Свет блядского огонька Манит к себе мотыльков.
Дорога до дома Ромыча стала настолько привычной, что у Бяши не было необходимости следить за тем, верно ли он идёт, — ноги сами вели по правильному пути. Закуривая предпоследнюю сигарету перед тем, как пачка опустеет, Марат потёр горящую огнём щёку. Её неприятно обдувало февральской прохладой, кожа вновь начинала саднить, предательски напоминая момент удара. Какая-то чёрная полоса: что Мирка с батей поцапалась, что он отхватил за то, что не вовремя покормил младших. А потому, собрав манатки и портфель с учебниками-тетрадками, Ертаев вновь отчалил из отчего дома. Субботнее утро, хоть и зарисовалось тёплым солнышком вкупе с абсолютно чистым небосводом, априори не внушало никакого доверия и желания жить. Единственное, что вызывало какие-никакие, но положительные эмоции, так это его планы на разговор с Казимирычем. Бяша чувствовал, что сможет уболтать скупщика без ругани и конфликтов, которые присущи его названному товарищу. Покупка машины должна была отвлечь от разорванных чувств, тоски и наваждений, время от времени совершавших набеги на и без того скомканные мысли. В конце концов, он уважал сам себя. Барахтаться в роли влюблённого дурачка в то время, как та, в чьём обществе сердце начинало биться чаще, встречается с его другом, Марат не желал. Он не врал и действительно считал Миру хорошей, однако каждый сам делает свой выбор. И они оба его совершили. Ниточка размышлений оборвалась, когда за калиткой он увидел знакомую физиономию. Довольный, как слон, Пятифанов восседал на крылечке в одной лишь телогрейке и спортивных штанах, и с наслаждением смолил недавно начатую сигарету. Бяша привык: этот придурок мог упасть в студёную реку, а на следующий день пойти закаляться на прорубь. Слабоумие и отвага — вот краткая характеристика Ромыча. Только вот довольство его уж больно лучезарное. Оно расцветало на веснушчатой морде плотоядной улыбкой и заканчивалось на носочках длинных лапищ, что хулиган закинул на перила выше своей бритой головы. Марат насторожился, однако виду не подал. Выпуская дым через ноздри, как свирепый дракон на охране своей пещеры, Рома кинул через калитку: — Здорова, доходяга. — И, одним махом скинув ноги на землю, словно клубок перекатился в стоячее положение. Растянутая рожа сменилась вопросительной, когда взгляд его нашёл на лице Бяши красную отметину. — Опять, что ль, мымра руки распускала? Ертаев дёрнул бровью и поджал уголок рта, давая тем самым положительный ответ. — Стервозина старая. Заходь давай, чё стоишь, — открывая калитку, махнул головой в сторону дома Ромка. Бурят тенью прошмыгнул под навес крыльца и без лирического отступления спросил: — Чё, не стесню? — Ты, чё, дебил? — в полуобороте спросил Пятифан, затворяя воротину. Хоть Бяша и знал, что выгонять его Рома не станет, с каждым годом просить ночлега было всё более стрёмно, но приткнуться, кроме волчьего логова, ему было некуда. Да и сами Пятифановы не раз говорили ему, чтоб приходил — и не спрашивал. — Жрать будешь? Пойдём. — Уже в коридоре дома, выползая из обутки, волчонок сказал через плечо: — Только в гостиную пока не ходи. — А чё, на? — Да-а, — махнув рукой, протянул он, — Мирка там спит. И скинул телогрейку. Спроси Марата о том, специально ли Ромка сделал так, чтобы он увидел расцарапанную спину, и тот с уверенностью ответит: «да». Специально, ещё как специально. И, не оборачиваясь, прошёл на кухню, позволяя полоске света очертить каждую багровую полосу. Бяша врос ногами в затёртый линолеум. Ему не требовалось расспрашивать друга, не требовалось обсуждать прелести и недостатки, как это происходило после очередной девчонки, что тот затаскивал в постель, и сопровождать это конским ржанием — всё было ясно без слов. Школьный ранец, наполненный вещами, громко плюхнулся на пол. — Э, — из проёма выглядывала голова Ромки, упивающегося своим триумфом, — мою разбудишь. Ертаев кивнул, глядя на Пятифана исподлобья. Тот, удовлетворившись, исчез на кухне, а Бяша принялся нехотя раздеваться. Чувство несправедливости и гнева, что он не может свалить из этой