***
После разговора с Юнги Сокджина хватает лишь на полдня. Полдня жара и непреодолимого желания вновь прикоснуться к самому сокровенному. Слова Юнги с Сокджина содрали кожу, сломали рёбра и проникли вглубь, обнажая что-то огромное и зудящее. И прохлада ночного коридора не унимает этот невыносимый жар. Над этим диким желанием не властно ни время, ни пространство, ни тем более его собственное тело. Когда в полночь Сокджин добирается до мастерской Юнги, он уже полностью и безнадёжно мокрый. Юнги, впрочем, тоже. Он весь растрёпанный и раскрасневшийся, яростно распахивает сёдзи — будто знал, что Сокджин идёт к нему — и не желает ждать ни минуты. Их связь ещё не восстановилась: для этого нужно много времени и общения. Но Сокджин знает, что Юнги сегодня делит с ним одно на двоих желание. Эта ночь не нуждается в разговорах — только в диких пронзающих взглядах, что прожигают кожу и достают до костей. Дыхание сбивается, лёгкие наполняются сладким туманом, на кончиках пальцев искрит. Сокджин касается затылка Юнги, сжимая и притягивая к себе в жёсткий, почти агрессивный поцелуй. Юнги зажимает в кулаке ворот сокджинового кимоно, перетягивая горловину и прижимая ещё ближе. Они будто не целуются, а дерутся. И это битва насмерть — никто в поцелуе не выживет, они оба погибнут. Слишком долго они были порознь, но ещё дольше были вместе. Непозволительно много времени они вращались друг вокруг друга, чтобы нежность сейчас смогла смягчить их сердца. Это невыносимое жгучее желание закричать: «Я здесь! Я рядом!» не подходит для невесомых прикосновений, только для вдавливания пальцев до синяков, до болезненных укусов и царапин на всех открытых участках тела, до которых они могут добраться. Сокджин кусает воспалённую метку Юнги, когда тот толкает его к стене, пытаясь распахнуть полы ханбока. Их руки путаются в ткани, а ленты совсем не поддаются непослушным пальцам. — Больно, — шипит Юнги, когда знакомый жар растекается от шеи по всему телу. — Сделай мне больно тоже. Дай почувствовать, что всё это по-настоящему, — задыхаясь, отвечает Сокджин. И Юнги снова кусает его губы как ему вздумается, не жалея. Они сносят половину музыкальных инструментов, так толком и не избавившись от одежды — слишком непосильная задача сейчас — продолжая стирать губы о кожу. Сейчас кислота грубых рваных поцелуев заменяет воздух в лёгких. Сокджин поднимает Юнги и усаживает на голые клавиши фортепиано. Те издают тяжёлый нестройный звук, эхо повисает в воздухе щекочущей отдушкой. Сокджин падает на колени перед своей любовью и пробирается под слои шёлкового ханбока. Юнги откидывает голову на своё плечо и наматывает волосы Сокджина на кулак, грубо направляя ближе к паху. Их запахи смешиваются и становятся вязкими и тошнотворно сладкими. Они упиваются этим ароматом, даже если не могут дышать. Пока Сокджин глубоко отсасывает ему, Юнги зажимает его голову своими бёдрами до удушья. Первобытные хрипы царапают грудину и горло, вырываясь наружу горячими комками воздуха и низкими стонами. И потом, когда Сокджин размашисто трахает его, до боли вдавливая в стеклянную поверхность фортепиано, голос совсем садится, и лишь загнанное дыхание наполняет пространство звуком. Сокджин переворачивает его как тряпичную куклу и берёт сзади. Он сжимает бледную шею Юнги, а тот размазывается по инструменту безобразной кляксой. — Так долго ждал, — сбито шепчет Сокджин, двигаясь в нём беспорядочными толчками. Юнги такой мокрый для него, такой сладкий, но всё равно с болезненной горечью на кончике языка. Сокджин облизывает открытые участки его спины вдоль выпирающего позвоночника. Глаза Юнги закатываются под веки. Под ними видны звёзды. — Ненавидел тебя, потому что ты отверг меня. Ненавидел себя, потому что всё равно хотел тебя, всё равно любил тебя. — Я есть у тебя, — хрипит Юнги, яростно двигаясь навстречу из последних оставшихся сил. Почему этого так мало? Почему быть так близко друг к другу, быть одним целым, всё равно недостаточно? — Укуси меня снова… хочу… связь с тобой… так нужно. Так сильно хочу. Слова застревают в горле, когда Сокджин приближается к шее, громко дыша, и царапает бледную кожу своими вылезшими зудящими клыками, а потом заново кусает воспалённую метку. Юнги кричит и вырывается, потому что тело сводит болезненными судорогами. Это больно, так адски невыносимо, почти нестерпимо. Но потом… потом Юнги чувствует, как связь огненной струной натягивается между ними, будто всегда знала путь. Он снова чувствует сердцебиение сокджинового сердца в своих ушах и слышит его слова в своей голове, даже когда тот молчит. Юнги чувствует невыразимость и необратимость чувств, что застряли между ними. Он совершил ошибку, когда два года назад сбежал от этих чувств, и не повторит её снова. Теперь он бежит навстречу этим чувствам, не жалея себя и не оглядываясь назад. Юнги его больше никогда не отпустит. Похоронит между своими раздвинутыми ногами вместе с собой. Такова его любовь. Сокджин громко дышит и мычит, слизывая тёмную горячую кровь с клыков. Связь натянута между ними так туго, так сильно. Она больше не даст им упасть. Больше никогда. Они скатываются на холодный пол, не в силах распутаться конечностями. Тяжёлое дыхание тонет в тихом смехе Сокджина. — Хватит так глупо хихикать, — ворчит Юнги, даже не пытаясь встать. Острое удовольствие быстро уступает место тяжёлой неге и усталости. — Ты всегда так быстро остываешь после секса? Как