядие всегда заставляло Гарри часто моргать и задыхаться, потому что сочетание ощущения холода на языке и заклинания сопротивления, искрящегося и танцующего под кожей, было странным. Он отпустил заклинание и, дрожа, потёр подбородок. Он избегал взгляда Реддла, но не потому, что хотел этого, а потому, что кто-то, кому задавали столь напряжённые вопросы, так бы и сделал. — Скажите мне, мистер Поттер, на этот раз без зелья. Почему Вы не сбежали к родителям и крёстному? — Потому что я даже не знаю, где они, — прошептал Гарри, стараясь придать своему голосу уныние. Он проигнорировал шипение Шеклболта. Очевидно, Реддл не должен был допрашивать его без сыворотки правды, а Гарри не должен был отвечать без неё. Но Гарри на самом деле это не волновало. — Они предпочли мне свою политику. — Но ты мог бы пойти к ним, когда закончил своё обучение в Хогвартсе. — Что, сэр? Просто убежать в пустыню и надеяться найти их? — Гарри поднял глаза и моргнул, глядя на Реддла, изо всех сил изображая «дерзкого молодого человека, который на самом деле не знает, как быть дерзким». — Я не… Это не та жизнь, которую я хочу для себя. — Значит, ты не борец за свободу? — Реддл выглядел наполовину удивлённым, наполовину скучающим. Лучше и быть не может. — Нет, сэр. Мне нравится Квиддич. Я верю в некоторые вещи, но если Министерство не хочет, чтобы у маглорождённых и полукровок были честные возможности, я мало что могу сделать. — Кровавая политика всегда приводила меня в замешательство. — Наряду со многими другими вещами, я полагаю, — скука Реддла победила. Он встал и махнул рукой аврору Шеклболту. — Продолжайте в том же духе, главный аврор. Сегодня утром у меня есть другие дела, — он шагнул в дверной проём. Прислушавшись, Гарри представил, как драгоценный феникс отскакивает от пуговиц на мантии Реддла. Шеклболт слегка покачал головой. — Не знаю, почему он допрашивал тебя, парень. У тебя чистое досье, а сыворотка правды никогда не раскрывает в тебе ничего подозрительного. Гарри испустил горький храбрый вздох. — Я знаю почему, сэр. Всегда трудно поверить, что я не хочу следовать за своими родителями. Они так печально известны. — Я знаю, — Шеклболт наклонился вперёд и всмотрелся в его лицо, но он не владел легилименцией, так что Гарри бесстрашно встретил его взгляд. — Ты ведь знаешь, что если кто-то предложит тебе сбежать и присоединиться к ним, ты можешь прийти и поговорить со мной, не так ли? Гарри посмотрел в серьёзные глаза Шеклболта и кивнул. Насколько он знал, этот человек был не так плох, как Реддл. За все те годы, что союзники Дамблдора наблюдали за ним, он ни разу не выказал ни малейшего признака веры в чистоту крови. С другой стороны, он последовал за ними, потому что считал, что Реддл полезен для Министерства, а это только доказывало, насколько слепыми могут быть некоторые люди. — Молодец, — Шеклболт на минуту сжал его плечо. — Я слышал, ты отлично играл в Квиддич в Хогвартсе. Ты также можешь сделать отличную карьеру в Отделе Магических игр и Спорта. Гарри ухмыльнулся и кивнул головой с пустыми глазами, как и ожидал от него Шеклболт. Затем он выскочил из конференц-зала. Он подождал, пока не вернулся в свой маленький общий кабинет, и провёл пальцами по отметине на правом запястье. «Том Марволо Реддл» — можно было бы прочесть на его запястье, но чёрные буквы теперь исчезли в открытых, разбитых кандалах, из которых вырывался его вытатуированный феникс. Реддлу было бы трудно случайно коснуться слов, даже если бы он схватил Гарри за руку. И он «проверил» Гарри, когда тот впервые пришёл работать в Министерство, как он делал это со всеми, у кого на коже было изображение феникса. Распознать как знаки соулмейтов образы было труднее, чем слова, и Реддл не упустил бы такой возможности. Но, конечно, прикосновение к фениксу ничего не дало, ведь это были просто магловские чернила. Реддл тут же отпустил его и повернулся, возвращаясь в Министерство. Гарри сел за стол и снова взялся за перо. Существовали члены Ордена, которые считали его сумасшедшим за то, что он вообще решился сделать татуировку феникса, учитывая, что она была так похожа на то, что носил Реддл. Но Гарри сделал это для себя, а не для него. Он хотел каждый день помнить о том, что будет, если он отдастся своей тоске по родственной душе и примет этого монстра.