треклятой деревни куда-то дальше — в соседнюю, в город, — заскребло на душе голодными кошками. Он не мог бросить школу недоучившись, а переводить сына в другую мать не возьмётся. А ведь ещё целых полтора учебных года. Полтора года боли и стенаний от одного только факта, что Марат беспомощен перед обстоятельствами. Бурят прошёл вглубь дома. — Чё, с жидом-то этим говорить будешь? — ковыряя вентиль газовой плиты, спросил Рома. Бяша ещё раз обвёл взглядом его торс. Да и хрен бы с этим, решил же сфокусироваться на чём-то другом. Ромыч и живым не отступится от того, чего коснулось его собственничество. Нет смысла превращать себя в преданного пса и смиренно ждать, пока этим двоим надоест быть рядом друг с другом. — Буду. Хоть счас, на. — Внатуре? — поражённый словами товарища, оживился Пятифанов. — Ну, давай счас. Ща, номер только принесу… Да что ты, сука, — ругнулся он, саданув по криво вставшему в паз вентилю. И тут же приподнял брови, изумившись тому, насколько гулкий и громкий звук издала старая советская плита под его кулаком. — Насрать, позже займусь. — И, выпрямившись, направился в сторону гостиной. Заходил он тихонько, без обыденного шума. На неразобранном диване в ворохе одеяла шевелилась заспанная Мира, поднятая с царства Морфея жалобным криком газовой плиты. Затуманенный взор обратился к вошедшему Роме, тот тоже смотрел на неё. Девушка, вероятно, ещё не до конца вынырнувшая из сновидений, осоловело спросила: — Ром, который час? — Да спи ещё, хомяк, — проходя к комоду, хмыкнул тот. — А что был за шум? — А, это я. Газета с записанным на полях телефоном скупщика нашлась не сразу — видать батя, любивший просиживать штаны в кресле перед телевизором, незадолго до отъезда разгадывал в ней сканворды. Когда же пропажа отыскалась закинутой в верхний ящик, где покоилось различное нажитое барахло, волчонок присел на край дивана. Тонкая шея, что просматривалась в складках тканевой драпировки, пестрила багряными отметинами, которые не укрыть даже за самым длинным воротником. Пусть все знают, чья это девчонка. Рома, улыбаясь, как последний придурок, наградил прохладный лоб подруги сочным поцелуем. Мира неподдельно изумилась такой нежности и укуталась обратно, не зная, о чём говорить на сонную голову. Рома прощупал через одеяло мягкое бедро, провёл по нему рукой. — Не чебурахнись только, — сказал он, вставая. Надо было заглянуть в комнату, чтоб вынести Мирке одежду — не щеголять же голой, пока дома не только он один. Не будь Бяши, Рома был бы только рад наблюдать за точёной фигуркой, слоняющейся из комнаты в комнату, но это уж как-нибудь в другой раз, которых, с началом нового этапа их отношений, будет ещё очень много. Забирая колготы и свитер, коих должно хватить для комфортного времяпрепровождения, он вдруг кинул взгляд на взбороненную постель. Валявшаяся неопрятной кучей простынь заставила его нахмурить соболиные брови. Освободив руки, он содрал с матраса ткань: среди геометрических фигур и полос взгляд серых омутов остановился на бордовом пятне. Он как-то беспокойно оглянулся на прикрытую дверь, где сквозь щёлку проглядывалась узкая спина в объятиях одеяла. Мирка — не первая девственница, что он пропустил через себя, а посему знал, что может быть кровь, но если до этого на простынке встречались жалкие пару капель, то здесь он не мог сказать, что их всего несколько. А вдруг ей за ночь стало хреново? В груди гулко стукнуло опустившееся до живота сердце. Похватав одежду, газету и простынь, предусмотрительно завёрнутую пятном вовнутрь, Рома поспешно вернулся к подруге. — Мирк, — потрясая за угловатое плечо, позвал он её. Девушка обернулась и через узкие полосочки вместо глаз вопросительно посмотрела на него. Судя по всему, уже успела заснуть. — Слуш, тебе не плохо, случаем? — Нет, — протянула Славка, непонимающе оглядывая притащенный Ромой комок ткани и никаких ответов в нём не находя. — Ты чего? — Просто переживаю. Спи, — пожал плечами, целуя впалую щёку. Он не горел желанием разговаривать на эту тему. И если честно признаться, то сам не понимал, почему именно: то ли из-за неизвестности