Хосок тебя выносит? — улыбается старший омега. Лежать на полу в ворохе одежды и ощущать себя полным беспорядком рядом с Юнги кажется самым лучшим чувством в мире. — Хосок ещё более невыносимый, чем я, так что перестань, — продолжает раздражаться Юнги. Сокджин не сдерживается и перекатывается на омегу, зажимая его в своих объятиях. Так сложно поверить, что всё это по-настоящему, что теперь Сокджин может держать его в своих руках и не бояться и не стыдиться самого себя. — Я тоже невыносимый, — вдруг серьёзно говорит он. Несколько слов им всё же придётся произнести, чтобы понять друг друга лучше. — Больше, чем кто-либо в нашей стае. Я это знаю. И я знаю, что ты тоже это знаешь. И поэтому я задаюсь вопросом, как вы все можете терпеть меня, когда я едва выношу самого себя? Я тяжело иду на уступки, легко обижаюсь, разрываю связи, отчаянно цепляюсь и при этом так же легко отступаю. И несмотря на это, вы прощаете меня день за днём. Это много значит для меня, даже если я не могу выразить это словами. Спасибо за сегодня, Юнги-я. Я обещаю, что стану лучше. Как известно, Сокджин не даёт обещаний, которых не может сдержать. — Я не так хорош в словах, как ты, — повторяет Юнги и похлопывает Сокджина по спине, всё ещё прижатый к полу его весом. — Но ты знаешь, что я не позволил бы тебе сегодня всё это, если бы не… если бы не чувствовал того, что чувствую. Из всех омег на этой чёртовой земле, только тебе можно так глубоко касаться моего сердца. — Потому что я понимаю твою боль? — И поэтому тоже. — Мин Юнги, ты что, влюблён в меня? — игриво спрашивает Сокджин, приподнимаясь на локтях и заглядывая омеге в глаза. Сложно быть серьёзным и уязвимым, когда счастье, спокойствие и умиротворение льются из него тихими волнами, и их абсолютно невозможно сдержать. — Не делай вид, будто не знал этого, — закатывает глаза Юнги и выбирается из объятий, поднимаясь на ноги. Однако, он жалеет об этом в следующую же секунду, когда ноги предательски дрожат от испытанного ранее удовольствия. Сокджин, конечно, не может пропустить это мимо своего колкого острого взгляда. — Донести тебя до покоев как принцессу? — Всё, я передумал. Давай снова не будем общаться. Я совершил ошибку, — раздражённо выдыхает Юнги. Он дико устал и хочет спать, его тело лёгкое, как облака, а между бёдрами горячо и грязно. И боже, Юнги просто очень хочет обратно в свою кровать. Сокджин заливисто смеётся, снова забирая Юнги в свои объятия. Они вместе добираются до покоев младшего омеги, и Юнги не выгоняет его из своей кровати до самого утра. Сокджин думал, что за все эти годы уже узнал, что такое любовь. Но каждый день она является к нему в новом обличии, и люди вокруг него показывают самые разные способы выражения этой любви. Сокджину тридцать семь, но он всё ещё чувствует себя ребёнком, не способным выразить всё, что бережно хранит его сердце. Однако каждый день он учится делать это лучше, чем вчера. И он безмерно благодарен, что его стая знает об этом. Этого пока вполне достаточно. Возможно, если он будет очень стараться, в конце пути у него не останется ни одного сожаления.***
Чонгуку снится что-то приятное и мягкое. Что-то светлое, обнимающее его, что-то порхающее и касающееся словно крылья бабочки. Вокруг благоухает летом, свободой, мечтами и цветами. Чонгук чувствует себя всесильным в этом сне. Приятное тепло растекается по телу неспешной рекой, и в этом потоке он медленно выплывает на поверхность, просыпаясь. Чонгук не ожидает, что сегодня его реальность окажется куда лучше. — Доброе утро, детка, — шепчет Сокджин, нежно поглаживая его по щеке. — С днём рождения. Утреннее оранжевое солнце заливает комнату тёплым светом, полосуя пол и стены причудливыми изящными узорами. Сокджин в этом свете выглядит прекрасным видением, сошедшим прямо из чонгукового сна: такой же лёгкий и нежный, как прикосновения крыльев бабочки. — Доброе утро, Джин-и, — улыбается Чонгук. — Спасибо. Наконец-то. День, которого Чонгук ждал, кажется, всю свою жизнь. Это случится сегодня. Он станет частью замечательной стаи Императора Чон Хосока, любви всей своей жизни. Его сердце громко стучит, а омега внутри танцует. Он ликует от счастья в руках Сокджина. — Позволь мне сегодня за тобой поухаживать, — говорит старший омега, и Чонгук не знает, что это значит, но безмолвно кивает, готовый на всё. Сокджин отпускает слуг и сам помогает Чонгуку умыться, сам расчёсывает его отросшие до плеч волосы и укладывает в красивую причёску, вплетая живые цветы в длину волос. Он делает Чонгуку лёгкий макияж, натирает его шею пахучими маслами и наносит румяна на его и так красные щёки. Чонгук даже не успевает смутиться, когда старший омега оставляет на его щеках несколько нежных поцелуев. В воздухе пахнет чем-то сладким и безумно приятным. Сокджин надевает на Чонгука цепочки, браслеты и серёжки с драгоценными камнями: топазы удивительно красиво сочетаются с аметистами, а рубины хранят в себе собранный за несколько тысячелетий кровавый блеск. Чонгук никогда прежде не чувствовал себя таким красивым. И любимым, и желанным, и таким… таким взволнованным в самом хорошем смысле этого слова. Когда Сокджин достаёт из деревянной коробки красный ханбок, вышитый золотыми нитями, Чонгук лишается дара речи. Рами и шёлк переливаются на свету, украшенные витиеватыми узорами по кромкам, широкие рукава тоже обрамлены золотыми вышивками древних орнаментов и лунных цветов. С плотного пояса