У Чонгука туман в голове, из-за которого он даже не помнит, как оказывается в императорских покоях. Всё, на чём получается сосредоточиться — это тёплая рука альфы в его собственной, контраст освежающе-прохладных губ на его сухих и горячих губах, и невесомые щекочущие прикосновения пальцев. Всё это искрами вспарывает грудную клетку, заставляет разгореться огнём, пожаром. Чонгук теряет себя, когда сам наваливается на Хосока, обнимает его крепче, в кулаках сжимая шёлковую ткань кимоно. Омега первым проникает в его рот языком, очерчивает нёбо и внутренние стороны щёк, сплетается с чужим языком в допотопном страстном танце. Чонгук отказывается дышать, отказывается снова находить себя и ощущать эту реальность, когда может просто держать Хосока в своих руках до головокружения, до потери сознания.
Ему это так нужно.
Но альфа мягко перехватывает его руки у себя на одежде и так же мягко и нежно отрывает от ткани, отстраняясь всем телом. Чонгук протестующе мычит, тянется следом, чтобы догнать потерянное удовольствие, но Хосок снова уходит от прикосновений.
Чонгуку с нечеловеческим усилием приходится открыть глаза: альфа стоит перед ним с тяжёлым дыханием и тёмными глазами, с красными опухшими губами и оголённым хрупким плечом — такой красивый и
желанный. Это Чонгук сделал его таким тяжело дышащим и сладко пахнущим? Это омега заставил его губы цвести красными пионами в середине зимы? Если это так, то Чонгук жаждет сделать больше.
Он хочет увидеть, какими ещё цветами может гореть хосоково лицо.
Чонгук тянется к Императору снова, желая утолить нужду поцелуев и прикосновений, но тот снова твёрдо останавливает его.
— Нам не нужно так торопиться, — говорит Хосок со снисходительной улыбкой, под которой омеге вдруг становится стыдно за себя. Он закусывает губу и отводит взгляд. Чонгук знал, что ему стоило вести себя скромней и послушней. Ему нужно быть выше своих желаний и тем более своей нужды. Но когда Хосок смотрит на него с таким огнём и открытой страстью, Чонгук теряет все свои мысли.
— Простите мне моё бесстыдсво, — смущённо шепчет он, всё ещё не решаясь поднять взгляд на альфу. Иначе снова разобьётся под тяжестью своего желания. Они ещё даже не начали, а он уже совершил ошибку. Был ли омега слишком отчаян и нетерпелив? Он всего лишь человек, молодой и дико влюблённый. Разве его можно винить? Чонгук просто надеется, что Император не разочаруется в нём где-то по пути.
— Эй, тебе нечего стыдиться, — продолжает улыбаться альфа, мягко касаясь его подбородка, заставляя посмотреть на себя. В его глазах плещется желание и на этот раз более спокойная любовная трогательность. И Чонгук не знает, как можно совмещать такие противоположные чувства. Он вот угольком готов сотлеть в хосоковых руках и пылью разлететься по ветру. — Нет ничего плохого в твоём желании. Я тоже до безумия хочу тебя. Уже очень долго. И именно поэтому позволь мне не спешить и сделать всё правильно, ладно? Я хочу насладиться тобой сполна и хочу, чтобы ты тоже получил удовольствие? Обещаю, что ожидание окупится.
И конечно, конечно, Чонгук позволит ему что угодно, когда альфа смотрит на него так, словно готов подарить ему весь этот мир.
Омега кивает и Хосок отходит на один шаг, продолжая на него смотреть. Чонгук знает, что сегодня он выглядит красиво: в полупрозрачном кимоно, с красными щеками и тяжёлым дыханием. Осознание этого немного заземляет его и позволяет чувствовать себя более собранным.
— Ты так прекрасен, — выдыхает Император, протягивая руки к запа́ху чонгукового кимоно. — Я хочу раздеть тебя и смотреть на тебя день и ночь, пока эпохи не сменят друг друга. Если бы я обладал талантами, я бы увековечил тебя в камне или золоте, или запечатлел тебя в картинах, или написал про тебя стихи, сложил поэмы. Увы, я не умею ничего из этого. Лишь мои глаза и сердце способны сохранить твой образ только для себя. Я, должно быть, слишком эгоистичен, потому что радуюсь этому как дитя. Лишь я увижу тебя таким этой ночью, лишь я один прикоснусь к тебе, раскрою тебя, разбалую. Знал бы ты, как я жажду этого, как я хочу тебя.
Чонгук, затаив дыхание, слушает и впитывает каждое слово, чувствуя влажность между ногами и тяжёлые узлы возбуждения внизу живота. Император говорит что-то ещё, пока распускает пояс его ханбока, цепляет петли тяжёлой ткани и, наконец, смахивает её с плеч, словно груз, оставляя Чонгука полностью нагим. Прохлада императорских покоев не остужает ни его тело, ни его сердце. И когда альфа смотрит на него с таким восхищением и вожделением, Чонгуку хочется вывернуться наизнанку своими лучшими чувствами. Сейчас он даже не способен смущаться и стесняться своей наготы, потому что Хосок сладко облизывает все доступные участки его тела одними лишь глазами. Альфа к нему даже не прикоснулся, но Чонгук уже чувствует себя на полпути к потере сознания от волн возбуждения, приливающих к его телу.
— Вы тоже должны оголиться, — выдыхает Чонгук. Его голос хрипнет у выдоха. Он едва слышит, что говорит.
— Я думал, ты сам захочешь снять с меня одежду.
Хосок сладко ухмыляется, пока омега тяжело сглатывает и неумелыми трясущимися руками смахивает тяжёлое кимоно с хосоковых плеч, путаясь в завязках широкого пояса. Одежда падает на пол с тихим шелестом и звоном драгоценных кисточек.
У Императора хрупкое и нежное телосложение на первый взгляд, но Чонгук касается его предплечий и чувствует твёрдые мышцы, закалённые в безжалостных тренировках. Сам омега наверстал несколько потерянных ранее килограммов и сейчас возвращает себе крепость тела. Он рад, что они почти на равных и могут смотреть друг на друга, не склоняя голов.
— Можно я тоже к тебе прикоснусь? — спрашивает Хосок, до этого лишь наблюдающий и наслаждающийся изучающими неторопливыми прикосновениями омеги.
— Вам не нужно спрашивать.
— Но я хочу. Я хочу спрашивать и знать, когда тебе приятно; хочу знать, что не причиняю тебе боль, хочу знать, как ты себя чувствуешь. Это очень важно, — щёки альфы примеряют палитру розового, а у Чонгука сердце сжимается от переполняющей нежности. Он не сдерживается и целует альфу в щеку, хороня в ней свою застенчивую улыбку.
— Хорошо, я дам вам знать обо всём, что чувствую, — обещает Чонгук.
«Если не потеряю голову» — добавляет он про себя. Потому что омега едва держит себя в достаточной сознательности, чтобы слышать, что говорит ему Хосок. Чонгук знает важность разговоров, правда. Но разве можно стоять рядом с единственным альфой, которого он когда-либо желал, и думать о чём-то другом, кроме как быть в его объятиях всю оставшуюся жизнь? Чонгук в секунде от того, чтобы начать умолять.
