informant

      Юнги устало потирает переносицу, боясь даже на несколько секунд закрыть глаза — не уснёт, конечно, но скопившаяся усталость почувствуется ещё больше. Большая кружка, когда-то наполненная дешёвым растворимым кофе без сахара, уже давно пуста, в отличие от чаши терпения, что готова в любой момент переполниться. Дыхательная гимнастика не помогает, счёт от одного до десяти сбивается уже на четверке, Мин даже почти ломает собственные пальцы во время массажа, который, как пишут в интернете, обязательно может помочь успокоить нервы.       Мин Юнги не нервный.       Он работает следователем уже шестой год, и за это время его нервная система выработала иммунитет ко всему, что только может выбить из колеи любого другого человека. В отделении все завидуют его хладнокровности и равнодушию, за глаза говоря, что эмоций у него не больше, чем у камня, но сейчас Юнги готов рвать и метать. Он хочет перевернуть стул, хочет разбить тонированное стекло, за которым сидит молодой дежурный, скучающе смотря на молчаливую войну, хочет приложиться головой об стол, а лучше — приложить об него лицо сидящего напротив ублюдка, что улыбается самой очаровательной улыбкой, выглядя при этом как самый довольный в мире кот.       Мин Юнги не нервный, но только тогда, когда перед ним не сидит Чон Хосок.       Эти недолгие минуты, проведённые с ним в одном помещении, кажутся вечностью, и Юнги всерьез чувствует, как у него начинает дёргаться левый глаз, стоит только взглянуть на Чона, который, кажется, чувствует себя вполне комфортно, закинув ногу на ногу и сложив руки в замок на животе. Ещё бы он не чувствовал себя как дома, думает Юнги, недовольно постукивая пальцами по поверхности стола, каждую неделю здесь околачивается, кретин.       Хосок был тем, кто находился где-то между мелким хулиганом и преступником, которого знала каждая собака на районе. Сегодня его могут задержать за драку с каким-то таким же преступником, как и он, завтра — за воровство, которое он совершил просто для того, чтобы повеселиться, послезавтра — за оскорбление сотрудника полиции при исполнении, и так каждый чёртов день. В комнате допроса он появлялся чаще, чем в собственной квартире на окраине города, но никогда не задерживался в ней дольше, чем на сорок восемь часов. Закон есть закон, да и, честно говоря, никто не рвался засадить Чона за решетку — таких, как он в городе пруд пруди, поэтому любой полицейский думал «одним больше, одним меньше», каждый раз отпуская Хосока уже через пару часов пребывания в вонючем обезьяннике.       Однако другая сторона медали была менее безобидная, хотя и на неё так же закрывали глаза многие бывалые офицеры отделения. Ну, подумаешь, пару раз толкнул наркоту каким-то щуплым школьникам, подумаешь, однажды чуть не попал под горячую руку полицейских, что приехали на задержание какой-то крупной преступной группировки, едва не получив пулю в живот, подумаешь, как-то раз обеспечил эту самую группировку импортным оружием, это всё, так, мелочи. Никто не хотел тратить нервы и возиться с Чоном, прекрасно зная, что этого сумасшедшего остановит разве что сама смерть, но никак не новенький симпатичный следователь, приехавший из столицы.       Юнги никогда не относился халатно к своей работе, хотя и выглядел как человек, максимально заинтересованный в одном лишь сне. Для него работа в полиции была смыслом жизни, и когда после щепетильного отношения к каждому делу — будь то украденная сумка старушки или поцарапанное крыло чьего-либо автомобиля — он видит абсолютное пренебрежение к ситуации Чон Хосока, его трясёт.       Не буквально, конечно, внешне он всё ещё безмятежен и непоколебим, но в голове не укладывается, как на то, что творит Хоуп на протяжении уже нескольких лет, можно «не обращать внимания».       Хотел узнать, как? Флаг тебе в руки, Мин Юнги.       — А можно я тоже кофе хлебну? Заодно и вам принесу, хотите, товарищ полицейский? — Хосок тычет большим пальцем в сторону выхода из допросной, намекая на автоматы в коридоре, и заискивающе смотрит на хмурого Мина, который не хочет.       Не хочет он знать, как все предыдущие следователи смотрели на всё, что делал Хоуп сквозь пальцы, не хочет знать ничего о Чон Хосоке, не хочет этого идиотского кофе, не хочет сидеть сейчас здесь и смотреть на этого сумасшедшего, который за пару месяцев убил все нервные клетки Юнги.       — Здесь тебе не кафе, — Мин исподлобья смотрит на улыбающегося Хосока, которого такое поведение Юнги, кажется, только смешит. — Поэтому перестань вести себя, как мудак, и ответь уже на грёбанные вопросы, чтобы я смог уже засадить тебя за решётку.       