свисают пышные кисточки с белыми и прозрачными опалами. — Я пошил это для тебя, — говорит Сокджин. — Мой подарок на день рождения и вступление в стаю. Чонгук переводит на старшего свои большие удивлённые глаза, на дне которых плавают осколки предыдущих вселенных. Сокджин, безусловно, человек многих талантов: он красиво поёт и танцует, сочиняет удивительные сказки и безупречно управляет Домом кисэн. Способности к шитью, однако, являются неожиданностью. — Правда сам всё пошил? — Это заняло несколько недель, но твоё удивлённое лицо того стоило, — усмехается Сокджин, горделиво задирая подбородок. — Раньше, много лет назад, когда люди жили племенами и образовывали стаи, старший омега сам изготавливал тёплые одеяла и преподносил их всем младшим омегам стаи как обещание обеспечивать и защищать их. Сейчас мы не живём племенами, а ты не нуждаешься в моей защите, поэтому одеяло было бы слишком… старомодным. Ханбок показался более привлекательным вариантом, — Сокджин делает паузу, хитро облизываясь. — Может быть, я пошил его, чтобы потом снять с тебя. Жар вперемешку с застенчивостью волной окатывает чонгуково тело, и он невольно закусывает губу. — Не делай так, это сводит с ума, знаешь ли, — комментирует Сокджин и прикасается пальцами к нижней губе омеги, высвобождая её из зубных тисков. Нужно сказать, что застенчивости и жаркого волнения в теле Чонгука становится лишь больше. — Этот подарок — моё обещание тебе. Я знаю, что ты сильный и сам можешь постоять за себя и за других, но если тебе когда-нибудь понадобится моё покровительство или помощь, или что бы то ни было ещё, просто приди ко мне и я дам тебе это. Чонгук не выдерживает: чувства переполняют его доверху. Как вообще возможно сопротивляться подобному? Как можно сдерживать эти огромные чувства внутри себя, когда всё выходит наружу прибоями высоких волн? Он тянется к Сокджину и сам целует его, сильно прижимаясь горячими сухими губами. Этот поцелуй доводит Чонгука до головокружения, почти до потери сознания, до остановки сердца. Это выбивает землю у него из-под ног. Сокджин прижимает его к себе, наклоняет голову и проникает своим языком в его рот, крепко удерживая руками, немного заземляя. Возбуждение окатывает их горячей волной, и Чонгук чувствует, как липко становится у него между бёдер. Чёрт! Как же это хорошо, ещё… ещё… — Я бы поиграл с тобой дольше, детка, но нас все ждут, — говорит Сокджин, абсолютно опьянённый от поцелуя. Игривые искорки танцуют у него в глазах, и омега облизывается довольной лисой. Боже, Чонгук просто сходит от этого с ума. Он позволяет Сокджину надеть на себя шёлковое кимоно, впервые не обращая внимания на собственную наготу, и потуже затянуть пояс. Драгоценные кисточки тихо позвякивают от каждого шага, пока они идут в королевский зал, где сегодня будут завтракать. Все вместе. Впервые с их гнездования почти месяц назад. Счастье захлестнуло Чонгука, когда он узнал, что вся стая отменит свои планы и проведёт с ним целый день. Мог ли он желать большего, когда был так жаден до их внимания? Мог ли он желать большего, когда все его мечты буквально воплощались в реальность одна за другой? Сокджин и Юнги, наконец, снова нашли путь друг к другу. Чонгук ликовал, когда узнал об этом. Он видел полное благодарности лицо Императора и почти детскую радость Чимина. Чонгук клянётся, что видел, как тот смахнул несколько слезинок, пусть даже и сам Чимин собирался отрицать это до конца своих дней. Он помнит, как к нему подошёл Тэхён и нежно поблагодарил за то, что он помог Сокджину и Юнги примириться. Чонгук на самом деле ничем не помог — лишь вовремя сказал нужные слова, но Тэхён запретил ему обесценивать свои усилия и сказал, что Чонгук не представляет, какое влияние имеет на всех них. Чонгук не знал, как может влиять на стаю и каждого из них по отдельности — это ему только предстояло выяснить — и он был полон решимости и энтузиазма. Его сердце было переполнено радостью и доселе неведомой внутренней силой. В такие моменты Чонгуку казалось, что он может взлететь. Он светится от радости, когда все уже ждут его и Сокджина в зале. Стол завален разными вкусными блюдами, которые он очень любит. Среди всего разнообразия еды есть и праздничный суп с водорослями. Чонгук получал его от матери на каждый свой день рождения. Она пела песню и с любовью завязывала его волосы, чтобы они не попали в суп, пока омега с немалым аппетитом его поедал. Тёплые воспоминания сегодня разбавлены каплей грусти потерь, но сейчас они не причиняют сильной боли, и Чонгук улыбается без слёз. — Спасибо, — благодарно шепчет он, когда сидит за столом и ест суп, любовно приготовленный Юнги. Чимин нежно смотрит на него, пока Юнги заботится о том, чтобы чонгукова тарелка не оставалась пустой. Сокджин рассказывает что-то весёлое и заливается скрипучим смехом, а Хосок нежно сжимает его руку, щекоча большим пальцем внутреннюю сторону ладони. Намджун снисходительно улыбается, а Тэхён переплетает свои ноги с чонгуковыми под столом. Он окружён вниманием, лаской и заботой. Он купается в чувстве любви и нужности кому-то. Нет, не кому-то — особенным для него людям. Тем, кому Чонгук собирается посвятить всю свою жизнь. Это кажется маленьким раем. Чонгук знает, что жизнь — это не всегда радость, а счастье — лишь момент, который не длится вечно. Однако, прямо сейчас, именно в этом моменте заключена часть всей огромной вселенной. Возможно, именно к