* * *

Лили внимательно оглядела поляну в Лесу Дина. Он казался безлюдным, но тогда большинство мест в лесу выглядело так — до тех пор, пока не начнёшь применять необходимые защитные заклинания. — Здесь пусто, Лили-Белл, — выдохнул Джеймс рядом с ней, стягивая через голову мантию-невидимку. Долгие годы практики не позволили Лили вздрогнуть, но она тем не менее одарила его крайне выразительным взглядом. Джеймс проигнорировал её. — Я уверен, что можно отправлять ему координаты портала. Лили кивнула и сделала один осторожный вдох. Уже смеркалось, и им точно придётся поторопиться, если они хотят послать Гарри полезные координаты. Она взмахнула волшебной палочкой, и секундой позже её серебристая лань прыгнула сквозь вечернюю мглу, разыскивая своего сына. Они всегда были осторожны, никогда не посылали своих узнаваемых Патронусов, когда Гарри мог быть рядом с кем-либо. И всё же, когда-то они должны были проколоться в первый раз. Лили приготовила палочку, а Джеймс встал рядом в напряжённом молчании. Через десять минут Гарри трансгрессировал. Лили почувствовала, как слёзы текут по её лицу, когда она протянула руки. Гарри поймал их, а потом обнял её, и она отчаянно целовала его в нос и щёки. Парень рассмеялся. Лили тоже почувствовала следы слёз на его щеках. — Ты выше, — пробормотала она ему в плечо, на мгновение спрятав лицо. — Нисколько, — последовал автоматический ответ Гарри, а затем Джеймс перехватил его из её рук, а Лили вытерла последние слёзы и улыбнулась. Джеймс обнял сына гораздо мимолётнее. «Глупая мужская гордость», — лениво подумала Лили, наблюдая, как Джеймс на мгновение ударил Гарри по спине. — Ну, ты выглядишь выше, — сказала Лили, прежде чем Джеймс успел потребовать отчёта от парня. — Как дела, Гарри? На лице Гарри мелькнула тень улыбки, и Лили, смягчившись, провела рукой по его лбу. Там был старый, древний шрам, оставшийся после того, как Гарри упал со своей метлы, когда ему было четыре года, и расколол голову о дуб перед дверью их коттеджа. Некоторые невежественные люди думали, что шрам в форме молнии был знаком его соулмейта, по крайней мере, до тех пор, пока Гарри не сделал магловскую татуировку. Лили, почти не задумываясь, потянулась назад и коснулась зелёного оленя в центре своей спины. Она могла чувствовать самодовольный взгляд Джеймса не оборачиваясь, а потому закатила глаза, также не поворачиваясь, зная, что он это почувствует. Зная, что он, вероятно, тоже касается бледной лилии на своём левом предплечье. — Сегодня у меня был ежемесячный допрос, — начал Гарри, и Лили заставила себя слушать. Она ненавидела слышать о Министерстве, узнавать, через что пришлось пройти её мальчику. Но сейчас ему было двадцать четыре — он уже не младенец, а сама Лили повидала сорок пять лет, и они сами выбрали эту войну. Джеймс слушал, что говорил Гарри, со всё более мрачным взглядом. — Как ты думаешь, Реддл мог тебя в чём-то заподозрить? — спросил он. Лили шагнула вперёд и снова обняла сына, не обращая внимания на то, как он напрягся и пробормотал: «Мам, перестань». Они никогда не говорили вслух о том, что Гарри был соулмейтом Реддла, за исключением тех случаев, когда обсуждали это с Дамблдором. Даже Сириус не знал. Было слишком много шансов, что кто-то мог предать их или предположить, что Гарри был злым и должен был быть убит из-за того, кого он не мог контролировать. Насколько Сириус, Артур, Молли и все остальные знали, «то, кем ты являешься» просто означало, что Гарри был их шпионом в министерстве. Что, честно говоря, было достаточно опасно. — Нет, — ответил Гарри. — Я думаю, ему просто нравится время от времени задавать вопросы людям и пытаться «понять» их. «Кавычки, которые он поставил по обе стороны от глагола, могли бы пронзить небо», — подумала Лили. — Это просто смешно. Он не думает, что кто-то без амбиций как у него чего-то стоит. Он спросил меня о моей политике и, казалось, не верил, что у меня её нет. — Совсем никакой? — резко спросил Джеймс. — Я сделал вид, что сыворотка правды заставила меня признать, что я считаю, что с маглорождёнными и полукровками следует обращаться одинаково. Это всё. В любом случае, я не мог скрыть этого, папа — в Министерстве слишком много людей, которые знали меня ещё в Хогвартсе.  — Достаточно верно, — сказал Джеймс, успокаиваясь. — Но я предполагаю, что он хотел узнать, готов ли ты следовать за нами. — Да, именно этого он и хотел. Гарри на мгновение засмотрелся вдаль. Лили плохо видела из-за приглушённого света Люмоса на одной только палочке Джеймса и мягкого фиолетового свечения, исходящего сверху, но она могла разглядеть края мрачно сжатой челюсти. Лили снова захотелось его обнять, но она сдержалась. Два объятия — это примерно столько, сколько Гарри позволил бы при любой встрече — ну, три, но последнее нужно было приберечь до того момента, когда он соберётся уходить. Боже, как больно было осознавать, что её сын никогда не сможет быть со своей родственной душой. Но как он мог быть с человеком, который в лучшем случае презирал бы его, зная, что он — сын предателя крови и, предположительно, низшего маглорождённого, а в худшем — пытался бы ухаживать за ним и соблазнять? Родственные души обретали четырёхкратную силу, когда были вместе и по-настоящему любили — но это должна была быть настоящая любовь, а не односторонняя. Если бы Реддлу удалось соблазнить Гарри и завоевать его сердце, он был бы только вдвое сильнее, а не вчетверо. «Это потому, что у Реддла нет сердца, которое можно было бы потерять», — подумала Лили. Но будь его сила удвоенной, это было бы достаточно плохо для дела Ордена. И Гарри понял — пусть даже и был очень юн, когда Лили объяснила ему, кто его родственная душа — что есть вещи более важные, чем счастье отдельного человека. Он ведь так храбр, её сын. Настоящий гриффиндорец. — Если тебе когда-нибудь покажется, что это уже слишком, — серьёзно сказал Джеймс, положив руку на плечо Гарри, — всё это давление и ложь — дай нам знать. Тебе здесь будут рады, ты же знаешь. Гарри улыбнулся им, и мрачность, которую Лили так привыкла видеть, растаяла в мгновение ока. — Я знаю, но я полезен там, где нахожусь, не так ли? Мне удалось сообщить о таких вещах, как тот рейд, в результате которого Сириуса едва не поймали. — Да, и я чертовски благодарен за это, — сказал голос сбоку. Сириус стряхнул с себя последние крупицы образа чёрной собаки, которой он был минуту назад, и ухмыльнулся Гарри. — Привет, малыш. — Привет, Сириус, — сказал Гарри и всё-таки позволил себя обнять. — Но я серьёзно, — настаивал Джеймс, на секунду поймав взгляд Лили. Она кивнула. В данном случае они говорили как один. — Если ты хочешь быть здесь, ты можешь быть здесь. Твоя жизнь важнее всей этой чёртовой информации. Твоё счастье. Рот Гарри скривился немного задумчиво. — Рон и Гермиона действительно начали встречаться, не так ли? — Да, на прошлой неделе, — пробормотала Лили, качая головой. — Я никогда не встречала человека, который бы так рвался быть со своей родственной душой. — Ты имела в виду Рона или Гермиону? — поддразнил Гарри. Как и Лили, он знал, что это были они оба. Они оба были близки к тому, чтобы быть арестованными за слишком очевидную попытку проникнуть в Отдел тайн, и им пришлось бежать — Гермиона хотела быть «больше, чем чистокровной женой», а Рон всё ещё отрицал, что она ему нравится. По крайней мере, теперь всё было кончено. — Видишь ли, это совсем другое дело, — вмешался Джеймс, переводя взгляд с Лили на Гарри. — Если бы ты приехал сюда, то мог бы быть со своими друзьями. Я знаю, что ты скучаешь по ним. — Я действительно скучаю по ним, но… — Гарри засомневался. Сириус потянулся вперёд и похлопал его по затылку, как