Первый поцелуй моей единственной любви... It was the only kiss, the love I have ever known... Я просто люблю тебя (Tada, kimi wo aishiteru / Heavenly Forest) @Сизуру
Джеймс Поттер
"Куда ты идешь?" Сириус подозрительно прищурил глаза на черноволосого парня, который доставал свой плащ-невидимку. Джеймс улыбнулся через плечо. "Нужно встретиться с Гермионой". Сириус взмахнул бровями. "Уже пытаешься залезть к ней в трусики, Джеймс? Ах ты, собака!" Джеймс бросил взгляд на своего друга и, накинув на голову плащ-невидимку, направился в общую гостиную Гриффидора. Он уже собирался выйти, когда услышал позади себя голос Лили. Раньше, когда он еще не знал о существовании своей единственной настоящей любви, Гермионы, он бы сглотнул слюну при звуке голоса Лили. Теперь, когда он встретил свою половинку - потому что не было других слов, чтобы описать Гермиону, кроме как его половинка - голос Лили больше не оказывал на него такого эффекта. Это означало, что обычно он продолжал свой путь, независимо от того, слышал ли он голос Лили или видел ее улыбку. Однако на этот раз он остановился, потому что услышал имя, которое заставило его сердце петь, а кровь гудеть. "Гермиона просто тратит свое время на Джеймса", - говорила Лили Марлин. "Если он так легко ушел от меня, то нет никаких гарантий, что он не сделает то же самое с ней". Джеймс услышал, как Марлин насмехается. "Да, и с ее лицом это произойдет быстрее, чем ты скажешь "магия". Я действительно не знаю, что он в ней нашел. Любая другая девушка была бы приемлема, но она? Гермиона не идет ни в какое сравнение с тобой, Лили. Поверь мне". "Она умна". Оттенок неуверенности смешался в голосе Лили. "Ну и что? Она из Рейвенкло. Она должна быть умной. Не забывай, что она умна только потому, что ее физических качеств сильно не хватает. Я не могу дождаться, когда Джеймс вернется к тебе. Это будет тот самый день". Джеймс услышал хихиканье Лили и звук шагов, которые становились все глуше и глуше. Теперь он был один в общей комнате. Он неподвижно стоял в дверях, его кровь кипела, а кулаки сжимались. Он больше всего на свете хотел наброситься на Лили и Марлин за те ужасные вещи, которые они говорили о Гермионе. Однако Гермиона ждала его, и Джеймс не хотел снова опоздать на их второе свидание. Лили и Марлин могли подождать, потому что его приоритетом сейчас была Гермиона, самый важный человек в его жизни, помимо родителей и друзей. Джеймс быстро вышел из общей комнаты, не забыв наложить " Силенцио" на свои туфли, чтобы уменьшить шансы быть пойманным этой ночью. Он ни за что не позволил бы Филчу и его кошке все испортить. Он спускался, спускался и спускался по замку, пока не оказался у входа в кухню. Он снял плащ и засунул его в карман своей мантии, оглядываясь по сторонам в ожидании появления Гермионы. Через минуту она появилась, ее шаги были легкими и тихими. Джеймс улыбнулся, увидев ее. В лунном свете она выглядела как богиня, вьющиеся волосы сверкали, а глаза были широко раскрыты и бурлили эмоциями. Лили и Марлин не понимали, о чем они говорят. "Ну и что?" голос Гермионы был шепотом, когда она придвинулась ближе к его боку. "Что мы будем делать?" Его улыбка стала озорной. Он сжал ее тонкую руку, удивляясь слегка мозолистой текстуре ее ладони, но она излучала тепло и заставляла его чувствовать себя счастливым. Ему почти хотелось мурлыкать. Она посмотрела вниз на их соединенные руки, и улыбка расплылась на ее мягких губах, когда она крепче сжала их. Джеймс на мгновение отвлекся. Это было идеально. "Ну что?" Он услышал улыбку в ее голосе. "Ты не собираешься мне отвечать?" Джеймс ухмыльнулся. "Что ты скажешь о том, чтобы освободить пару домовых эльфов сегодня вечером?" Они не продержались и часа. Оба были вымазаны в разнообразной еде, которой домовые эльфы закидали их в тот момент, когда началась их кампания по освобождению эльфов. Их враждебность так поразила Джеймса, пока Гермиона не призналась, что уже начала дарить им вязаные