Хосок присвистывает и еле сдерживает смех.       — Как грубо, товарищ полицейский, — ни один мускул на лице Юнги не дёргается, когда он смотрит на то, как изящно Хоуп поправляет длинную чёлку — после этого он кажется ещё более расслабленным, чем прежде, и следователь в который раз делает тщетную попытку успокоиться, — Не думаю, что вашему начальству понравится то, каким образом вы выполняете свою работу. Да, и к тому же, я же уже ответил на все ваши вопросы, и вы не имеете никаких оснований «засадить» меня.       Такая осведомлённость настораживает ровно настолько же, насколько и раздражает, но Юнги не зря считается одним из лучших, а главное принципиальных, следователей отделения. Это доказывают чуть расширившиеся глаза Чона, когда следователь твёрдо произносит:       — У меня достаточно оснований, чтобы прямо сейчас ты отправился в камеру предварительного заключения, — Мин замечает, как плечи Хосока чуть напрягаются, пока сам Хоуп держит невозмутимое выражение лица. — Возле складов, где произошёл процесс продажи наркотиков, были установлены камеры. Да, не самого лучшего качества, особенно учитывая время суток, когда было совершено преступление, но, ты же сам знаешь, найти тех малолеток, которым ты загнал наркоту, и получить из их уст признание — дело техники, с которой ни у одного из оперов, проблем нет.       Юнги практически готов праздновать собственную победу, когда чувствует, как атмосфера вокруг них накаляется после каждого его слова. Хосок больше не выглядит таким же беспечным, постукивая большим пальцем по собственной руке и изредка толкая язык за щёку. Следователь перекатывает на языке вкус чувства превосходства, хоть и понимает, что своей цели он достигнет не сегодня — сегодня он обязан слушаться людей сверху, а у них на Чона планы, совершенно не сходящиеся с планами самого Мина. Впрочем, сейчас ему достаточного этого лёгкого ощущения доминирования над Хоупом, со сладким послевкусием.       Которое тут же сменяется горечью, когда на самодовольном лице расплывается такая знакомая, раздражающая, красивая улыбка.       — Ну, и тогда почему вы всё ещё здесь?       По статистике на такую психологическую уловку попадается около восьмидесяти процентов преступников, и на своей практике Юнги ни разу не встречал оставшихся двадцати. Возможно, раньше Юнги звучал гораздо более убедительно, что у них просто не оставалось выбора, кроме как писать чистосердечное, возможно, все предыдущие нарушители закона, с которыми мужчине приходилось работать, были слишком глупы или напуганы, находясь не в состоянии пораскинуть мозгами в сторону обмана. Но Чон не выглядит глупым или напуганным — он, как всегда, держится очень уверенно, выглядя хозяином положения, несмотря на то, что прямо сейчас на нём надеты наручники.       Мин прочищает горло перед тем, как ответить, на что Хосок едва заметно улыбается, видимо приняв это за проявление чужой неуверенности.       — Даю возможность хоть раз в жизни побыть честным хотя бы с самим собой, — Хосок не удерживается от закатывания глаз, но Юнги невозмутимо продолжает: — Один разок можно сделать вид адекватного человека, не думаешь? К тому же, это всё учтётся при вынесении приговора, поэтому у тебя в руках сейчас возможность об…       — Облегчить собственное наказание, — перебивает следователя Хоуп, договаривая заезженную до чёртиков фразу, которую он слышал уже тысячу раз. Серьёзно, этих следователей что ли больше ничему кроме этого не учат? — Я знаю, товарищ полицейский, — Хосок опирается локтями на стол, кладя голову на тыльную сторону сложенных ладоней, и пристально смотрит следователю в глаза, — вот только эти уловки на меня лет с девятнадцати не действуют. Я думал, за девять лет способы вытащить из подозреваемого признание подвергнутся эволюции, но, видимо, я ошибался.       Юнги почти сносит со стола пустую кружку, готовый рычать от того шквала негативных эмоций, что лавиной свалились на него. Его одновременно и злит, и смешит, и раздражает вся эта ситуация, и он даже боится предположить, какими идиотами выглядят он и Чон для молоденького лейтенанта, что сидит по ту сторону тонированного стекла, наблюдая за всем этим, как за комедией в одном акте.       — Поэтому я спрошу иначе, — Хосок, будто не замечая состояния Юнги, продолжает понизившимся голосом, — Что мне нужно сделать, чтобы я мог не сознаваться?       На последнем слове следователь чувствует аккуратное поступательное движение на собственной голени, что вкупе с тяжёлым тёмным взглядом выбивает из лёгких весь воздух.       