он обычно делал, когда Гарри медлил с ответом на уроках ещё перед Хогвартсом, но в его глазах промелькнуло беспокойство. Лили было знакомо это чувство. — Я просто не хочу сейчас проводить много времени среди людей, объединённых со своими родственными душами. — А, малыш, — тихо сказал Сириус и обнял его. Гарри обнял его в ответ, но тот уже отстранялся. Лили это видела. Жизнь, которую он вёл вдали от них, была одинокой и опасной, но он, казалось, предпочитал её. Люди из Ордена смотрели на него либо с жалостью — те, кто думали, что его родственная душа мертва, либо постоянно спрашивали, почему он не искал её. Предположительно, с возрастом Гарри это стало притяжением, которое невозможно было игнорировать. — Уходишь так скоро? — спросил Сириус, а Гарри кивнул и поцеловал Лили в щёку, обняв её ещё раз, прежде чем похлопать Сириуса по плечу и шутливо ударить отца. Затем он повернулся и трансгрессировал прочь. Сириус вздохнул. — Мерлин, я сделаю всё, что угодно, лишь бы найти ему родственную душу. — Я знаю, — сказал Джеймс и обменялся с Лили грустной улыбкой, в которой было столько смысла, который Бродяге никогда не понять. Он положил руку ей на плечо, и они пошли обратно к порталу, который должен был привести их в охраняемый Орденом лагерь. Лили крепко зажмурилась. У неё была родственная душа, четырёхкратная связь любви и доверия, магии и объединённых мыслей. Но ей было так больно, что её сыну никогда не суждено было почувствовать то же самое.

* * *

— Но я слышала, что занятия у профессора МакГонагалл очень сложные… Питер улыбнулся и пододвинул свиток к юной мисс Лавлок. — Я думаю, что они как трудные, так и очень полезные. Как бы то ни было, мисс Лавлок, Вы сдали СОВ превосходно. Вы допускаетесь к сдаче ЖАБА по трансфигурации. — Как бы я хотела просто остаться на пятом курсе, — в отчаянии прошептала Лавлок. У неё были белые волосы, характерные для её семьи: они падали ей на лицо, когда она смотрела вниз и прикусывала губу. — Вы всё ещё можете обратиться ко мне за помощью, — пообещал Питер. — Помните, что я тоже знаю анимагическую трансформацию, и у меня имеется необходимое образование. — Тогда почему Вы не преподаёте трансфигурацию для ЖАБА? Долгие годы практики не позволили Питеру закатить глаза, хотя ему очень хотелось. Студенты все были одинаковы в том, как вели себя, когда им казалось, что они заметили какой-то недостаток у учителя и пытались выявить его. — Потому что мне нравится преподавать у младших курсов, — легко ответил он. — И потому, что теперь у нас есть достаточно времени, места и денег для нескольких профессоров Трансфигурации, благодаря Министру Реддлу. Профессор МакГонагалл — старшая и должна выбирать то, что хочет. — Да, понятно… — голос Лавлок затих. Потом она вздохнула. — Я всё ещё могу прийти и попросить Вас о помощи, профессор Петтигрю? — Конечно. Но Вам следует поговорить и с профессором МакГонагалл. Я обещаю Вам, что она не такая пугающая, как кажется. — Вы ведь на Гриффиндоре учились, не так ли, сэр? — Да. И я также могу обещать, что она не так уж и настроена против слизеринцев, как могли бы Вам сказать Ваши приятели. — Всё в поря-я-ядке, — сказала Лавлок, растягивая звук, чтобы показать, что она находится в плену подростковой безнадёжности, и вышла за дверь. Питер подождал, пока за ней закроется дверь, и только потом усмехнулся. Время от времени ему встречался кто-нибудь, кто на четвёртом и пятом курсах чувствовал себя настолько комфортно и самодовольно, что решал, что профессор МакГонагалл, должно быть, тиран просто потому, что она — не Петтигрю. Но в целом Питер и Минерва хорошо сотрудничали, и теперь, когда у неё было много коллег, имеющих опыт в Трансфигурации, оставалось больше времени для своих обязанностей заместителя директора, а также времени, чтобы сосредоточиться на отдельных