шапочки и шарфики. В Кухнях она была известна как "злая ведьма, которая хочет освободить домовых эльфов". "Что ж, - вздохнула Гермиона, издав звук отвращения, когда стряхивала глазурь со своих волос. "Все прошло не так хорошо, как я ожидала". Джеймс ненавидел печаль в ее голосе. "Мы достанем их в следующий раз", - пообещал он ей, не обращая внимания на пудинг, стекающий по его затылку. "Не волнуйся. В следующий раз мы наложим на себя заклинание Impervius*, чтобы они не смогли до нас добраться". "Мне очень жаль, что я испортила эту ночь", - сказала Гермиона, озабоченно покусывая нижнюю губу. "Испортить ночь?" недоверчиво повторил Джеймс. "Гермиона, ты никогда не сможешь испортить мне вечер. Кроме того, если бы кто-то и испортил его, то это был бы я. Я-" "Нет, Джеймс, не вини себя. Это все моя вина, правда, за то, что я поверила в фантазию. Может, мне стоит просто сдаться?" Гермиона отвернулась, ее глаза блестели от непролитых слез. Сердце Джеймса разрывалось при виде этого. "Тетя Минерва сказала мне, что домовым эльфам нравится быть в рабстве, и я просто возненавидела это, когда услышала об этом. Никому не должно это нравиться. Никто не должен наслаждаться чувством слуги. Я пытался убедить их, что быть свободным лучше, но они не хотели меня слушать. Мои друзья уже предупреждали меня, что это будет тщетная попытка, но я им не верила. Я просто хочу помочь, понимаешь? Я хочу сделать их жизнь лучше. Но они, очевидно, не хотят этого". "Эй, - назидательно сказал Джеймс, - не говори так. Домовые эльфы просто привыкли быть рабами, понимаешь? Но как только они увидят в этом ошибку, они будут умолять о твоих шляпах и шарфах". Джеймс колебался. "Может быть, мы ставим слишком высокую цель. Такие революции должны происходить постепенно, понимаешь? Может быть, нам следует стремиться к меньшему". Гермиона фыркнула. "Например?" Джеймс заставил ее посмотреть ему в лицо, и его плечи опустились, когда он заметил следы слез на ее розовых щеках. Он медленно вытер их своими осторожными пальцами. Он почувствовал облегчение от того, что она позволила ему. Ему было неприятно видеть ее такой расстроенной, и он поклялся, что сделает все, чтобы она снова улыбнулась. Такие люди, как Гермиона, не должны быть грустными; это преступление - заставлять их чувствовать себя так. Джеймс хотел, чтобы ей стало лучше, потому что в мире, где становится все мрачнее и мрачнее, людям нужна улыбка, которую дарила Гермиона, чтобы снова вспомнить о свете. "Может быть", - тихо начал он, одной рукой гладя ее по щеке, а другой поглаживая ее удивительно мягкие волосы. Когда он встретился с ее глазами, то вздохнул. "Может быть, нам стоит попробовать забрать домовых эльфов из жестоких домов? Поскольку они не хотят быть освобожденными, мы просто должны убедиться, что семьи, в которых они служат, заботятся о них и не обращаются с ними жестоко. Таким образом, по крайней мере, домовые эльфы будут счастливо служить хорошим людям, которые заботятся и уважают их. Затем, когда мы этого добьемся, мы сможем вместе начать освобождать домовых эльфов. Как тебе это?" Она не говорила, но смотрела на него с удивлением и изумлением в глазах, как будто не могла поверить в то, что он сказал. Джеймс знал, что он говорил серьезно, особенно если ему удастся снова увидеть ее улыбку. Гермиона была самой красивой, когда улыбалась своему счастью, и даже не осознавала, как все в ней источает искренность и тепло. "Джеймс", - прошептала Гермиона в благоговении. "Ты удивительный, ты знаешь это?" Джеймс проглотил густой комок в горле. "Это ты удивительная, Гермиона". Его голос был гортанным и хриплым, как будто он не пользовался им уже долгое время. Гермиона продолжала смотреть на него, и Джеймс почувствовал, как что-то окружает их. Невидимая сила, которая связывала их вместе. Напряжение. Притяжение. Обожание. Любовь. Она росла, росла и росла, пока Джеймс не почувствовал ее вкус в воздухе, не услышал, как она шепчет ему на ухо