этому моменту он шёл всю свою жизнь. Может быть, ради этого момента он будет готов однажды умереть. — Пойдём скорее, у меня есть для тебя подарок, — напевает Тэхён, пока тащит его по коридорам к своей художественной мастерской. Чимин уже подарил ему серёжки из белого золота и аквамарина в виде свисающих полупрозрачных лепестков лилии, а Юнги оборудовал для него целую музыкальную комнату с новыми, натёртыми до блеска инструментами, названия которых Чонгук даже не знал. Чонгук не хотел подарков, он всегда неловко принимал их даже от родителей. Он лишь учился отвечать словами вместо бесконечного смущения на любое внимание, которое они готовы были ему дать. Конечно, это не значило, что Чонгук не жаждал такого внимания. Он особенно ценил моменты откровения, уязвимости и доверия, которое они ему демонстрировали. Когда сегодня Чимин пригласил его в Зимний сад на короткую прогулку, Чонгук не ожидал, что тот предложит ему потрогать свой округлившийся милый живот. Он размыто помнит, как приложил руку на твёрдую поверхность живота и будто почувствовал слабое движение по ту сторону. Или, возможно, это его разыгравшаяся фантазия дорисовала картину. — Мне так тепло от твоей руки, — улыбнулся тогда Чимин, положив свою маленькую ладошку сверху. — Ребёнок хорошо реагирует на тебя. Я уверен, что вы подружитесь. Однажды ты сам станешь прекрасным родителем. Что-то тёплое зашевелилось внутри его живота от этой простой мысли, и Чонгук уверен, что его щёки горели ярче любого цветка вокруг. Когда Тэхён подвёл его к большому полотну в своей мастерской и сдёрнул белый батист, у Чонгука в который раз за день перехватило дыхание. Он ясно помнил, что Тэхён не рисует людей. Неизведанные миры, другие вселенные, сюрреалистичные обломки космоса, таинство природы и мира, глубинные начала всех времён — вот, что хранили его картины. Люди были скучны и посредственны для его эксцентричной и мечтательной натуры. А портрет его самой большой любви был единственным, увидевшим свет. И вот перед Чонгуком развернулась другая картина. На огромном полотне были они — семь человек, купающихся в ослепительных солнечных лучах посреди цветочного поля, до боли напоминающего альфье пространство Хосока. Они все улыбались в белых струящихся одеяниях, пышных венках, с босыми ногами. А где-то на горизонте королевским голубым отражалось море. Чонгук, одурманенный картиной, сделал шаг вперёд, и ему показалось, что он чувствует запах солёной морской воды в симбиозе с цветами, и лёгкий летний морской воздух, освежающе овевающий лицо. Это было завораживающе красиво. Чонгук не смог бы найти подходящих слов для описания своих чувств, даже если бы искал. Даже если бы его мозг не был блаженно пустым прямо сейчас. Эта была не просто картина — это была часть жизни, заключённая в рамку. — Я, наверное, всю жизнь готовился к тому, чтобы нарисовать нас, — говорит Тэхён. — Раньше не получалось, я пытался. Много раз. Не мог выстроить правильную композицию, всегда оставалось пустое место, которое не заполнялось ни деревьями, ни цветами, ни морем. Но теперь ты здесь — заполнил собой пространство, будто всегда там был. Я думаю, мы ждали тебя, даже не осознавая этого. Тэхён улыбается, а у Чонгука слёзы на глаза наворачиваются. Быть частью чего-то настолько огромного всегда будет ощущаться так? Так приятно тяжело, так необъяснимо сладко, так нестерпимо волнующе? — Спасибо, — шепчет Чонгук. — Вы не знали, что ждали меня, а я не знал, что шёл к вам. — Это был извилистый путь, и пусть впереди не будет сплошной прямой. Пусть, мы не знаем, что будет дальше, — размышляет Тэхён, беря его за руку, — но я не отпущу твою руку, так что ты тоже не отпускай мою, ладно? — Как будто это возможно, — усмехается Чонгук, вытирая слёзы. — Простите, но я не смогу отпустить никого из вас. — Мне нравится твой настрой, — подбадривает старший омега, поглаживая Чонгука по руке. Они долго стоят вдвоём и любуются картиной, с которой на них смотрит сама жизнь. Чонгук хочет однажды прогуляться по цветочному полю вместе с ними всеми — прямо как на полотне.***
Чуть позже вечером Намджун ведёт его на прогулку вокруг Кёнбоккуна. Зимний вечер бросается снегом прямо к ногам, тонкий месяц собирает острыми краями тёмные облака, пар изо рта поднимается ввысь замысловатыми клубками. Намджун очень интересно рассуждает о мире, в котором они живут, пока Чонгук вполуха его слушает, наслаждаясь спокойствием и умиротворением сегодняшнего дня. Он не может поверить, что это его реальность, что ему разрешено вот так просто быть счастливым, быть любимым, быть самим собой и не бояться этого. Быть с кем-то, кто понимает его. Чонгук знает, что счастье никому не даётся просто так. Так почему счастье выбрало именно его? Не самого упорного, не самого сильного, не самого умного. Почему из всех людей счастье попало к нему в руки? Так легко, будто всегда ему принадлежало. — Ну вот, ты снова думаешь о всякой ерунде, — журит его бета, касаясь пальцем одинокой морщинки между насупленными бровями. — Думаю о том, заслужил ли я это счастье, — честно признаётся Чонгук. Он не хочет думать об этом в такой прекрасный день, но мысли невольно то и дело наводняют голову. — Знаешь, Чонгук-и, — нежно улыбается Намджун, возвращая выбившуюся прядь непослушных волос обратно в его прическу. — Счастье нельзя заслужить, его невозможно заполучить и за ним, к сожалению, нельзя угнаться. Но я думаю, что счастье