Чон Хосок смеет заигрывать с ним!       Юнги всё ещё ощущает едва заметное давление жёсткого лакированного ботинка на грубую ткань форменных штанов, которое опаляет жаром даже через такие плотные слои одежды, но в голове разом становится пусто — мысли сосредоточены только на пронизывающем взгляде, которым Хосок почти осязаемо ведёт по всему телу следователя. Ступня поднимается ещё выше, заставляя Юнги давиться воздухом от такой наглости, а Хоуп, не дождавшись никакой реакции от Мина, откидывается на спинку стула. Такое положение позволяет ему беззастенчиво пялиться на широко расставленные ноги полицейского и его ширинку, которую тот вскоре накрывает собственным ботинком, заглушая шипение Юнги своим:       — Ну же, товарищ полицейский, вы что, язык проглотили? — Хосок довольно посмеивается, следя за увеличенными зрачками Мина, — Я уверен, вам есть, что предложить. Вы же такой добрый, я по глазам вижу.       По допросной комнате разносится жуткий грохот, когда Юнги в ярости переворачивает стол, одновременно с этим хватая Чона за щиколотку и сжимая двумя пальцами место прямо под косточками. Его не волнует, что дежурный, который наверняка прихуел с такой картины, уже через несколько секунд вызовет кого-то из свободных в отделении полицейских, не волнует то, как он выглядит сейчас — гневно держась за ногу взбалмошного преступника, что теперь висит, и даже игриво подрагивает, где-то на уровне плеч Мина, который подскочил со своего места, словно собравшись прямо здесь и сейчас набить Хоупу морду. Ему абсолютно плевать на все, кроме того, что Хосок, блять, улыбается. Смотрит на него снизу вверх, чуть расставив свои длинные ноги, из-за чего Юнги выглядит пристроившимся у его промежности, и нагло улыбается одним уголком губ.       — Мои глаза выше, — голос хрипит, но Юнги списывает это на свою неконтролируемую злость, но никак не то, что его сердце стучит в глотке от такого вида Чона.       — О, правда? — Хоуп облизывает губы и слегка поглаживает коленом прижатое к его ноге бедро следователя, снова осматривая тело Мина с головы до пят. — Видимо взгляд соскользнул.       Юнги резким движением поднимает ногу Хосока ещё выше, пока сам встаёт одной ступнёй на край пластикового стула, аккурат возле паха Чона, что на мгновение задыхается воздухом от резкого давления на член.       — Ещё одно слово или действие — и я размозжу твои яйца, — он чуть наступает, подтверждая свои слова и видя, как преступник втягивает воздух через сжатые зубы.       — Вау, прямо здесь, — блять, даже испытывая боль, этот псих умудряется шутить, — Как непрофессионально с вашей стороны, Юнги-щи.       Мин клянётся, как мантру повторяет про себя, что ему не нравится то, как его имя звучит из уст Чон Хосока, который всё так же откровенно по-блядски смотрит на него, сидя на этом чёртовом стуле и заламывая от лёгкой боли брови.       Мин клянётся, что он не наслаждается тяжестью изящной ноги и еле заметной дрожью чужого тела, что обманчиво находится под его контролем.       Мин клянётся, что то, что его сошедшее с ума сердце чувствует сейчас — первый и последний раз в жизни.       Стопа соприкасается с полом ровно в тот момент, когда железная дверь в допросную открывается, являя Юнги слегка обеспокоенное и настороженное лицо капитана и парочки оперативников за его спиной, что с любопытством выглядывают из-за чужого плеча в попытке разглядеть что-нибудь интересное. Мин спокойно поднимает улетевший куда-то в сторону маленький столик, наплевав на разбросанные по полу осколки от разбитой чашки (и его чести), и игнорирует направленные на него два взгляда: один — взволнованный от капитана, другой — насмехающийся от Хосока.       — Всё в порядке? — Намджун переводит взгляд на Чона, который даже не смотрит в сторону пришедших.       — В полном, — чеканит Юнги и машет рукой, мол идите, сами разберёмся.       Капитан Ким ещё раз изучающе смотрит на следователя и преступника, но потом всё же закрывает дверь, что-то бурча тем двум полицейским об их неуместном любопытстве и непрофессионализме, но Юнги не вдаётся в подробности. Его внимание снова сконцентрировано на хитрых глазах, которые уже не скрывают своего особого интереса к персоне Мина.       К чёрту, сейчас не до этого.       — Я действительно с лёгкостью могу сделать так, что через пару минут ты будешь сидеть в камере, Чон, — вкрадчиво начинает Юнги, стараясь игнорировать откровенный скептицизм к своим словам проскользнувший в коротком смешке, — Признаться честно, я хочу сделать это всеми фибрами души, но, к сожалению, я мало что решаю касательно твоей судьбы. Поэтому полиция предлагает тебе сделку, — Хосок вскидывает брови, устраиваясь поудобнее и принимаясь слушать, — Ты сливаешь нам информацию о поставках и продаже наркотиков или оружия — она у тебя есть, это всем известно — а мы, в свою очередь, обеспечиваем тебе жизнь без прогулок до ближайшего участка. Время на раздумья не даю — у меня нет и малейшего желания смотреть на твое лицо ещё хотя бы пять минут.       Хосок внимательно смотрит непоколебимому и, сейчас, абсолютно уверенному Юнги в глаза, будто хочет рассмотреть там хоть намёк на подставу, но игра в гляделки ни к чему не приводит. Поэтому Хосок снова вальяжно располагается на пластиковом стуле, совершенно точно не выглядя как человек, который не хотел бы, чтобы его лицо терпели ещё хоть пять минут.       — Хотите сделать из меня крысу?       — Называй это как хочешь.       — А если я скажу «нет»? — Чон вздёргивает подбородок, стреляя глазами, — Знаете, я был очень не против заглядывать к вам в участок на досуге — кофе в автоматах у вас классный и такие милые следователи работают, м-м, — он довольно улыбается, замечая как Мин сжимает челюсть, — Ну, будете уговаривать меня, Юнги-щи?       Мин проходится языком по зубам.       — Всего лишь скажу, что завтра приду с ордером на обыск твоей квартиры, и мне будет совершенно плевать погладят ли меня за это по головке, — Юнги уже, честно говоря, надоела эта игра под названием «кто кого напугает больше», но он не может не признать, что внутри каждый раз что-то приятно щекочет, когда он почти осязаемо чувствует этот переход доминирования между ними, — Как думаешь, успеешь до завтра сплавить свой товар?       Хосок ни капли не сомневается в правдивости слов следователя — за несколько месяцев работы здесь о его профессионализме не слышал разве что глухой — поэтому несколько секунд он взвешивает в голове все «за» и «против», понимая размер перевеса в сторону того, чтобы согласиться. Во-первых, на его счету действительно есть какие-то преступления, совершенные не так гладко, как он планировал, и дотошному (и обозлённому) Мину не составит труда нарыть на них нужную информацию, а во-вторых, почему бы ему не повеселиться, мозоля глаза следователя ещё больше?       — Хорошо, Юнги-щи, — Хосок, было, хочет протянуть руку, но вспоминает о сковывающих его запястья наручниках, — Я согласен.       Один уверен, что он уже сегодня вышел победителем, другой же думает, что этот раунд всё равно останется за ним — это всего лишь вопрос времени, и ни один из них не подозревает, что игра уже вышла за рамки негласных правил.

***

      — Клянусь, если через две минуты ничего не изменится, я позабочусь о том, чтобы тебе дали максимальный срок за все твои преступления.       По крыше машины стучат капли дождя, пока Юнги неотрывно наблюдает за погрязшим в ночной тьме подобием какого-то сарая, что, по словам Хоупа, является «тайным складом разнокалиберного оружия довольно-таки крупной шайки города». Они сидят в машине Мина около полутора часов, и за всё это время единственным признаком жизни в этой глуши было шипение рации на приборной панели, когда заскучавшие оперативники решали потравить друг другу старые тупые анекдоты. Юнги даже на некоторое время менял частоту, чтобы не слышать глупого смеха сослуживцев и постараться сосредоточиться на наблюдении за объектом.       У Хосока, к огромному сожалению Мина, кнопка смены частоты отсутствовала, поэтому все эти полтора часа следователю приходилось слушать странную нелепицу, покидающую рот Хоупа с удивительной скоростью. На огрызания Юнги тот ожидаемо не реагировал, постоянно сводя всё к идиотским шуткам ниже пояса и вгоняя при этом Мина в краску (слава богу, в тёмном салоне хоть глаз выколи), поэтому после получаса попыток заткнуть Чона хоть на секунду, Юнги решает включить режим глухонемого, слыша, но не слушая голос Хосока.       (На самом деле, он никогда не признается, что чуть хрипловатый голос Чона заставляет чувствовать его в относительном спокойствии.)       — Шестьсот третий, приём, что у вас? — Тэхён — молоденький сотрудник, только что выпустившийся из академии — звучит едва понятно, стараясь говорить громко и резко, но без нужной полицейскому твёрдости, и Юнги тут же снимает рацию с подставки, спокойно, но чётко проговаривая:       — Ничего нового. Через каждые семь минут разворачиваем по одной машине в сторону города, здесь больше нечего делать, — Юнги недовольно зыркает на сидящем на соседнем сидении Хоупа, что только пожимает плечами, мол «я сделал всё, что смог, остальное от меня не зависело». — Шестьсот восьмой, вы идёте первыми, приём.       — Принял.       — Во-первых, — Чон подаёт голос, когда Юнги откладывает рацию, — за полгода можно было придумать что-то и поинтереснее, чем постоянные угрозы, Юнги-щи, — Хосок вёдет себя так, будто и не было этих деловых переговоров, запоздало отвечая на выпад Мина, — А во-вторых, вы сначала докажите, что их совершил именно я, а то, знаете, — Чон вдруг окидывает тело следователя хищным взглядом, — пока создаётся впечатление, что хорошо работаете вы только языком.       Юнги поворачивает голову к Хоупу, и даже в кромешной тьме он может видеть еле заметные проблески в глазах Хосока, что смотрят на него с хитрым прищуром. В машине не теплее, чем на улице, где всё ещё идёт проливной дождь, но Юнги отчётливо чувствует перекатывающийся жар по шее и лицу от одного только осознания, как Чон сейчас смотрит и разговаривает с ним.       — Заткнись, — выходит как-то слишком жалобно и с откровенным придыханием, которое слишком внимательный к таким вещам Хосок просто не может не заметить.       — Не нужно так нервничать, Юнги-щи, — Мину кажется, что Хосок каким-то образом стал ближе, и он автоматически прижимается сильнее к боковому стеклу, всё ещё не в силах отвести взгляда от двух искр в глазах Чона. — Вам стоит расслабиться. Может, массаж?       В горле застревает возмущенный вздох, когда ладонь Хоупа ложиться аккурат на мягкое бедро Юнги в нескольких сантиметрах от его ширинки. Мужчина просто гипнотизирует взглядом жилистую руку, что с некой грубостью мнёт жёсткую ткань, и запрещает себе думать о том, что ладонь преступника смотрится как влитая на худой ноге полицейского. Настойчивые движения почему-то гипнотизируют и усыпляют и так расшатанную бдительность, поэтому Юнги не сразу чувствует чужое дыхание на своей шее и скользнувший по щеке нос Чона. Юнги чувствует себя беспомощным, жалким, нуждающимся, и он не может объяснить самому себе, почему это скользкое чувство подчинения так сильно волнует что-то внутри.       — Ты приятно пахнешь, — внезапная фамильярность и низкий голос Хоупа, прозвучавший прямо у уха полицейского, немного отрезвляют, отчего Юнги подавляет рвущийся наружу рваный выдох и хватает Чона за запястье.       — Мы, блять, на задании, — он старается звучать строго и беспринципно, но, судя по глазам Хоупа, которые улавливают лишь движение губ Юнги, у него это получается плохо. — Или, что, для такого, как ты, удержать свой член в штанах является непосильной задачей?       — Значит, тебя останавливает только то, что мы на задании? — Чон облизывает губы, — Получается, потом я могу пустить его во все тяжкие?       Юнги сжимает чужую руку скорее инстинктивно, от неожиданной наглости, но Хосок будто пользуется этим и вновь зарывается носом куда-то за ухо, пуская мурашки своим:       — Почему ты ломаешься? Ты хочешь этого, ну же, — Юнги завороженно слушает мягкий голос, боясь окончательно раствориться в нём, и чувствуя, как ладонь, что минуту назад снова легла на мягкое бедро, сейчас всё увереннее подбирается к пряжке ремня — К тому же, у тебя уже давно никого не было, так к чему весь этот спектакль?       Юнги давится воздухом, но не знает от чего именно: от уверенного тона Чона или от его влажного языка, быстро пробежавшего по мочке уха.       — Да откуда тебе это знать вообще? — голос тонет в задушенном вздохе, а глаза сами закрываются, когда Хосок одной рукой расстегивает чужой ремень и пуговицу на джинсах.       От нежелания прекращать всё это кружится голова.       — Я же информатор. А информаторы могут достать любую информацию.       Хосок поворачивает к себе голову полицейского и, не выжидая лишних секунд, — и так держался неприлично долго, — приникает к мягким губам, тут же крепче удерживая начавшееся было сопротивляться тело. Это и поцелуем сложно назвать, потому что Юнги кажется, что Чон уже повсюду. Не только на его губах, талии и напряжённом бедре, а абсолютно везде, начиная от наполовину расстёгнутой ширинки, заканчивая неспокойным сердцем Мина. Они дышат очень громко — кажется, даже ливень не способен заглушить их прерывистые дыхания, что они делают между страстными поцелуями. Все принципы и установки давно забыты где-то там, где нет блуждающих под свитером рук, где нет вкусных и манящих губ, где нет банального животного желания раствориться на сидении собственной машины под весом чужого человека.       — Блядство, — выдыхает Юнги в губы напротив и хватает Чона за волосы, недвусмысленно направляя его голову к своей ширинке и моля бога, чтобы хотя бы сейчас этот сумасшедший удержался от соблазна спиздануть какую-нибудь глупость.       Хоуп, к счастью, действительно молчит, лишь послушно цепляет пальцами скрытый боксёрами член, чтобы тут же облизать головку и крепче вцепиться пальцами в дрогнувшие бёдра. Движения его рта то неторопливые, то резкие и напористые, из-за чего Юнги едва сдерживает в себе стоны и непреодолимое желание двинуть тазом вверх, чтобы почувствовать больше узости. Мину кажется, что у него по спине течёт пот, ему безумно жарко, пальцы бесконтрольно вплетаются в волосы Хосока, который после этого незамысловатого жеста начинает стонать, пуская по члену вибрацию и сводя с ума ещё больше.       Внезапно раздавшийся треск рации не сразу приводит Юнги в себя, и лишь нежные поцелуи, которые Хосок оставляет на стволе, выводит Мина из транса, заставляя ответить.       — Шестьсот третий, приём, на месте никого не осталось. Собирать всех в отделении на всеобщую проверку?       — Нет, — прочистив горло и стараясь сконцентрировать внимание на голосе Тэхёна, хрипит Юнги. Рукой вцепившись в волосы Хоупа, чтобы хоть немного отстранить его от своего члена, полицейский тянет его вверх, но проглатывает стон, когда Хосок не поддаётся, а начинает выцеловывать низ живота, чуть приподняв ткань свитера. — Н-нет, на сегодня с этим закончим, пусть все идут по своим постам, Тэ… шестьсот восьмой. Приём.       — При…       Юнги отбрасывает рацию, чтобы двумя руками наконец поднять голову Чона и впиться в его губы своими, даже не думая о том, как грязно это выглядит после сделанного минета. Он почти готов перебраться к Хоупу на колени, чтобы почувствовать его руки на своих бёдрах, чтобы прижаться всем телом к Хосоку, и Юнги на самом деле страшно от собственных мыслей, но горячий язык, облизывающий его губы, заставляет забыть обо всём, что не связано с желанием и возбуждением.

— У тебя такой властный голос, я даже возбудился, — Чон быстро целует подбородок Юнги, пока его рука всё ещё гладит мягкий живот, нарочно обделяя вниманием возбуждённый член. — Правда актёр из тебя не очень — ты все равно звучал так, будто тебя собирается трахнуть преступник.       — Твой рот нравился мне больше, когда он был занят делом.       Когда Мин хочет снова направить голову Хосока к своей ширинке, тот перехватывает его пальцы и коротко целует подушечки, чтобы потом отстраниться от разгорячённого тела Юнги и с довольной ухмылкой принять сидячее положение на пассажирском кресле.       — Пощадите, товарищ полицейский, у меня уже челюсть затекла, — он ненадолго возвращает в свою интонацию игривые нотки, чтобы через секунду, похлопав себя по бедру, низко прошептать: — Лучше иди ко мне.       Ноги дрожат, когда Юнги в кромешной темноте без промедлений перелазит через коробку передач, чтобы почувствовать руки Хосока на своей талии и его дыхание на ямке между ключиц. Одним движением Чон отодвигает сидение максимально назад, пока Юнги одной рукой хватает его за подбородок и шипит прямо в лицо:       — Как же ты меня раздражаешь.       А потом переводит взгляд на очертания губ и забывается в них.       В противовес словам поцелуй выходит нежным. Возможно, потому что Хосок сейчас не строит из себя не пойми кого и позволяет Юнги вести. Сейчас все выглядит так, будто они не соперники — полицейский Мин и преступник Чон. Сейчас они Юнги и Хосок, которые трепетно сминают губы друг друга, едва контролируя собственные вздохи и пальцы, которые тут же начинают путешествовать по телу напротив.       — А меня так раздражала твоя чёртова выдержка, — выдыхает Хосок в губы и двигает Юнги за бёдра ещё ближе к себе, — Каждый раз, когда я пытался хоть немного подобраться к тебе, ты воспринимал всё в штыки. Для чего, Юнги? Неужели я настолько не нравился тебе?       — Я, кажется, сейчас ясно выразился — ты меня раздражаешь.       Собственные слова застревают в горле от ощущения чужой руки на эрегированном члене, а глаза закатываются от наслаждения, когда другая рука крепко сжимает ягодицу.       — Серьёзно? — Хосок пропускает тихий смешок, но тут же чувствует приливающее возбуждение, замечая прикушенные губы и изломанные брови на лице Мина, — Разве ты недостаточно принципиальный и бескомпромиссный, чтобы несмотря ни на что посадить меня? А ещё тебе плевать погладят ли тебя за это по головке, — Чон, будто в подтверждение своих слов, обводит большим пальцем блестящую головку члена и крадёт с губ Юнги хриплый стон. — Я же раздражаю тебя.       