Но через мгновение Император уже касается его шеи, мягко ведёт до линии плеч, спускается к тяжело вздымающейся грудной клетке и замирает ладонями на вздыбленных сосках. Чонгук не сдерживает звуки, что райскими птицами вылетают из клетки его груди. Хосок сцеловывает эти звуки и проходит путь вниз губами: шея, линия плеч, грудь. Он очерчивает языком ареолы сосков, мажет по краю, окружает бусину губами и глубоко всасывает. Чонгук почти сгибается пополам. Он никогда не знал, что мог быть таким чувствительным. Никогда не думал, что может быть настолько возбуждённым и мокрым от столь тривиальных ласк. Он не представлял, что не сможет удерживать собственный голос просто от того, что альфа ласкает его грудь.
Хосок больше не останавливается, найдя нужный для себя темп. Он спускается влажными поцелуями к животу — прямо к выемке чонгукового пупка, засовывает туда язык, а руками удерживает дрожащие бёдра. Хватка у альфы сильная: она не даёт Чонгуку упасть, крепко удерживая на ногах. Омега понятия не имеет, откуда в Хосоке столько силы и превосходства, когда тот опускается перед ним на колени и поклоняется его телу своими губами.
Когда Император немного отстраняется и смотрит на Чонгука снизу вверх, у того почти отказывают ноги — так этот взгляд обжигает изнутри. У альфы губы красные, влажные от слюны, сбившееся дыхание и выбившиеся из причёски лианы непослушных волос. И взгляд у него пьяный и довольный: словно Хосок получил то, чего желал всю свою жизнь. Чонгук готов навзничь упасть перед этим взглядом.
— Ты так сладко пахнешь прямо здесь, — шепчет альфа, проводя губами под пупком и касаясь острым подбородком чонгукового дикого возбуждения. — Будь хорошим мальчиком и закинь свою прекрасную ногу на моё плечо.
Чонгука с двойной силой обжигает ласковое и снисходительное прозвище. Он невзначай думает о том, какие ещё сладкие слова есть в запасе Императора. Интересно, если он немного помучает альфу, назовут ли его дерзким непослушным мальчишкой?
Он бы хотел этого. Чонгук проверит эту мысль когда-то в будущем, когда станет смелее и увереннее в себе. А пока он — мягкий пластилин в руках альфы-скульптора. И пусть тот лепит из него одному ему ведомые фигуры. У Чонгука всё равно никогда не нашлось бы сил сопротивляться.
Он послушно закидывает ногу на плечо альфы, тот перехватывает его под бедром крепче, утыкаясь носом в пах омеги, с удовольствием вдыхая аромат.
— Держись за меня, так будет легче, — говорит Хосок перед тем, как провести языком по чонгуковому возбуждению, мурча от удовольствия.
Чонгук стонет слишком бесстыдно, цепляясь руками за волосы альфы, путаясь в них, сжимая в кулаках и оттягивая. Он не может балансировать на одной ноге, особенно когда приятная дрожь пробегает по его голому телу, делая его мягким и лёгким. Но Хосок перехватывает его талию второй рукой и полностью погружает ноющий член себе в рот.
Господи, это почти ломает Чонгука пополам. Он сгибается, касаясь напряжённым животом хосоковой макушки, и выпускает из своей груди звуки, на которые не знал, что способен. Это так приятно, так горячо. Альфа облизывает его розовую головку, проходится по шву, крепко держит ягодицы, вдавливая пальцы, и придвигает к себе ближе, пока не уткнётся носом в гладкий лобок.
— Это…
слишком, — ноет Чонгук, давясь своей слюной; та пеной спускается по подбородку к горлу. Императорские покои смазываются кляксой: огни свеч сплетаются линиями с резными стенами, потолком, балдахином кровати, которая сейчас кажется такой далекой и недосягаемой.
Хосок не слушает его, ведя собственный внутренний бой: он выпускает член изо рта и втискивается в бёдра омеги сильней, всем своим лицом, чтобы достать языком до концентрации омежьего запаха, собрать всю сладкую смазку, добраться до сжатого розового обода и разрушить Чонгука полностью. Чтобы подарить ему звёзды на обратной стороне век, чтобы открыть ему новую сторону удовольствия и испить его стоны, словно живительную влагу посреди жаркой пустыни.
Чонгук захлёбывается в неизведанных ему доселе ощущениях — их слишком много, но в самом хорошем смысле. Его тело такое тяжёлое и мокрое. Вместе с тем оно наполнено негой и предвкушением: внизу живота вьются морские узлы, и мышцы истомно сжимаются. Кости превращаются в подтаявший воск, и становится сложней удерживать себя на ногах. Пока Хосок тщательно вылизывает его, Чонгук может лишь сжимать его волосы сильней и стараться не забывать дышать. Он почти забывает собственное имя, когда вдруг все узлы в его животе развязываются, и обжигающее тепло на несколько секунд парализует тело. В глазах вспыхивает темнота с золотыми пятнами. Воздух выходит из лёгких. Острое удовольствие множеством спиц пронзает тело.
Чонгук даже не сразу приходит в себя. Ему требуется несколько долгих минут, чтобы снова начать дышать и осознать самого себя в собственном теле. Это и было то самое удовольствие, которое альфа ему обещал? Это так… так
чертовски хорошо. Чонгуку нужно ещё. Он больше не уверен, что сможет жить без этого. Ожидание и правда стоило каждой секунды наслаждения.
— Ну вот и всё, милый. Альфа сделал тебе приятно, не так ли? — воркует Хосок, прижимаясь подбородком к его животу.
Чонгук с трудом переводит мутный взгляд вниз. Господи, лучше бы он не смотрел: лицо альфы перепачкано смазкой и спермой, а губы похожи на два красных лепестка, стёртые почти до крови. Хосок сыто улыбается, и омеге вдруг хочется запачкать его ещё больше. Опасные мысли… они снова поднимают волну жара в животе.
— Мхм, — мычит Чонгук. — Это было так приятно, так хорошо. Спасибо, альфа, — омега теряется в собственных словах, не в силах совладать с дыханием. Тело всё ещё приятно подрагивает в посторгазменных судорогах. — Позвольте мне тоже сделать вам приятно.
Он не уверен, что сможет сделать всё правильно с первого раза, но должен хотя бы попробовать. Нет, не так, Чонгук
жаждет попробовать.
Император поднимается на ноги, не выпуская омегу из рук, и продолжает липко улыбаться.
— Ты уже делаешь мне приятно. Такой красивый, запыхавшийся, заплаканный и сияющий. Мне так нравится на тебя смотреть, — Хосок очерчивает его лицо рукой, размазывая слёзы. Чонгук даже не знал, что плакал. — Позволишь сделать тебе ещё приятней?
Неужели это не всё? Разве может быть
ещё лучше? Это кажется немыслимым. Звучит фантастически и почти нереально. Чонгук должен испытать, чтобы поверить.