живёт в каждом из нас, стоит его только разбудить. Мы носим спящее счастье с собой и будим его рядом с нужными людьми, чтобы поделиться им и преумножить. В тебе уже было много счастья, Чонгук-и. Просто теперь ты его разбудил. А ещё я думаю, что, в какой-то степени, быть счастливым — это часть характера. Нельзя быть счастливым в любви, если у тебя нет предрасположенности к счастью. Это были красивые и сложные слова. Чонгук не знал, было ли это правдой или нет, но ему бы хотелось в них верить. Подобно тому, как Намджун тенью следовал за своими любимыми, Чонгук выбрал следовать за Намджуном. Потому что он знал, что так никогда не заблудится. — Спасибо за такие утешительные слова. — Чонгук приластился к намджуновой руке, вдыхая его успокаивающий аромат, и блаженно прикрыл глаза. Сейчас было удивительно легко внутри. Умиротворение наполняло его тело сладкой негой. Это был день, который Чонгук собирался запомнить на всю свою жизнь. «Вы видите это, мама, отец? Я больше никогда не буду один». — Пойдём, тебя ждёт твой подарок, — улыбается бета. Когда они добираются до конюшни, Чонгук не замечает чего-то необычного. Лошади как обычно тихо фырчат, пока кормятся, а жеребята резвятся вокруг них. Пахнет сеном, яблоками и пшеницей. Они проходят дальше к вольерам, где Тани мило похрапывает на мягкой подушке сена. Его усики забавно подрагивают от сонного дыхания. У Чонгука руки чешутся погладить тигра и услышать в ответ громкое мурлыканье и радостную вибрацию. Даже не верится, что раньше он боялся настолько милого и нежного существа. Наверное, люди боятся всего, с чем не знакомы. Но стоит сделать усилие и попытаться узнать — страх теряет свою власть. Чонгук улыбается своим мыслям, когда они подходят к небольшому угловому вольеру. Там убрано и слишком тихо. Кажется, будто никого нет. — Будь тихим, иначе мы можем его напугать, — шепчет Намджун, отворяя низкую деревянную калитку. Чонгук хмурится, пытаясь понять, кого они могут напугать, пока не видит в самом углу комок, завёрнутый в мягкое покрывало. Намджун осторожно берёт свёрток на руки: нежно, почти по-отцовски, и разворачивает к Чонгуку, показывая мордочку щенка. На Чонгука смотрят два круглых чёрных глаза-бусинки. Вытянутая мордочка с мокрым носиком мило сморщивается, а большие тяжёлые уши висят по бокам. Он выглядит милым и необычным. Чонгук до этого не видел таких собак: с гладкой коричневой шерстью и грозным взглядом в самом трогательном смысле этого слова. — Это боевая собака. Такие породы вырастают большими и крепкими, — поясняет Намджун. — Я увидел его и подумал, что этот щенок сможет стать тебе хорошим другом. Конечно, у тебя есть Куки, но почему бы не заполучить кого-то ещё, верно? — Ты же не купил его, потому что он напоминает меня? — уточняет Чонгук. — Потому что я не похож на собаку, ладно? Я похож на тигра или волка. Намджун хрипло смеётся, оголяя свои ямочки на щеках. Чонгук снова хочет провалиться в них. Он рад, что может рассмешить его так просто, он рад, что может вести себя как мальчишка, и его никогда за это не осудят. Он рад, что может показать себя настоящего, и его примут. Нет, в него влюбятся именно из-за этого. — Спасибо, Намджун. Он прекрасен, — выдыхает омега, уже зная, что полюбит этого щенка самой искренней любовью. — Я буду хорошо о нём заботиться. — Я знаю, — одобрительно кивает бета и передаёт свёрток со щенком ему в руки. Тот мило скулит и любопытно вываливает язык, облизывая руку омеги, будто что-то вкусное. Чонгук тихо хихикает от щекотки. — Я понравился ему. — Конечно. Ты не мог ему не понравиться. Ты нравишься всем. Это лишь вопрос времени. Сердце Чонгука полно любви и нетерпения. Он тянется к Намджуну и целует его сначала в щеку, а после в мягкие губы. Бета возвращает ему несколько новых поцелуев и продолжает улыбаться. Чонгуку кажется, что в его собственном сердце тоже распускаются цветы. — Придумаем ему имя? — предлагает Намджун. — У меня когда-то была корова Бами. Она была очень умной и всегда так мило мычала, пока я её доил, — вспоминает Чонгук. Детские воспоминания проносятся на обратной стороне зрачка и пахнут свежескошенной травой и свежестью вечерних полей. Спустя много месяцев эти воспоминания стали источником его силы. Всё, как и говорил Чимин. Чонгук благодарен родителям за то, что они создали вместе с ним так много прекрасных воспоминаний. — Думаю, что назову его Бам. — Хорошее имя. Бам вырастет и будет защищать тебя. — Насчёт этого, — мнётся Чонгук. Он уже думал об этом какое-то время после разговора с Сокджином, но не решался попросить открыто, боясь быть отвергнутым. Возможно, бета не сможет отказать этой просьбе в его день рожденья. — Я хотел бы попросить тебя кое о чём. — Что угодно. — Научи меня драться и владеть оружием. Лицо Намджуна мгновенно меняется: лисьи глаза наливаются привычным красным, губы сжимаются в тонкую полоску, а ямочки прячутся глубоко под кожу. Тело натягивается струной, выдавая напряжение. Чонгук только в такие моменты вспоминает, насколько большая разница в возрасте между ними. — Зачем тебе это? — серьёзно спрашивает Намджун, становясь будто больше в два раза и возвышаясь над Чонгуком своей аурой. — Прежде, чем ты откажешь мне, выслушай, — просит он. — Я знаю, что сила и оружие никогда не приводят к миру. Но правда в том, что я такой же, как и ты, Намджун. Я хочу защищать людей, которых люблю. И мы не знаем будущего. Император отдаляет войну, но