Юнги практически скулит, когда трение достигает головокружительной скорости, его ноги бесконтрольно дрожат, дыхание сбивается на каждом втором вдохе, он почти чувствует, как кончит через несколько секунд, как вдруг движение прекращается, и Юнги утыкается виском в висок Хосока, переводя дыхание. Мин концентрируется на чужом сердцебиении и улавливает неровное дыхание Хоупа, с особым наслаждением думая, что не один он здесь задыхается от всего происходящего.       — Ты… — дрожащие пальцы тянутся к чужой ширинке и едва справляются с ужасно раздражающей сейчас пряжкой ремня, — Ты правда хочешь обсудить это сейчас?       Юнги прикасается к возбуждению Хосока через ткань нижнего белья, заглядывая в его глаза и осознавая, что всё это время взгляд Чона был направлен только на него.       — Ну, знаешь, — он облизывается и по-хозяйски располагает обе ладони на ягодицах Юнги, — как ты мог заметить, я довольно-таки болтливый, поэтому я совсем не против разговоров во время секса, да и к тому же, это очень гор…       Он запинается на полуслове, когда Юнги наконец высвобождает его член из ткани боксеров и соприкасает со своим, накрывая обе головки ладонью и размазывая смазку по всей длине.       — Я против, — Юнги наращивает темп, буквально упиваясь тажелеющим дыханием. — Трахни меня уже. Молча.       Юнги яростно прижимается губами к губам Хосока, надеясь таким образом окончательно заткнуть Чона. Он шумно дышит ему в губы, когда рука Хоупа подбирается к их членам и, ласково огладив обернутую вокруг них ладонь Юнги, убирает её, заставляя Мина схватиться ею за собственную шею. Бёдра начинают непроизвольно двигаться, чтобы почувствовать хоть каплю желанного трения, но теснота машины не даёт в полной возможности насладиться соприкосновениями с нежной кожей.       Изо рта вылетает грудной стон, когда Юнги чувствует, как одной рукой его приподнимают за нижнюю часть бёдер, настолько, насколько позволяет салон автомобиля, а потом нежно возвращают на место, глубоко поцеловав. Будто сквозь толщу воды (куда попадают лишь низкие стоны Чона и его бред, который он несет с какой-то нежностью в голосе) Мин слышит шелест упаковки презервативов и щелчок бутылька смазки, перед тем, как ощутить невесомые поглаживания двух пальцев у входа. Хосок водит ими по сокращающимся мышцам, иногда немного, совсем, блять, чуть-чуть, проталкивая их внутрь, вынуждая Юнги едва ли не хныкать от возбуждения и остервенело пытаться податься назад за фантомным ощущением тёплых пальцев. Чон оставляет в презервативе один палец и без предупреждения вводит его на всю длину, ожидаемо слыша высокий стон, переходящий в скулёж, когда Хосок оттягивает одну ягодицу и резко опускает её, заставляя упруго покачиваться.       — Как вы раскрепостились, товарищ полицейский, — Чон прикусывает мочку чужого уха, когда чувствует ускоряющиеся движения таза на своих коленях, — Не ожидал от вас такого.       — Боже, — Юнги ненадолго поднимает взгляд вверх, а потом сталкивается им с тёмным взглядом Хосока, тут же чувствуя пробежавшую по всему телу дрожь, — Как же ты меня бесишь, ты можешь заткнуться хотя бы на одно мгно…       Юнги разом забывает все буквы и слова, выпуская из своего рта только низкие стоны от ощущения полностью погруженных в него двух длинных пальцев, которые так правильно давят на узкие чувствительные стенки.       — Конечно могу, — Хосок двигает пальцами всё быстрее, намереваясь найти особо чувствительную точку, — Всё-таки не хочется перебивать твои стоны.       От распирающего низ живота желания почувствовать больше и глубже хочется сдохнуть на месте, но Юнги лишь активно подмахивает бёдрами, дрожа всем телом и прикусывая кожу на взмокшей шее Чона и оставляя на ней красные следы. Его руки то зарываются в густые волосы Хоупа, когда тот осыпает поцелуями ключицы Мина, то до побелевших костяшек впивается в его предплечья, стараясь то ли отстранить его от себя, то ли, наоборот, убедиться в том, что Хосок не намерен прекращать.       Юнги царапает медовую кожу, когда срывается на крик от пронзившего позвоночник удовольствия, и слышит насмешливое:       — Полегче, Юнги-я, — собственное имя, произнесенное с нескрываемым желанием, ещё больше вставляет, — А то, как мы будем объяснять эти следы нашим коллегам? Тем, что я набросился на тебя, а ты защищал собственную честь от опасного преступника?       — Что-то, — Мин сдувает мешающую чёлку, чтобы с вызовом глянуть в глаза Хоупа, — я пока не заметил, что моей чести что-то угрожает.       Хосок хмыкает.       — Перебирайся назад. Сейчас мы это исправим.