— Пожалуйста, — просит он и сам целует альфу, пробуя на вкус свою смазку и сперму. Этот поцелуй поистине грязный и порочный, но Чонгуку нравится эта горечь, когда его тело просит большего.
Хосок ведёт его к кровати медленными шагами с перерывами на глубокие поцелуи. К моменту, как Чонгук утопает в свежих мягких простынях, ему кажется, что они шли не меньше часа. Ожидание покалывает кончики пальцев и обжигает лицо. Хосок накрывает его своим телом, но оставляет немного пространства между ними.
Чонгуку до нестерпимости хочется это расстояние уничтожить.
— Как тебе гнездо? Стая очень старалась, чтобы тебе пришлось по нраву. Все приложили к нему руку и потратили много времени, чтобы всё выглядело красиво.
До Чонгука не сразу доходят хриплые слова альфы. Он оглядывается по сторонам и видит много разных тканей, одеял и подушек, пропитанных запахами всей стаи. Эти ароматы лёгкие, ненавязчивые, очень успокаивающие и не отвлекающие. Они укрывают его мягким одеялом, под которым омега чувствует себя в безопасности.
— Оно прекрасно, спасибо, — выдыхает Чонгук. Он правда очень благодарен всем, но сейчас он в силах сосредоточиться только на Хосоке: на его горящих страстью глазах, жилистом теле, бронзовой коже и волосах, золотом переливающихся в свете догорающих свечей.
В искажённом воображением свечении Хосок кажется Чонгуку статуей, отлитой из чистого золота. Омега к нему даже прикоснуться боится. Он лишь смотрит на его лицо, острый подбородок, тонкую напряжённую шею и линию плеч, спускается взглядом ниже: к подтянутому животу и крепким бёдрам. И там, прямо между ними, тяжело висит его налитый кровью член. Тонкие вены лианами огибают его до самого основания, у которого виднеется набухший узел.
Красные стыдливые пятна покрывают его шею и плечи, но Чонгук не может отвести взгляд. Он никогда не видел члена альфы и понятия не имеет, каких размеров он должен быть. Но Чонгук клянётся, что не сможет принять что-то настолько выдающееся. Он громко сглатывает и разочарованно мычит, неуверенный в себе. Омега внутри него говорит, что всё будет в порядке, она ждала слишком долго и справится лучше всех, но предательская паника склизкими щупальцами уже подбирается к вмиг пересохшему горлу.
— Посмотри на меня, — альфа обращает на себя его внимание, заставляя снова падать в глубину дымчатых кварцевых глаз. — Всё будет в порядке. Я не причиню тебе боль, только удовольствие. Я же обещал. Ты мне веришь?
— Всегда, — выдыхает Чонгук. Конечно, он доверяет альфе. Тот ни разу не причинил ему вред. Всё, что Хосок когда-либо ему давал — это нежность и любовь. Чонгук не может представить себе мир, в котором не смог бы довериться ему.
Хосок с мягкой улыбкой одобрительно кивает и снова затягивает омегу в сладкий липкий поцелуй. Император опускается на его тело полностью — Чонгуку нравится эта блаженная тяжесть. Нравится, что альфа снова и снова осыпает его влажными поцелуями, прикасается к нему трепетно и нежно, словно тот может развалиться. Наверное, так и есть.
Чонгуку кажется, что он может рассыпаться под Хосоком золотой пылью.
Император снова добирается до его возбуждения и сразу прикасается к нему руками и губами, а глазами своими невыносимыми смотрит так, что у Чонгука всё плывёт. Выдержать ещё одну волну удовольствия омега не в силах, особенно когда Хосок проникает в него пальцами — так непривычно, так горячо. Это ни разу не похоже на то, как он сам ублажал себя — всегда на грани с болью, будто мстил себе за то, что способен чувствовать удовольствие в столь сложные времена. Хосок разбирает его нежно, долго. Он находит все чувствительные места внутри него, дёргает за натянутые ниточки опытным кукловодом, и Чонгук следует за ним, чувственно отзывается на все ласки, не стесняясь и не боясь.
— Какой же ты красивый. Смотреть на тебя одно блаженство, — возбуждённо шепчет Хосок. Его чёрные глаза пылают страстью и любовью. Чонгук упивается ими, проглатывает чувства Императора с большим аппетитом, словно голодал несколько столетий. — Ну же, давай, приди к пику удовольствия ещё раз. Ты можешь.
— Поцелуйте меня… пожалуйста, — задыхается Чонгук, протягивая руки к Императору, словно утопающий — к протянутой верёвке. Хосок целует его, снова задевает пальцами чувствительные места внутри, и всё тело Чонгука сжимается в тепловом спазме, немея в руках и ногах.
Неужели это всегда будет настолько приятно? Если так, Чонгук не уверен, как сможет не желать этого каждую секунду своей жизни. Просто вот так быть запертым под тяжестью тела альфы и переживать волны удовольствия одну за другой. Звучит как рай.
— Вот так, молодец, такой послушный, такой хороший для меня, — хвалит Хосок, убирая мокрые волосы со лба. — Так сладко пахнешь, так красиво кончаешь.
— Альфа, пожалуйста, — выдыхает Чонгук, не слыша собственного голоса.
— Любите меня.
— О, милый, я уже люблю тебя.
— Любите меня сильней, — что-то отчаянное просыпается в Чонгуке. Он хочет больше, больше,
больше… отдайте ему всё. Он справится лучше всех, пожалуйста.
— Я не думаю, что это возможно. Ты, должно быть, не представляешь, как велика моя любовь. Я покажу тебе.
Хосок обнимает его, и Чонгук чувствует давление между своих ног. Ох, боже, это произойдёт прямо сейчас. Он уже готов потерять сознание, всё вокруг кружится и кружится, золото свечей смешивается с лунной ночью — и в этом калейдоскопе ночи Чонгук видит самые яркие звёзды в своей жизни. Но потом Хосок толкается в него плавно и медленно, и Чонгука немного распирает изнутри, на грани с болью и дискомфортом. Он сжимается и издаёт болезненный стон.
— Ещё совсем немного, — шепчет Император, отвлекая его поцелуями и нежными прикосновениями. Это спасает омегу от паники. Он поворачивает голову в сторону, утыкаясь носом в пахнущее стаей гнездо. Их смешанные ароматы наполняют лёгкие зимней свежестью и умиротворением. Удивительно, что он может чувствовать это даже на расстоянии. Давление между ног усиливается, и он слышит сдавленный выдох альфы у себя на шее. — Ну вот и всё, я здесь,
я рядом.
Чонгук обнимает его, чувствуя, как горячо внутри него, как всё пульсирует в незнакомых ощущениях.
— Я хороший? — спрашивает Чонгук. Ему нужно знать, что он всё делает правильно. Это всё ещё немного жжётся, но омега внутри него склоняет голову и падает на колени, полная любви и благодарности. Она нуждается в похвале и одобрении, измученная долгими годами пренебрежения и страдания.