одно неправильное действие, и всё может рухнуть. Счастье недолговечно, это лишь мгновение, которое проходит слишком быстро. Но я хочу защитить это мгновение вместе с тобой. Я обещаю никогда не использовать силу и оружие в своих собственных целях, поэтому пожалуйста, позволь мне стать сильнее. Чтобы у тебя тоже появилось плечо, на которое ты сможешь опереться, когда устанешь. Чонгук смотрит в глаза Намджуна. Удивительно наблюдать за тем, как лицо беты превращается из жёсткого в куда более мягкое: черты лица будто немного плывут, из глаз уходит красный блеск, уступая место текучей меди. Плечи опускаются, будто сдаваясь в поражении. Омега чувствует вкус победы, она сладким сиропом практически ощущается на кончике языка. — Хосок убьёт меня, — вздыхает Намджун, поднимая голову в потолок, будто спрашивая, за что ему всё это. — А ты доведёшь меня до сердечного приступа. — Это значит да? — улыбается Чонгук. — Твоя искренность не оставляет мне выбора, — обречённо произносит старший, снова направляя свой взгляд на омегу. В глазах его плещется невыразимая щемящая нежность и немного восхищённого восторга. — Не то, чтобы я собирался сопротивляться. — Я рад, что это работает, — смеётся Чонгук, и Намджун не находит ничего лучше, как снова поцеловать его. В поцелуе им удаётся сказать друг другу всё, что они не выразили словами. Прикосновения губ мягкие, нежные, немного влажные, но необходимые как сам воздух. Нет, воздух, наверное, необязателен. — Давай возвращаться. Нухи должны успеть подготовить тебя к предстоящей ночи. Чонгук краснеет пятнами в шее и немного в щеках. Он застенчиво закусывает губу и несмело кивает. Предвкушение и волнение тихими волнами омывают тело, завязывая толстые узлы желания на дне его живота.***
— Выглядишь бледным, — комментирует Намджун, массируя голову Хосока у себя на коленях. Альфа глубоко и взволнованно дышит, плотно прикрыв глаза, и бета видит, как нервно подрагивают его ресницы. — Почему ты так напряжён? Из-за предстоящей ночи с Чонгуком? Хосок дёргается в его руках и открывает уставшие глаза. Намджун понимает, что попал в цель. Читать Хосока с годами становится всё легче. Эмоции альфы буквально лежат у него на ладони. За окном расплываются зимние сумерки, на улицах зажигают факелы, нухи по длинным коридорам снуют туда-сюда. Императорские покои наверняка вовсю готовят к предстоящей ночи. И лишь несколько часов отделяют Хосока от обретения омеги. — Просто подумал, что Чонгук ещё совсем ребёнок, — выдыхает альфа. — Вовлекать его в нечто столь серьёзное, как связь, как узы и целая стая — правильно ли это? Не пожалеет ли он об этом? Намджун знал, что волнения альфы не были беспочвенными. Им уже по тридцать пять, и печаль жизни давно оставила на них свою печать. А Чонгуку ещё сиять и гореть миллионами звёзд. И всё же, омега не выбрал уйти, он не выбрал оставить их, не выбрал другую жизнь. Чонгук сделал свой выбор быть с ними и любить их. И Намджун собирается с открытым сердцем принять этот выбор. — Думаешь, кто-то другой подошёл бы ему лучше? Хосок снова беспокойно дёргается в его руках, будто сама эта мысль причиняет ему физическую боль. — Думаю, нет никого более подходящего, чем мы, — твёрдо отвечает он спустя пару минут, что кажутся вечностью в тишине кабинета. Хосок смотрит на бету снизу-вверх, маняще удерживает взгляд, а Намджун не такой уж сильный человек, чтобы сопротивляться этому. Он наклоняется и целует Хосока в губы: чувственно и медленно, будто у них в запасе есть время до конца всех вселенных. — Это же не всё, что тебя беспокоит, любовь моя? — Намджун удивился бы, если бы всё было так просто. Хосок привык брать на себя слишком много ответственности, много думать и так же много тревожиться. Бете приятно знать, что в такие моменты Император ищет утешения в его объятиях. И Намджун всегда готов их ему дать. Он пропускает волосы Хосока через свои пальцы, массируя кожу головы, и чувствует, как тело альфы блаженно растекается на его коленях. — Просто переживаю о том, чтобы не опозориться, — неуверенно хихикает Хосок, прикрыв глаза. — Как это было с тобой. Смущение расползается по лицу альфы бледно-розовыми пятнами, пока Намджун пытается сдержать смех. Та ночь много лет назад, когда Хосок поставил Намджуну метку и принял его в стаю, была самой неловкой из всех, которые у них когда-либо были. Альфа был взволнован, а Намджун не мог перестать смеяться. Хосок дико переволновался и в итоге его хватило минут на пять. Потом Намджун смеялся из-за того, что Хосок больше получаса, заламывая пальцы, бубнил о том, что обычно у него получается лучше, просил прощения и восхвалял его тело, из-за которого всё это произошло. Стоит сказать, что в ту ночь они сделали это снова. И Намджуна, на самом деле, никогда всерьёз не интересовал секс, но Хосок тогда открыл для него какую-то новую грань удовольствия. Каждый участок его тела горел, он сходил с ума и умолял о неведомых ему вещах, пока альфа делал с его телом что-то невообразимое. Всё, что когда-либо было у Намджуна с другими людьми, полностью стёрлось из воспоминаний хосоковыми губами. — Да, можешь смеяться, спасибо, — закатывает глаза смущённый альфа, прячась в его коленях. — Это было давно, и ты перенервничал тогда, такое бывает, — посмеивается Намджун, не прекращая его гладить. — К тому же, потом всё сложилось куда лучше, чем кто-либо из нас предполагал. Ты так хорошо обо мне позаботился. — Конечно