***

      Юнги старается не замечать любопытных взглядов стоящих у входа в отделение сотрудников, которые даже забыли о собственных сигаретах, когда увидели подъезжающую машину следователя, которая, к слову, должна была прибыть около часа назад. Один взгляд всё же невозможно игнорировать — Хосок, в отличие от всех остальных, смотрит на него без тени усмешки, будто просто наслаждается видом сидящего перед ним полицейского. Они молчали всю дорогу, молчат и сейчас, пока Мин паркуется подальше от назойливых глаз, но Юнги кажется, что взгляд сейчас говорит громче каких-то слов, поэтому он спешит заглушить двигатель и, не смотря Чону в глаза, твёрдо сказать:       — Приехали, — он незаметно стучит указательным пальцем по рулю, — Если ты будешь нужен, то с тобой обязательно свяжутся.       Он набирается смелости (ненавидя себя за внезапную слабость) и смотрит Хоупу в глаза, замечая, что Чон даже не двинулся, да и не собирается двигаться с места. Хосок просто ещё раз окидывает следователя внимательным взглядом, перед тем, как откинуть голову на подголовник и расслабленно предложить:       — Давай встретимся на выходных?       Мин вздёргивает бровь, держа зрительный контакт.       — Зачем?       — Хочу, — Хосок на мгновение задумывается, стараясь правильно подобрать слова, — чтобы у нас было всё как у людей. Хочу сходить с тобой на свидание, потом пригласить тебя погулять по ночному городу, а потом проводить тебя до подъезда, наивно надеясь, что ты пригласишь меня к себе. Хочу всё по-человечески.       Юнги даже теряется на секунду, не ожидая таких слов от Хосока, который всегда был навеселе, который даже чувствуя боль и находясь в самой дерьмовой ситуации умудрялся шутить и раздражать всех своей непринуждённостью и легкомысленностью. Который, несмотря на это всё, сейчас смотрит на Мина серьёзно, без малейшего намёка на шутку.       — По-человечески? — переспрашивает Юнги, опуская взгляд на приборную панель, — Не получится у нас с тобой по-человечески, — он специально не смотрит на Чона — почему-то легче не знать, о чём он думает. — Я полицейский, ты преступник, о каком вообще «по-человечески» может идти речь?       Когда Юнги всё же переводит решительный взгляд на Хоупа, тот внимательно разглядывает покоящуюся на коробке передач ладонь Мина, очерчивая взглядом бледные костяшки. Он делает глубокий вдох, а потом касается кончиком мизинца большого пальца Юнги, невесомо поглаживая грубоватую кожу.       И почему-то это касание меняет всё.       — Хорошо, товарищ полице…       — Я готов подумать, — тараторит он, будто боясь пойти на попятную, — если ты выдашь нам ещё несколько фамилий и мест, где может быть спрятано оружие.       В голосе откровенно скользит фальшь, и оба это знают, но Хосок из-за собственной искренней радости не показывает этого, а Юнги слишком занят разглядыванием широкой улыбки Чона, чтобы как-то акцентировать на этом своё внимание.       Хосок выпрыгивает из машины и, перед тем как уйти, с такой же широкой улыбкой поворачивается к Юнги, с нескрываемым счастьем говоря:       — Я бы и так сделал это для вас, любимый товарищ полицейский.       Он хлопает дверью автомобиля, и Юнги провожает взглядом ровную спину, произнося в пустоту салона:       — А я, кажется, и так бы согласился на встречу.