— Ты такой хороший, — улыбается Хосок, очерчивая его губы пальцами. — Мои глаза благословлены всеми богами, раз я могу смотреть на кого-то столь прекрасного.
Чонгук мычит в удовольствии от такого красноречивого признания.
— Возьмите меня, я выдержу, обещаю.
Пожалуйста, сделайте меня своим.
— Я начну медленно. Больше не будет больно, обещаю.
Хосок начинает двигаться — плавно и мягко, будто кружится в ритуальном танце для благосклонности всех богов. Его движения чёткие и лёгкие, они приносят наслаждение, приятное жжение и растяжение. Альфа двигается так, будто точно знает, что омеге нужно: с необходимым нажимом и скоростью. Чонгук не чувствует собственного тела от переполняющего неведомого доселе удовольствия. Он даже не знал, что близость может быть
такой. Он теперь не желает быть нигде, кроме императорской кровати. Быть с Хосоком легко: легко любить его, желать его, быть в его объятиях, быть заполненным им, быть желанным и чувствительным. И Чонгуку приносит большое удовольствие осознание того, что ему никогда не придётся иметь дело ни с каким другим альфой. Хосок — единственный альфа в его жизни, которому он вот так доверился без оглядки. Чонгук испорчен для других. Он больше никого так не захочет, он просто знает это.
Хосок целует его, утыкается в его шею и выпускает много естественного аромата, помечая омегу как свою. Чонгук отзывается на это цветением собственного запаха, и они естественным образом сплетаются друг с другом. И тогда… Чонгук видит это.
Видение ли, часть сна или обломок вселенной…
Чонгукова омега маленькая, ей лет пять отроду. Она стоит на пригорке в окружении сухоцветов и пожелтевшей травы. Солнце светит высоко-высоко: жестокое и безжалостное. Оно опаляет цветы, высушивает землю и жалит кожу девочки до красных пятен. И никуда от него не скрыться — ни одного деревца, никакого тенька — вокруг только бескрайние поля и равнины. Омега даже не может заплакать — слёзы высыхают, испаряясь. Чонгук хочет подбежать к ней — к омеге с большими глазами, в которых прячутся бури морей и страдает одинокая Луна — но у него нет тела. Он лишь неосязаемая форма своей души. Чонгук почти готов закричать от бессилия, когда видит маленького альфу, что спешит к ней, семеня короткими ножками. На нём огромная соломенная шляпа, полы которой защищают от солнечного пекла. Он несмело и даже робко подходит к омеге, предлагая ей свою шляпу.
— Но как же ты? — спрашивает омега, утирая фантомные слёзы.
— Всё в порядке, — легко отвечает альфа. — Я рождён от солнца. Оно не причинит мне вреда.
Омега принимает шляпу, натягивая на себя, и альфа садится рядом с ней на сухую траву и так же робко берёт её за руку.
— Не переживай. Солнце не может светить вечно. Скоро настанет ночь или пойдёт дождь. Он смоет жару и успокоит пыль. А ещё от дождя растут цветы и радуются бабочки, — всё так же ярко улыбаясь, заключает маленький альфа.
— Здесь негде спрятаться. Что мы будем делать под дождём? — спрашивает омега, хлопая своими кукольными ресницами.
— Танцевать.
На этом моменте Чонгука вытягивает из видения на поверхность, возвращая ему реальное пространство и время, и забирая обломок видения в глубину времён. Чонгук открывает глаза и видит перед собой, в золотом ореоле свечей, Хосока, смотрящего на него большими удивлёнными глазами.
— Альфа, — зовёт Чонгук, всё ещё не понимая, в каком мире находится. — Я видел нас…
мы были там.
— Я знаю, милый. Я тоже видел это только что, — со всей нежностью отвечает Император, целуя его руки. Чонгук чувствует, как узел альфы вздувается прямо внутри него. Ох, это так приятно наполняет его.
— Что это значит?
— Это значит, что ты всегда должен был быть моим. Это лишь моё предположение, но думаю, что запечатлелся на тебе ещё до твоего рождения, сам того не зная. Вот почему твоя омега так легко приняла меня: она
уже знала моего альфу.
Она ждала меня. И когда мой альфа пришёл освободить её, они узнали друг друга. Вот, почему это было так легко. Господи, это так невероятно, что даже нелепо, — смеётся Хосок.
Это… имело смысл. То, как легко ему было с Хосоком, как он сразу почувствовал привязанность к нему, как легко позволил себе влюбиться в него. Даже исключая разговоры его матери, Чонгук уже чувствовал, будто знал альфу в своих прошлых жизнях. Так что, возможно, это действительно была судьба: никем не обузданная, непредсказуемая, ведущая ей одной ведомую игру без победителей и проигравших, переплетающая человеческие души между собой, решающая, кому встретиться, а кому никогда не пересекаться. И в центре этой судьбы они, два человека, что запутанными дорогами пришли друг к другу, будто их тянули неведомые силы.
— Это нелепо, — подтверждает Чонгук. — Но мне всё нравится.
Хосок целует его, посмеиваясь в поцелуй.
— Я не мог желать иного.
На этом нить разума Чонгука обрывается, а реальность снова ускользает, потому что Хосок продолжает входить в него с большим нажимом, глубже, быстрее. Он оставляет отпечатки своих рук и губ на чонгуковых щеках, плечах, сосках, на его губах, на его руках, и, кажется, что даже на сердце. Он шепчет глупые признания в любви и тихие восхищения Чонгуку в уши, в рот, в душу. Он делает Чонгука мокрым, бессвязным, скулящим и просящим самых постыдных вещей. И когда его узел полностью формируется, Чонгук встречает его движением своих бёдер на полпути.
— Пожалуйста, дайте мне это. Я смогу… я возьму всё, пожалуйста, — Чонгук стонет и выгибается, он путается в своих словах, вздохах, волосах. Он цепляется за одежду в гнезде, за липкую кожу на плечах альфы. Он держит Хосока в крепкой хватке своих бёдер, будто тот собирается его оставить.
— Конечно, я дам тебе всё, что ты попросишь, — задыхается Хосок, двигаясь ещё быстрее, на грани собственных сил. — Как глупо было думать, что я смогу насытиться тобой до восхода солнца. Смотри, уже утро.
Чонгук поворачивает голову и видит красную кромку зимнего неба. Он потерял счёт времени, он не помнит, чтобы когда-то оно бежало так быстро. Он не готов отпускать альфу от себя: ни до утра, ни до конца дня. Он не уверен, что готов отпустить его до конца своей жизни, а может, и во всех следующих.
Чонгук откуда-то находит в себе силы, чтобы оттолкнуть альфу и самому оседлать его, находясь на грани собственного сознания. Он принимает Хосока глубоко в себя вместе с узлом, дрожит на грани своих возможностей. Всё быстро и яростно, до синяков и постыдных громких шлепков, но Чонгук не готов иначе. Он хочет до боли, до ломоты в костях, чтобы забыть себя, забыть об этом мире — чтобы остались только они в этой комнате до скончания веков.