я перенервничал. Все эти твои мышцы, плечи и бёдра. Кто бы вообще смог остаться в своём уме? — О, мой альфа делает такие хорошие комплименты, — воркует Намджун. — Тебе не о чём волноваться. Посмотри на меня, на своих омег. Разве кто-то из нас не доволен? Ты всегда заботишься о нас, всегда уделяешь нам столько времени и внимания, сколько можешь, всегда следишь за тем, чтобы мы были сытыми, здоровыми и сексуально удовлетворенными. Ты замечательный альфа, не волнуйся. Чонгук тоже это почувствует. Нет, думаю, он уже это знает. — У меня замечательные возлюбленные, — выдыхает Хосок, светясь благодарностью. Намджун всегда удивляется тому, как легко Хосоку поднять настроение, как легко сделать ему приятно: несколько благодарных слов, пара поцелуев и лёгкий массаж головы и плеч. Достаточно просто уверить Хосока, что он всё делает правильно, и альфа удвоит усилия и отдаст взамен ещё больше. Намджун не знает, откуда у Хосока так много сил любить их всех настолько сильно. Но думать об этом, однако, совсем нет смысла, потому что Хосок и его любовь никогда не будут для Намджуна постижимыми вещами. Возможно, в этом и есть суть любви — никогда не быть разгаданной до конца. — Ты выглядишь уже лучше, — говорит бета. — И я бы на самом деле провёл с тобой больше времени, но тебе нужно готовиться к ночи. Сегодня в нашей стае станет на одного человека больше. Позаботься о Чонгуке. — Мог даже не говорить этого, — усмехается Император, поднимаясь с колен Намджуна, разнеженный и захваленный. Намджун хочет зажмуриться от того, как сильно Хосок сияет. Быть тенью кого-то настолько яркого — это больше, чем он мог вообразить. — Я собираюсь сделать Чонгука нашим и дать ему весь этот мир. Намджун улыбается, оголяя ямочки, и получает поцелуй в одну из них, а потом в другую, а потом в обе ещё по одному разу. — Звучит отлично.***
Когда звёзды крошками рассыпаются по тёмному небу, а новый месяц острыми краями распарывает темноту, Хосок готовится выйти из своих покоев, чтобы найти Чонгука. Сегодня замечательная тихая зимняя ночь. Как раз для чего-то настолько значимого, как принятие Чонгука в стаю. Хосок уже не так волнуется. Намджун смог успокоить его нервного альфу, как и множество раз до этого. Всё, что Хосок чувствует сейчас: щемящую нежность и знакомое томящееся желание под кожей и в своих костях. Он отводит взгляд к окну, прямо к тёмному небу, откуда на него звёздами смотрят люди, которых больше нет рядом с ним. Благодарность тихими волнами накатывает на тело и оседает в костях морской солью. «Миён, спасибо, что привела Чонгука ко мне. Пусть даже ценой своей жизни. Я всё сделаю правильно, слышишь? Так что смотри, пожалуйста, как он счастлив на этой земле и будь счастлива там, наверху. Я приложу все силы, обещаю». Стук прерывает его душевные беседы со звёздами, и Хосок не успевает даже обернуться, как в покои заваливаются все его омеги. И, конечно, он очень рад их видеть, но появление их всех в его покоях среди ночи вызывает тревогу. Неужели случилось что-то плохое? Видимо, нервозные мысли ясно отражаются у него на лице, потому что Чимин сразу отвечает, опровергая все волнения: — Мы просто очень взволнованы. Пришли пожелать тебе хорошей ночи и сказать, чтобы ты хорошенько позаботился о нашем Чонгук-и. Хосок недоуменно смотрит на них всех и чувствует облегчение. Стая в порядке, всё хорошо. Вместе с тем Хосок пытается не засмеяться от их до смешного взволнованных лиц. — Что? Не смотри на меня так, — пыхтит Юнги, скрещивая руки на груди. — Я вообще-то собирался спать. Меня силой сюда притащили. — Не ври, — закатывает глаза Тэхён. — Ты не мог собираться спать, когда мы все запланировали сегодня гнездиться в твоей кровати. — Это тоже не моё решение. Я не хочу в этом участвовать, — ноет Юнги и умоляюще смотрит на Хосока, будто тот может спасти его. Будто альфа когда-либо мог сопротивляться тому, что задумали его безумные омеги. — Ты супруг Императора, это твоя прямая обязанность, — встревает Сокджин. — Не нужно использовать мой статус против меня. — Юнги-я, разве ты не хочешь погладить нашего малыша и поговорить с ним? Он так соскучился, — сладко поёт Чимин с невинной улыбкой, однако его хитрые глаза переполнены осознанием, что ему невозможно сопротивляться. Он ставит свои ладошки на живот и грустно закусывает губы, раскрывая глаза сильнее. Юнги разочаровано рычит, сдаваясь. Сокджин воркует вокруг Чимина, растекаясь заботливыми объятиями. — Вы доведёте меня до того, что я поставлю замок на свои покои, — пыхтит Юнги, пока Тэхён пытается его обнять. Безуспешно, конечно, потому что старший омега не оставляет попыток сопротивляться. Хосок смотрит на них всех: таких громких, смеющихся, обнимающихся и относящихся друг к другу с нежностью и безграничной любовью. Его сердце распухает от любви и больше не помещается в грудной клетке. Даже если иногда им сложно выразить свои чувства словами, даже если иногда они не понимают друг друга, даже если иногда им сложно двигаться в общем ритме — они никогда не сдаются. Они самые смелые и упорные люди, которых Хосок когда-либо встречал. И самые упрямые. И именно за это он так сильно и отчаянно их любит. Именно за их счастье и за их смех Хосок когда-то отдал своё сердце и свою жизнь. — Давайте подарим нашему альфе немного объятий, а то мне кажется, что он сейчас заплачет, — весело комментирует Чимин, пока они все наваливаются на Хосока. Юнги жалуется, что