сладкие слова, и не увидел ее между ними, как будто она всегда была там. Его сердце билось так громко и быстро. Его руки так сильно дрожали. Его дыхание вырывалось с запинками. Все вокруг замерло, время застыло, мир перестал вращаться, словно желая подарить им это мгновение. Джеймс всегда чувствовал, что любит Гермиону Грейнджер, как только видел ее улыбку, но когда его большие пальцы коснулись ее мягких и влажных щек, когда она провела линию по его руке, пока ее пальцы не обхватили его запястья, и когда их электрические взгляды встретились, не в силах отвести глаз, он мог честно сказать, что это был тот самый момент, когда он действительно и по-настоящему безумно влюбился в нее. Джеймс пристально вглядывался в ее лицо, гадая, не показалось ли ему, что ее лицо вдруг стало приближаться к нему. С расширенными глазами до него дошло, что Гермиона придвигается ближе, прислоняясь своим телом к его. Ее лицо было в метре от него, затем в сантиметре, и он чувствовал ее дыхание... "Ой!" Джеймс вскрикнул, когда почувствовал, что что-то приземлилось ему на ногу. "О, Мерлин!" Гермиона отпрыгнула назад, глядя на него с бешеной тревогой. "Джеймс! Мне так жаль! Ты в порядке? О, мне так жаль. Я не хотела наступить тебе на ногу! Тебе больно? О, что я спрашиваю? Конечно, болит! Тебе нужна помощь? Нам нужно пойти в Больничное крыло? О, это так неловко! Ты еще можешь ходить? Скажи мне. Ты..." Мир начал вращаться, время начало тикать, все вокруг них двигалось, и миллионы других значимых людей были разбросаны по всему миру, но это уже не имело значения, когда Джеймс опустился и захватил губы Гермионы в обжигающий поцелуй, который достиг и коснулся их душ, который был отмечен сквозь время и историю, и мог бы преобразить всю вселенную. Когда-то Джеймс думал, что проведет с Лили вечность и подарит ей весь мир, но теперь он знал лучше. Теперь он знал, почему Лили никогда не принимала его, потому что она не была его настоящей любовью, его самой большой любовью. Это была Гермиона. Это всегда будет Гермиона. Лили могла разбить и раздробить его сердце на миллионы кусочков, и он все равно выжил бы, но если Гермиона отвергнет его хотя бы раз, он с уверенностью знал, что умрет. Он знал, не сомневаясь и не раздумывая, что проведёт с Гермионой миллионы жизней, проведёт с ней вечность, и всё равно этого будет недостаточно. Его душа и сердце всегда будут жаждать и тосковать по ней. Ее сущность, ее существо, ее существование, все, что касалось ее, от пальцев ног до кончиков волос, от звука ее крика до мелодии ее смеха, от изгиба ее хмурого лица до изгибов ее улыбки, было вырезано в его сердце, запечатлено в его разуме, отмечено на его коже и костях и вытатуировано в его душе. Его первый поцелуй с Гермионой Грейнджер произошел ночью посреди коридора, где любой бродячий профессор или префект мог наткнуться на них в любую минуту. Было холодно, темно и тихо. Гермионе потребовалось мгновение, чтобы расслабиться в его поцелуе, и еще одно, чтобы обвить его шею руками и притянуть к себе. Она двигала дрожащими губами с нерешительностью и неуверенностью, что свидетельствовало о ее неопытности, и Джеймс никогда не чувствовал ничего настолько реального и счастливого, пока не почувствовал, как она целует его в ответ. Когда он прижался к ней, то почувствовал липкую глазурь от торта и кулинарное масло на ее мантии. Ее волосы пахли тыквенным соком и были мягкими и влажными, капая с них напитком, когда он запутался пальцами в ее темных прядях. Когда она играла с его собственными волосами, покрытыми пудингом, она размазывала десерт по его коже головы и покрывала им пальцы. Вкус ее губ был точно таким же, как он представлял, только в миллион раз лучше, чем он надеялся: шоколадные конфеты, мед и патока. Его новый аромат Амортенции. Она ощущалась такой гладкой, теплой и влажной на его губах. Он был дискомфортным и липким. Он был славным и вечным. Он был совершенным. Это было завершение. Это было просто все.