Хосок вдавливает пальцы в кожу его бёдер до ярких отметин. Он впервые рычит и двигается быстрее, пока не хоронит свой узел глубоко в животе Чонгука, наконец, отпуская себя. Чонгук следует за ним, словно только этого и ждал, пачкая белым тело альфы и своё собственное. Удовольствие приятными спазмами расползается по телу и, возможно, Чонгук не против провести на узле Хосока всю свою жизнь.
Альфа приподнимается, обнимает его, шепчет слова любви, а потом заполняет… болью. Он глубоко и сильно кусает вспотевшую кожу чонгуковой шеи прямо в точке аромата, навсегда оставляя свой след. И это почти невыносимо, дико жжёт и словно разрывает мышцы и гнёт суставы. Чонгук до синяков сжимает плечи альфы, почти теряя сознание.
— Хосок, — хрипит Чонгук, ища в этом имени своё спасение.
— Прости, милый. Так нужно, — тихо отвечает альфа, запечатывая горячие поцелуи в его рану. — Потерпи немного. Боль скоро утихнет, и
не останется ничего кроме нас.
Чонгук верит. Он всегда будет верить ему. Даже больше, чем самому себе. У них теперь есть связь, что крепче самого мира, крепче их самих. Омега чувствует эту нить, она почти осязаемая, её практически можно коснуться рукой — она натянута между их сердцами так правильно, так крепко и хорошо. Чонгук чувствует себя на своём месте, будто всегда и должен был быть в объятиях единственного альфы в своей жизни.
Хосок раскачивает его в своих объятиях пока узел спадает, целуя в щёки, лоб и губы. Он просит прощения за боль, которую должен был причинить для создания связи. На эту боль Император, как и любой другой альфа, не мог повлиять.
— Так вот, каково это, — устало улыбается Чонгук, когда альфа выходит из него, но не разжимает липких объятий. — Быть связанным с кем-то узами, которые неподвластны даже времени.
— Обещаю, это будет ощущаться ещё лучше, когда ты поставишь мне ответную метку. Прямо здесь. — Хосок нежно улыбается и указывает на свою шею, где на сгибе между другими розовыми метками есть чистое место, будто специально созданное для его знака. У Чонгука чешутся дёсны, настолько это место с концентрацией аромата манит его, зовёт оголить свои клыки и оставить неисчезающий след на коже
своего альфы. — О, милый, у нас ещё есть время, нам не нужно спешить.
И Чонгук соглашается с этим, но лишь ненадолго. Потому что после того, как они принимают горячую ванную в королевской купальне, Хосок снова берёт его, едва они возвращаются в покои. Они даже не достигают кровати, когда Император припечатывает его к стене, задирает полы лёгкого шёлкового халата, поднимает его ногу и входит всем собой. И Чонгук снова не помнит себя. Он цепляется за плечи Хосока, комкает его одежду, не сдерживает своего голоса. Он рассыпается под руками альфы в самом прекрасном смысле этого слова. Чонгук становится нуждающимся месивом ласки и жажды, и ему больше не стыдно просить ни о чём, потому что он чувствует себя красивым и желанным под палящим взглядом Хосока.
— Альфа, альфа, — шепчет Чонгук молитвой, таинством между ними. — Хочу укусить, пожалуйста,
пожалуйста.
— Тише, милый, — хрипит в ответ Император, одурманенный желанием. А как иначе, когда перед ним такой красивый Чонгук: послушный, нуждающийся, не боящийся просить бо́льшего удовольствия, отвечающий жаром своего чувствительного тела на любое движение, узкий и горячий,
и такой его. Хосок вне себя от радости и гордости за то, что может назвать его своим. — Ты можешь это сделать, сейчас.
Хосок склоняет свою шею в знак покорности, не стыдясь. И Чонгук кусает его, не жалея сил. Это сладко, и горячо, это болезненно и жгуче, но это так… так чертовски необходимо, так хорошо. Альфа прижимает его к себе, запутывается руками во взмокших локонах волос, целует в лоб, шепчет слова любви и благодарит омегу за метку. Чонгук счастливо хихикает, чувствуя себя наполненным хосоковыми словами, его чувствами и узлом. Связь приятно вибрирует между ними, пропуская пламенные искорки. За окном уже брызжет рассвет, а они всё ещё склеенные в одно целое. Чонгук хочет замереть в этом моменте на декаду, а лучше на века. И чтобы через тысячелетия их нашли потомки — всё так же склеенными душами и телами, чтобы рассказать миру, что такое любовь.
— Больше всего люблю, когда ты смеёшься, — говорит Хосок с прищуренными глазами, будто только что раскрыл свой самый большой секрет, и хихикает сам.
— Вы заставляете меня смеяться от души, — отвечает Чонгук, когда Император берёт его на руки и несёт на мягкую кровать. Сон уже проникает в него тонкими иголками. Его омега сыта и обласкана всеми возможными способами, он чувствует приятную усталость в руках и ногах, и тёплые узлы в своём животе.
— Тогда я посвящу всю оставшуюся жизнь, чтобы находить способы тебя рассмешить, — шепчет Хосок, целуя его в лоб и укладываясь рядом. — А пока спи. Я собираюсь охранять твой сон и буду здесь, когда ты проснёшься.
Чонгук хочет сказать ему так много всего. В конце концов, он даже не знал, что в нём хранилось столько нежности и слов. Он хотел признаваться Хосоку в любви каждый день, он хотел всем им говорить ласковые слова, преодолевая смущение и стеснение. Ведь он знает, что получит больше. Ему обязательно скажут:
«Я люблю тебя больше» или
«Я люблю тебя дольше» на любое признание. Это греет его сердце. С такими лёгкими и приятными мыслями Чонгук проваливается в свой самый спокойный сон.
Хосок убирает пряди волос с его умиротворённого лица и снова целует в щёки и лоб.
«Миён, теперь я понял. Чонгук так похож на тебя, потому что ты соткала его из своей любви. Я сберегу его таким навсегда».
***
Чонгук смотрит на себя в зеркало: розовые следы хосоковых губ гуляют по телу, свежая метка приятно ноет у основания шеи, глаза его пьяные и мутные, губы красные, и весь он выглядит немного разваленным, но довольным. Ему приятно на себя такого смотреть.
— Ты выглядишь, как любовь, — комментирует Император, когда подходит к нему сзади, обнимая и умащивая подбородок на его плече.
— Спасибо за метку, — улыбается Чонгук, нигде больше не чувствуя себя хорошо, кроме как в объятиях Хосока. Он всё ещё не может поверить, что теперь это его реальность.
— Спасибо, что позволил мне.
Спасибо, что тоже сделал меня своим.
Они стоят так несколько минут, раскачиваясь из стороны в сторону под ритм одной им ведомой общей мелодии в голове, рассматривая друг друга в отражении, словно видят впервые: изучая каждую родинку, пятнышко и морщинку в отражении. Чонгук думает о том, сколько ещё раз он сможет разглядывать себя в отражении хосоковых глаз. Он хочет однажды состариться в них.