учениках. «Хотя, даже когда она была одна, дела у неё шли неплохо», — лениво подумал Питер, вставая и проверяя, аккуратно ли разложены в корзинах на полках подушечки для булавок к завтрашнему уроку. В конце концов, она помогла троим из них стать анимагами. Питер поморщился от этой мысли. Он уже давно не видел Сириуса и Джеймса. Это не имело никакого отношения к Римусу, хотя та ужасная ночь на пятом курсе, когда Сириус придумал свою великолепную идею подшутить над Северусом Снейпом, разделяла их месяцами. Нет, в конце концов, они не смогли смириться с отказом Питера вступить в Орден Феникса. Или, может быть, даже с большим — с его решением зарегистрироваться в качестве анимага и получить надлежащее образование по Трансфигурации, уже с прицелом стать профессором в ближайшем будущем. Питер, честно, не понимал, из-за чего они так расстроились. Он хранил молчание и никому больше не рассказывал, что Сириус — собака, а Джеймс — олень; они сами выбирали, говорить об этом или нет. Но он долго и пристально смотрел на Альбуса Дамблдора в день, когда тот объявил, что хочет, чтобы в Орден вступали талантливые ученики. Он видел человека, который вербовал детей на свою войну. Более того, человек, который обращался только к гриффиндорцам (а иногда и к избранным пуффендуйцам). Если предрассудки, касаемые факультетов, действительно не имеют места в полноценной жизни, как постоянно твердили им профессора, то как они могут иметь место в таком важном решении, как кто именно должен бороться за освобождение их мира? Что ж, так вот… Питер взглянул на часы, но оставалось ещё несколько минут, прежде чем он присоединится к Минерве, чтобы пойти в Большой зал на ужин. Альбус и остальные члены Ордена считали Реддла сумасшедшим, который когда-нибудь восстанет и уничтожит всех маглорождённых в их мире, главным образом потому, что он потворствовал политически могущественным чистокровным, которые этого хотели. И Питер действительно считал, что предвзятость глупа и это — вовсе не то, чему он хотел бы подражать. Но был ли он единственным, кто видел в Реддле политика? Кем-то, кто следовал этой риторике, когда это было необходимо, но также продвигал маглорождённых на позиции власти и почитал полукровок больше, чем кто-либо? Кем-то, кто управлял Визенгамотом, как уздечкой, потому что он мог предвидеть, чего они хотят, и каким-то образом повернуть их желания так, чтобы их взор сосредоточился на нем? Питер не восхищался каждым решением Реддла. Некоторые из них казались ему рискованными или сделанными просто из лени, потому что Реддла на самом деле не интересовал обсуждаемый вопрос, и он просто делал то, что нравилось большинству его сторонников. Но вообще-то Питер не мог представить себе кого-то более далёкого от безумия. Кто-то, кто был вынужден играть в политическую балансирующую игру, был просто слишком умён, чтобы впасть в безумие из-за использования Тёмных ритуалов, как полагали Альбус и Орден. И если бы он лишь притворялся, что в здравом уме, его бы уже разоблачили. Питер выбрал иной путь — не войну. Если это был какой-то тайный, хитрый способ умиротворения — что ж, это тоже соответствовало восхищению, которое он испытывал к Реддлу. И его анимагической форме, хотя он не думал, что ему нужно ещё одно напоминание об этом. Кто-то быстро постучал в дверь, хотя, по многолетнему опыту, Питер уже знал, что этим «кем-то» была Минерва. Он улыбнулся, открывая дверь, и МакГонагалл кивнула ему с тем расслабленным выражением лица, которое Питер хотел бы видеть у студентов чаще. Это помогло бы уменьшить их страх перед ней. — Готовы, профессор Петтигрю? — она всегда вела себя так официально в коридоре, где студент мог пройти мимо и услышать. — Да, профессор МакГонагалл, — сказал Питер и пошёл за шарфом. В его кресле за преподавательским столом, казалось, постоянно сквозило.