его сильно прижали, и показательно кривит лицо, однако не делает никаких попыток выбраться из клубка переплетённых конечностей. — Спасибо вам, мои любимые. Я всё сделаю хорошо. В конце этой ночи Чонгук-и уже станет нашим. Мы позаботимся о нём, — обещает Хосок, стараясь прижать их всех к своей груди, где сердце работает на чистой энергии любви. — Ты прекрасный альфа, поэтому конечно, всё будет хорошо, — шепчет Тэхён. Хосок получает липкие поцелуи от своих омег и не может сдержать улыбки и тихого гула, исходящего из глубин его груди. — Люблю вас, — выдыхает он. — Мы тоже любим тебя, но тебе действительно пора идти, — отвечает Сокджин. — Не заставляй Чонгука ждать. Не без сожаления Хосок выпутывается из их тёплых объятий и движется к выходу. Он ещё раз оборачивается и дарит им свою абсолютно влюблённую солнечную улыбку. Его сердце переполнено чувствами, которым нет выхода простыми способами. Но всё в порядке, потому что каждый день он находит новый путь любить их. — Спасибо, — шепчет он перед тем, как тихо захлопнуть сёдзи, оставляя омег в тишине. Однако, тишина не длится долго, потому что им всегда есть, что сказать. — Ты же знаешь, что Намджуну понадобится не больше пятнадцати минут, чтобы взломать любой замок? — уточняет Тэхён, опровергая раннюю идею Юнги. — Вы невыносимы, — удручённо мычит тот, заставляя всех смеяться. Правда в том, что он сам еле сдерживает улыбку, разрывающую его рот. Но, конечно, об этом никому знать не обязательно.***
Нухи помогли Чонгуку принять ванну с мятой и сандалом, на его плечах кимоно из тонкого шёлка, волосы распущены, немного влажные и волнистые. Они уже отросли до нижней линии плеч. Чонгук не захотел их прятать в причёску. Он закалывает прядь волос маминой бисерной заколкой и смотрит на себя в зеркало. Его щёки розовые, а в глазах прячется застенчивость вперемешку с желанием. Он ждёт слуг, которые с минуты на минуту нагрянут и отведут его в покои Императора. Это волнительно и очень желанно. Пальцы подрагивает от едва сдерживаемого предвкушения. Чонгук не уверен, что не накинется на Хосока, как только его увидит. Он улыбается своей глупой мысли, потому что почти уверен, что не сможет ничего сделать под тяжёлым взглядом Императора. В дверь тихо стучат, и Чонгук набирает полную грудь горячего воздуха, отворяя. Он широко распахивает глаза, видя у порога своих покоев Хосока вместо нух. Воздух выходит наружу вместе с нервным выдохом, и Чонгук буквально теряет свои мысли и голос, оглушённый. Обычно он видит Хосока уставшим и немного неряшливым, но сегодня под глазами альфы нет привычных тёмных впадин. Он свеж и светел. Его волосы стянуты шелковыми лентами в аккуратный хвост, оставляя лишь несколько прядей на лбу и около ушей. Он одет в золотой ханбок с тонкими белыми бортиками. На веках блестят звёзды, а губы увлажнены светом солнца. Чонгук на самом деле никогда не встречал такого красивого альфу. У него почти слезятся глаза от того, каким ярким светом Хосок сияет в этой ночи. — Ты такой красивый, — выдыхает Император, кажется, не в силах отвести от него взгляд. Но Чонгук видит себя бледной туманной луной рядом с ослепляющим солнцем. — Вы красивее, — шёпотом отвечает Чонгук. — Я хотел быть сегодня красивым для тебя, — признаётся альфа. — Нухи хорошо постарались, но, конечно, мои омеги тоже приложили к этому руку. Чонгук чувствует сладкие ароматы омег на Хосоке: они лёгкие и свежие, они знакомы ему так хорошо, что вместо ревности уже давно приносят много утешения и успокоения. Они все пахнут как дом. — Почему вы пришли за мной? Я вот-вот должен был отправиться к вам, — говорит Чонгук. — Не мог ждать, — выдыхает Хосок, покрываясь лёгким румянцем. Сердце Чонгука тает от тепла, и он чувствует, как горячо и липко становится между его бёдрами. Смущение окрашивает шею и уши омеги в оттенки розового. — Но ещё я пришёл позвать тебя на свидание. — На свидание? — Мне жаль, что всё происходит так быстро. Я хотел бы сходить с тобой на свидание и как положено ухаживать за тобой. Потому что именно этого ты заслуживаешь. Чонгук стыдливо закусывает губу, чувствуя, как дорожка смазки стекает по его бедру до самого колена. Он не уверен, что способен и дальше оставаться в своём уме, если Хосок продолжит говорить ему такие милые и нежные вещи. Он решает взять альфу за руку, переплетая пальцы. — Но ведь у нас впереди много времени. Мы можем сходить на множество свиданий и ухаживать друг за другом как положено. — Верно, — подтверждает Хосок. — Я приглашу тебя на много красивых свиданий и буду хорошим альфой для тебя. — Я тоже стану достойным вас омегой, — улыбается Чонгук. Хватка Хосока на его руке становится сильней, а ноздри раздуваются, будто до него только сейчас дошёл сладкий запах возбуждённой омеги. — Тебе не нужно быть достойным, ты прекрасен и так. Ты невероятный. Нет, Чонгук не может идти на свидание. Он почти уверен, что начнёт соблазнять альфу едва они сделают шаг. Всё, чего он сейчас хочет — это оказаться в хосоковых руках и больше ни о чём не думать. — Если я такой невероятный, как вы говорите, тогда давайте пропустим свидание и пойдём к вам. Это звучит дерзко и в некоторой степени непристойно, но глаза Хосока горят так ярко, а улыбка на его лице мерцает в ночи сверхновыми звёздами. И Чонгук уже знает, что они думают об одном и том же.Ну, целуй меня, целуй, хоть до крови, хоть до боли. Не в ладу с холодной волей кипяток сердечных струй.