— Мне понравилось видение нашего запечатления, — говорит Чонгук. — Давайте когда-нибудь потанцуем под дождём.
— Давай сделаем это летом. Летние ливни тёплые и приятные, и от них практически невозможно заболеть.
— Это обещание?
— Да. Я обещаю, что мы сделаем это. Будем танцевать до рассвета, — Хосок целует его в щеку, потом в скулу, опускается ниже по шее в кромке метки, целует и её. Чонгук разворачивается в его объятиях, перехватывает поцелуй, снова утопает в сладком предвкушении, в истоме, в головокружении. В этот раз ему не нужно много времени на подготовку, когда он ещё так мягок и открыт. Альфа перехватывает его бёдра, разворачивает лицом к зеркалу и мягко входит. Чонгук стонет от наполненности и быстро подкатывающего удовольствия. Он еле удерживается на трясущихся ногах, опаляя горячим дыханием гладкую поверхность зеркала. Он бы хотел посмотреть на них со стороны: они наверняка красиво смотрятся вместе — взмокшие и дикие, не обузданные страстью, а будто возвышающиеся над ней. Вместо этого перед глазами только мутные всполохи.
— Посмотри на себя, такой красивый, — стонет Хосок, оглаживая руками его чувствительные соски и прижимая спиной к своей горячей голой груди. — Сейчас завяжу тебя, запру себя в тебе, буду в тебе так долго, как только смогу. До конца времён.
— Да, пожалуйста, так хочу этого, альфа, так сильно хочу, — Чонгук сам не слышит, что говорит. Он, кажется, готов умолять о чём угодно. Потому что сейчас есть только маленькое пространство в них самих, и только руки Хосока, только его губы и голос, зовущий Чонгука по имени и называющий его красивым. Есть только его узел, зарытый глубоко в омеге, его прикосновения, его шёпот. Остальной мир неважен — пусть хоть рухнет к чертям. Даже если останутся одни руины, Чонгуку больше не о чём жалеть. Он чувствует вибрацию их натянутой связи, ощущает её на кончиках своих пальцев, под кожей, под ногтями, под слоем мышц и костной ткани. Он чувствует её даже глубже: протянутой через эпохи и миры.
— Я люблю тебя, — хрипит Хосок, прижимаясь вспотевшим лбом к его плечу, пока Чонгук взрывается яркой звездой.
— Я тоже вас люблю, — выдыхает омега следом.
Как же хорошо, что ему есть, кому сказать эти слова.
— Я знаю. Спасибо.
Когда разморенный и убаюканный тёплой водой купальни Чонгук оказывается на свежих простынях, он лишь ближе жмётся к альфе и утопает в сладостных нашёптываниях самых искренних слов о любви, которые он когда-либо слышал.
***
Просыпаться вместе с любимым человеком оказывается сказкой. Хосок не перестаёт целовать его, пока они умываются и одеваются, не впуская в покои нух, ещё немного позволяя им остаться в собственном мире на двоих. Чонгук краснеет в щеках и ушах, когда Император продолжает шептать ему смущающие сладкие комплименты. Он чувствует полноту в своём сердце и лёгкость в теле. Чонгуку кажется, что он может взлететь.
— Я должен кое-что тебе вернуть, — говорит Хосок, подводя омегу к деревянному западному комоду в углу огромных покоев. — То, что по праву принадлежит тебе.
Он отодвигает верхний ящик, заполненный бисерными украшениями, и через мгновение у Чонгука заканчивается дыхание. Он знает этот стиль: витиеватые узоры бусин, сплетающихся в цветы и крылья райских птиц —
это были работы его матери. Он узнал бы их даже на ощупь.
— Вы хранили их всё это время? — спрашивает Чонгук, не замечая, как увлажнились его глаза. Однако сейчас ему не хотелось плакать. Это была светлая грусть, немного тоски и несколько капель сожаления. Но боль, казалось, больше не могла прикоснуться ни к его телу, ни к сердцу, обнятому хосоковыми стальными руками, словно щитом, от всего зла этого мира.
— Я не мог не. Миён с такой любовью создавала их. И они так прекрасны. Это что-то, созданное для твоих волос, — Хосок любяще улыбается и заправляет волнистую прядь волос Чонгуку за ухо. Они снова целуются, и омега больше не представляет себя без этих поцелуев.
— Моя благодарность к вам не знает границ. И мне жаль, что всё, что я могу, это сказать простое спасибо.
— Этого всегда достаточно, любовь. И нет ничего, за что тебе бы стоило меня благодарить. — Хосок касается его лба своим и недолго смотрит в глаза. Мир замедляется вокруг них в такие моменты, и сердце Чонгука наполняется теплом.
— Нам нужно явиться хотя бы на ужин. Мы почти два дня не выходили из покоев. И я бы, конечно, с удовольствием заперся здесь с тобой на целую вечность, но мои любимые омеги и Намджун уже ждут нас. Мы должны им показаться. И я больше не могу откладывать свои обязанности. Мне жаль, — Хосок целует его руки как что-то драгоценное и недоступное ему: с такими благоговением и благодарностью, что омега тут же хочет вернуть ему нежность стократ.
— Вам не за что извиняться. Я рад любому времени, которое вы можете провести со мной. Я знаю, как много вы делаете для Империи. И пусть сейчас мне нечего вам предложить, я обещаю, что в будущем стану человеком, на которого вы сможете положиться. Я научусь всему, чему смогу, чтобы хоть немного облегчить вашу жизнь, и вы никогда не пожалеете, что выбрали меня.
— Милый, я никогда не пожалею, что выбрал тебя, поэтому ты тоже, ладно? Не жалей о том, что выбрал меня и мою стаю.
— Никогда, — улыбается Чонгук.
— И тебе не нужно так стараться. Я буду рад, если ты будешь делать то, что тебе нравится.
— Мне нравится быть полезным. — Чонгук мило дует губы, вызывая у альфы смех.
— Что ж, тогда я буду с нетерпением ждать этого дня.
Они целуются снова, и омега задаётся вопросом, будет ли всегда так тяжело расставаться с хосоковыми губами.
— Нам действительно нужно идти, — шепчет Чонгук, едва отстраняясь. — Я соскучился по всем не меньше вашего.
И это правда. За два дня он соскучился так, будто не видел их несколько веков. Он даже не знал, что столь малый срок может стать приговором. И прийти к ним теперь — когда он связан с ними,
когда он часть их — это всё, о чём он мог когда-либо мечтать.
***
Чонгук заходит в зал, залитый утренним зимним светом. Бело-жёлтые лучи поднимают в воздух блестящие пылинки и зайчиками бегают по стенам. За большим западным столом сидят все его любимые люди — ещё один держит его за руку. И Чонгук будто слышит доносящиеся переливы колокольчиков из храма у подножья Кёнбоккуна. Этот миг кажется вырванной страницей из книги с его детскими сказками.
Чонгук хочет остаться таким молодым и счастливым навсегда, даже если это невозможно.