* * *

— Вам больше ничего от меня не нужно, сэр? — Нет, спасибо, аврор Шеклболт, — сказал Том и, дождавшись, когда Главный Аврор уйдёт, откинулся на спинку стула и уставился на огонь, пылавший в углу его кабинета. Был разгар лета, и он знал, что остальные считают это вычурностью. Однако огонь был разведён не для него. Длинная тощая тень развернулась у его ног и скользнула к огню. — С тобой всё в порядке, Нагайна? — спросил Том, наклоняясь, чтобы провести пальцами по её спине. Гладкость чешуи и серебристый цвет успокаивали его. Он наложил на неё множество защитных заклинаний, которые предотвратили бы всё, кроме Смертельного Проклятия. — Со мной всё в порядке, мой хозяин, — Нагайна свернулась калачиком у огня, положив голову ему на ногу, и уставилась на огонь. Том опустил на неё взгляд. Мало кто знал о её существовании. Никто не знал, что она — его фамилиар, связанный с ним такими чарами, что они терзали его душу. Конечно, была ещё одна нить, ещё одна связь, которая должна была быть разорвана на благо его души и была просто пустой, растянутой в воздухе, как дым. Том видел это всякий раз, когда творил магию с помощью Нагайны. Если бы у него была родственная душа, он мог бы использовать магию, которая гарантировала бы, что даже Смертельное Проклятие не смогло бы забрать Нагайну. Он мог бы достичь бессмертия, как это якобы делали самые могущественные пары, связанные четырьмя узами. Это была единственная причина, по которой он воздерживался от создания Крестражей. Они обещали бессмертие, но больше ничего кроме него. Он мог бы это сделать. Если бы у него была родственная душа. Губы Тома скривились в безмолвном оскале. Он поднялся на пост Министра, потому что хотел власти и потому что ему нравилась игра, в которой одна фракция противостояла другой, но также и потому, что он хотел безопасности настолько глубокой, насколько это было возможно. Когда он найдёт свою вторую половинку, он точно не потеряет их. — Они должны существовать, — пробормотал он по-английски. Нагайна подняла голову и встретилась с ним взглядом своих ярких золотистых глаз. Большую часть времени она не понимала по-английски, но слышала эти слова достаточно часто, чтобы понять, что они означают. — Они существуют, иначе пустого места в твоей душе не было бы, — согласилась она. — Но ты искал их почти семьдесят лет и не нашёл. Не откажешься ли ты от этого и не найдешь ли другого способа достичь того, чего хочешь, мой хозяин? Твоя магия сохранила тебя таким же молодым, как и раньше, с неослабевающей силой. Ты достаточно силён, чтобы самостоятельно исполнять свои желания. Том покачал головой. — Я хочу, чтобы они помогли мне достичь того, на что в противном случае ушли бы десятилетия или столетия. Десятилетий или столетий у меня нет. И я хочу, чтобы они… — он замолчал. — Да? Но даже Нагайне он не мог рассказать об остальных причинах, хотя та уже знала их, и Том также знал, что она никогда не выдаст его тайны. Он наклонился и медленно провёл своей длинной рукой по спине Нагайны. Заклинания, которые он наложил на её чешую, задрожали от его прикосновения и заставили выгнуть шею от удовольствия. — Достаточно того, что я хочу его. Он будет у меня. Я буду ухаживать за ним и заставлю его влюбиться в меня. Не то чтобы Тому казалось это трудным. Кто-то, кто был истинной парой его души, имел бы такое же жгучее, безграничное честолюбие, как и он, и должен был бы также приветствовать власть. Вместе их было бы не остановить, и Том хотел этого. Он не хотел рассматривать вероятные варианты: либо его родственная душа была так молода, что ему пришлось бы ждать ещё десятилетия, либо его родственная душа точно знала, кто такой Том, и намеренно избегала его. «Я не буду соперником. Я не причиню ему вреда. Неужели он этого не видит?» Но такие мысли предназначались лишь тишине и огню. Том откинулся назад и позволил себе провести так ещё десять минут, прежде чем встать. Завтра ему предстояло выслушать сложное дело в Визенгамоте, и он нуждался в отдыхе.