Оживлённые разговоры за столом стихают, как только все чувствуют присутствие Императора и его омеги. На Чонгука одновременно смотрит пять пар восторженных глаз, и пять добрых улыбок освещают знакомые счастливые лица. И Чонгук с гордостью отвечает им своими красными щеками и широкой улыбкой.
— Как прекрасно, что вы пришли, — щебечет Чимин, поднимаясь из-за стола и приветствуя Хосока и Чонгука поцелуями в щёки. — Мы как раз о вас говорили.
— Чонгуки так сладко пахнет, — комментирует с игривой улыбкой и огоньками в глазах Тэхён, пока они присоединяются ко всем за столом. — Наш альфа так хорошо позаботился о нём.
Щёки Чонгука полнятся оттенками розового. Приятное стеснение сводит желудок. Теперь, когда он получил метку Императора, он может чувствовать оттенки их эмоций, идти по следам их чувств, преследовать крошки их аромата. Чонгук даже не представляет, насколько ясно сможет чувствовать их всех, когда получит метку от каждого. Он уже представляет, как красиво будут выглядеть его собственные метки на их шеях. Это кажется мечтой. Осуществимой мечтой, что переполняет его радостью, лёгким волнением и предвкушением.
— Не смущайте его, — говорит Хосок, подкладывая больше тток в его тарелку, и тихо переговаривается с Юнги и Намджуном.
Чонгук чувствует, как его собственный запах легко и естественно вплетается в другие, находя своё место в замысловатом узоре полутонов. Это дарит много комфорта и спокойствия его омеге. Чонгук улыбается, отбрасывая многие дни сомнений и неуверенности. Он теперь часть стаи, у него есть альфа, есть семья. У него есть будущее и много возможностей.
— Ты так сладко пахнешь, — шепчет Сокджин, пока другие отвлечены едой и беседами. Старший омега придвигается ближе, соприкасаясь плечами и опаляя чонгуковы щёки горячим дыханием. — Мне уже не терпится попробовать тебя на вкус. Уверен, что смогу сделать тебя ещё более сладким.
По чонгуковому телу проходится мелкая дрожь, и он почти уверен, что становится позорно влажным. Сокджин отстраняется и громко заразительно смеётся, дразнясь. Но в глазах его Чонгук видит обещание предстоящего удовольствия и огонь неутолимого желания. И, что ж, если ему предстоит всю жизнь находиться в полувозбуждённом состоянии, Чонгук не возражает. Он не возражает против игривых поддразниваний и добрых насмешек. Он не возражает позволять им испытывать его пределы, доводить до грани, опаивать словами и дурманить прикосновениями. Он отзовётся на каждое касание, он примет их зов и придёт по мановению пальца, по собственному желанию, потому что для Чонгука не может быть иначе.
— Я знаю, что сегодня всё должно быть о Чонгуке, — взволнованно говорит Тэхён, обращая на себя внимание всех. — И мы правда счастливы, что ты стал частью нашей стаи, и я не хочу забирать всё внимание себе. Но и молчать я не в силах. Два дня назад лекарь подтвердил моё положение, и я спешу рассказать вам. Не могу уже в одиночку носить эту мысль.
— Неужели ты… — Чимин прикрывает рот ладонью, блестя на Тэхёна своими глазами, не в силах закончить свою восхитительную мысль. Другие тоже затаивают дыхание, уже предчувствуя следующие слова и наполняясь восторгом и радостью.
— Да,
я жду ребёнка, — Тэхён улыбается и со всей нежностью кладёт руку на дорогие ткани одежды в районе своего живота. — И это так же означает конец моего долгого путешествия по миру. Я многое увидел: самых разных людей, диковинные традиции, культуру и искусство, диких животных, красоту природы и самую разную любовь. Но я больше не хочу скитаться. Я хочу вернуться домой, где собрались все мои любимые люди. И я хочу дать жизнь нашей любви в новом человеке. Потому что в этом я вижу свой смысл. Возможно, я шёл к этому всю свою жизнь и рад разделить с вами это событие.
И даже до того, как омега успевает закончить свою речь, Хосок уже срывается со своего места и вмиг оказывается на коленях перед Тэхёном, впервые так открыто наполняя пространство своим тяжёлым альфьим запахом. Он что-то бормочет в колени омеги, сразу слов не разобрать. Но потом, через всхлипы, Чонгук слышит душераздирающее
«Спасибо».
Самое искренне «
Спасибо», которое он когда-либо слышал в своей жизни.
Не удивительно, что сердце Чонгука тоже плачет от этого. В хорошем смысле. Он почти уверен, что глаза всех блестят от радостных слёз этим утром. Чонгук впервые видит, чтобы альфы
так плакали. Рыдали от души, не жалея себя и своей радости, открывая душу нараспашку перед любимыми людьми, не боясь быть уязвимым и ранимым. Хосок на стол выставляет своё огромное бьющееся сердце, не боясь, что его разрушат, растопчут, уничтожат. Потому что он
верит им, потому что он
любит их.
Чонгук думает, что так открыто показывать свои истинные чувства — самая большая сила, которой может обладать альфа. Чонгук когда-то видел подобную силу в своём отце. Он счастлив найти её и в Хосоке. И он более, чем счастлив присоединиться к общим объятиям, вытирая счастливые слёзы со своего лица и лица Чимина.
— Я плачу только потому что сам ношу ребёнка и знаю, что это такое, — надув губы, говорит Чимин, будто никто не знает о его излишней сентиментальности.
— Конечно, я не сомневаюсь, — снисходительно улыбается Тэхён, позволяя ему рыдать на его груди.
— Я каждый раз говорю себе, что нельзя быть более счастливым, чем сейчас, — признаётся Император, вытирая слёзы. — Но каждый раз у вас получается принести мне ещё больше счастья. И я боюсь, что оно не вечно, поэтому борюсь каждый день, чтобы продлить его хотя бы на минуту. Ещё на день, два, на неделю. И я никогда не сдамся и не устану бороться за наше будущее. Я всё для вас сделаю: убью, если нужно будет убить; закрою вас своим телом, если понадобится; вырву сердце из своей груди и отдам его взамен на ещё один счастливый день, который вы сможете прожить. Я что угодно стерплю, всё прощу и пройду такую боль, которая никому не снилась. И я никогда ничего не попрошу взамен: я выпью яд из ваших рук, я буду рад смерти от ваших ножей и буду благодарить за каждую крошку вашего гнева. Вот, насколько сильно я вас люблю. Но я знаю, что вы любите меня ещё больше, даже если это кажется мне непостижимым. Потому что вы проходите через муки, чтобы выносить и произвести на свет плод нашей любви. Чтобы любить меня глазами наших детей в два раза больше. Я никогда не мог желать ничего лучше. Юнги, спасибо тебе за семь попыток, спасибо за то, что никогда не сдавался. Ты самый сильный омега, которого я когда-либо встречал. И ты знаешь, что я никогда не перестану тобой восхищаться. Сокджин-и, свет мой, прости за все ужасы, что ты пережил. И спасибо, что несмотря ни на что, ты выбрал поверить в меня. Я буду продолжать делать всё, чтобы ты никогда не пожалел об этом, и возможно, однажды ты будешь счастлив в той степени, в которой ты заслуживаешь таким быть. Намджун, моё плечо, моя опора. Ты делаешь всё то, чего бы я никогда не смог. Я знаю, что мы не боги, но спасибо за то, что взвалил на себя ношу правосудия в этой нелёгкой борьбе за мир. Я никогда не мог выразить словами то, что по-настоящему чувствую к тебе, но я просто надеюсь, что ты знаешь это без слов. Наша связь сильнее мира, сердце моё. Тэхён, моя самая первая любовь, спасибо, что каждый раз, уезжая в самые дальние края земли, ты всегда возвращался ко мне. Спасибо, что стал моим безопасным местом. Спасибо, что был со мной всю мою жизнь и знал меня лучше, чем я сам. Спасибо, что всегда выбирал меня вместо себя, хотя я и хотел иного. Ты знаешь, что в мире нет ничего сильнее, чем моя любовь к тебе. Чимин, ласточка, ты прекрасен. Ты знаешь, как сильно я тебя обожаю. Спасибо, что полюбив и сгорев однажды, ты вновь отрастил крылья и смело полетел на свет, ничего не боясь. Я вижу в тебе своё будущее. И, наконец, Чонгук, спасибо, что позволил мне любить себя, несмотря на дорогу, которая привела тебя ко мне. Не было ни одного дня, когда бы я ни благодарил Миён за это. Если в моём сердце и было что-то с самого начала, так это любовь к тебе. Я всего лишь обычный альфа — иногда я боюсь и ошибаюсь, иногда я падаю и обжигаюсь, иногда я не верю и не люблю самого себя. И иногда я смотрю на вас и всё ещё не могу поверить, что вы есть у меня, что вы думаете обо мне, беспокоитесь за меня, любите меня и живёте ради меня, как я живу для вас. Я знаю, что мне многого недостаёт как правителю, как альфе, но вы говорите, что я могу всё в этом мире и я слепо верю вам, потому что для меня нет иного пути. Мне бы хотелось вывернуть своё сердце наизнанку, чтобы вы увидели, насколько сильно и отчаянно я вас люблю. Но у меня есть только слова. Поэтому я говорю вам. Я люблю вас. Я люблю вас.
Я люблю вас. Я люблю вас.
Как и множество других историй, эта тоже должна была чем-нибудь закончиться.
Возможно, она закончится с наступлением весны, когда Император объявит о начале новой полугодичной ярмарки. За плечом у него всё так же чернильным драконом будет нависать Намджун, защищая от всего мира, а Юнги будет стоять по правую сторону от супруга, не сгибаясь под тяжестью императорской короны. Позади неизменно будут находиться омеги императорского гарема: Тэхён, Сокджин, Чимин и, наконец, Чонгук.
Пусть для других он будет лишь наложником скудного императорского гарема — это не имеет значения, когда он точно знает, как сильно его любят и какое место на самом деле он занимает в сердце Императора.
Или, возможно, эту историю стоит закончить рождением первенца. Чимин несколько дней проведёт в муках, чтобы Император вышел к народу с маленьким свёртком на руках и объявил о наследнике. Маленький альфочка будет смотреть на мир огромными глазами, а рядом неизменно будет стоять Юнги, чтобы подарить ему всю свою любовь.
Наверное, было бы неплохо закончить историю на том моменте, когда Чонгук вновь встретит старика-бету, с которым год назад прибыл в столицу потерянным и разрушенным. Они обменяются тёплыми приветствиями и молитвами друг о друге, словно дальние родственники, и Чонгук купит у него все яблоки, раздавая потом в госпитале, где всё так же кропотливо будет изучать медицину у господина Вонга.
Может, правильнее будет закончить историю на том времени, когда Тэхён родит прекрасную девочку Саранг, и Кёнбоккун наполнится детским плачем, криками и ярким смехом, заполняя всё вокруг жизнью и радостью, а Чонгук добьётся прогресса в обучении и станет спасать людские жизни в лечебнице и освоит все виды оружия и рукопашного боя под чутким руководством Намджуна.
Возможно, эту историю стоит закончить тогда, когда у Чонгука появятся собственные дети, и он узнает, что такое всепрощающая и всеобъемлющая родительская любовь. Или историю стоит довести до того момента, когда их лица покроются морщинами, а у их детей будут собственные дети.
Может быть, эта история закончится тогда, когда Чонгук высадит шесть прекрасных цветов на могиле Императора своими побелевшими от старости руками. Рядом будут стоять их дети и внуки. И они будут отдавать честь шести могилам своих самых родных и любимых людей.
А может быть история закончится, когда в один из первых тёплых весенних дней Чонгук навсегда закроет свои глаза в блаженном сне, зная, что прожил прекрасную жизнь: вместе с любимыми вырастил замечательных детей, научил их быть сильными и мудрыми, научил их защищать и оберегать близких, отличать истину от лжи, научил их отдавать и принимать любовь, и ценить каждый миг их драгоценной жизни.
Он умрёт с улыбкой на лице и увидит в конце пути шесть фигур посреди цветочного поля, сошедших с картины Тэхёна, ласково протягивающих к нему руки и говорящих, что он хорошо справился. И Чонгук побежит к ним со всех ног, словно всё так же молод и здоров, и будто время не коснулось его своей рукой.
И где-то там, после смерти, они будут отдыхать на цветочном поле — вечно молодые и влюблённые.
А может, их история не закончится даже после того, как они уйдут. Возможно и такое, что у этой истории и вовсе нет конца. Возможно, их история продолжится в их детях, в следующих поколениях. Возможно, она будет жить в чьих-то устах и глазах, в свежих цветах, в отражениях солнца в воде и стеклянном вечнозелёном саду.
А может, всё будет совсем по-другому. Они все когда-нибудь отцветут. Но пока в них есть силы, они будут цвести буйным цветом и насыщенным ароматом, не боясь дождей, засухи и зимы.
Чонгук не знает своего будущего, и, наверное, в этом самая привлекательная часть жизни. Поскольку никто не знает, что будет завтра, всем остаётся жить сегодня и сейчас, будто это их последний день: любить изо всех сил, плакать, смеяться, грустить и радоваться, не жалея о прошлом и не боясь будущего.
Поэтому, если бы Чонгука попросили рассказать свою историю, он закончил бы её прямо здесь: раннее солнечное зимнее утро, свежая метка на шее и искорки новой связи в кончиках пальцев. Первая ночь с Императором, рука Сокджина на его собственной и обещание немыслимого удовольствия. И признания Хосока, где с каждым твёрдым
«Я люблю вас» сердце отбивает замысловатые любовные ритмы, наполняясь чувствами, которым недостаточно слова
любовь. Но ничего, Чонгук найдёт для них новые слова. Всегда находил.
И возможно это кажется не идеальным финалом его истории. Но это именно тот финал, ради которого Чонгук отдал своё сердце.
Вот так же отцветем и мы. И отшумим, как гости сада.
Коль нет цветов среди зимы, так и грустить о них не надо.