последствий, то ли просто-напросто не хотел оправдываться. Самое главное, что Мира в порядке, и их отношения наконец-то перешли на стадию более близких. Теперь никому, а уж тем более его бурятскому товарищу, ловить здесь нечего. С этими мыслями Рома оставил вещи Миры на ручке дивана и поспешно удалился из гостиной. — Чё так долго, на? — натаптывая пяткой быстрый ритм, недовольно осведомился Бяша. Его взгляд тоже упал на простынь. — А эт чё? — Ничё, слишком много вопросов. Вручив другу газету с номером, Пятифан снёс постельное бельё в умывальник — там, на тумбочке у раковины, гордо восседала стиральная машинка «Малютка». Пузатое тельце агрегата поглотило ткань, щедро сдобренную и без того дефицитным порошком, и начала очистительную процедуру, когда барабан был до нужного уровня наполнен водой. Дома у Пятифановых имелась и обычная стиральная машинка с верхней загрузкой — в малявке обычно стиралось что-то негабаритное вроде носков, нижнего белья, полотенец, — но Рома решил дважды простирнуть простынку, чтобы не осталось и пятнышка. От греха подальше. В коридоре по телефону уже вовсю балакал Бяша. И, судя по всему, балакал успешно. Сначала разговор явно не заладился, ибо Ертаев призвал скупщика не кипятиться и послушать его без перебивок, но уже через несколько минут на коротком слове трындел о времени и месте встречи. Рома, выжидающе прижавшись к косяку, пересёкся с удовлетворённым взглядом Марата. Тот кивнул, что означало: «всё на мази». — Заебок, — одобряюще заключил Пятифан, закинув голову назад. И, когда Ертаев положил трубку, волчонок и рта раскрыть не успел, как с улицы донёсся громкий свист вперемешку с хохотом: малолетние спасатели не забыли данное Маратом обещание, и восторженной гурьбой толпились под окнами дома, решая, кто поедет в люльке, а кто — на пассажирском. Бурят стукнул друга по плечу: — Лан, потом тебе расскажу. Иди, спасение своё отрабатывай. — Чё, хоть точно согласен он? — Да точно, на. Сегодня после восьми к нему подскочим, обкашляем. — Ну ты молоток, Бяшка. — Метнув взгляд в сторону входной двери, Рома, уже не переживая за проблемы насущные, буркнул под нос: — Бля, столько бензина счас на этих чижиков улетит.***
Рёв мотоцикла и детский смех, разносящийся по всей округе, прервали сон Мирославы. Дом пустовал, ибо Марат с Ромой околачивались на улице, возвращая помощникам должок. Славка облегчённо выдохнула: ей как раз требовалось побыть одной, собраться с мыслями. Влезая в одежду, любезно оставленную волчонком на ручке дивана, девушка не чувствовала ни биения сердца, ни тонуса в мышцах — ощущение такое, что душа умерла ещё ночью, а организм, по непонятным науке причинам, продолжал жить. На автомате Мира, как подтаявшая на солнце жижа, утекла в умывальник. Гудящая стиральная машинка неприятно воздействовала на мозг, кожа всё ещё обжигающе вибрировала на месте соприкосновений их тел. Черешенко облила бледное лицо ледяной водой, отметив, что наступление бодрости хотя бы частично принесло приятные ощущения. Затем окатила себя ещё, и ещё, и ещё. Распрямила спину, воткнувшись остекленевшим взглядом в зеркало — оттуда на неё смотрела раскрасневшаяся от холода физиономия, похожая скорее на гипсовую маску, нежели на светлый девичий лик. Мутная капля свисала с подбородка, а чёрные волосы обрамляли нижнюю челюсть мокрой бахромой, визуально вытягивая лицо ещё сильнее. Тронутая. Пользованная. Испорченная. Что ещё придёт в голову, пока мозг по кругу гоняет одну и ту же картину? Девушка не имела ни малейшего представления о том, как теперь существовать со внесёнными в тело и жизнь изменениями. Одно дело принять это самой, а другое — объяснить кому-то. Конечно, она не собиралась трубить о собственном взрослении на каждом углу, но ситуация, где отец или бабушка с дедом узнали о том, что малютка Мира теперь не девочка, не отпускала разбитое в труху сознание. Бабушка бросится причитать, дескать, «что же люди скажут?», дед смеряет осуждающим взглядом, а Владислав Сергеевич пожелает лично оторвать посягнувшему на невинность дочери подлецу всё то, что болтается ниже пояса. И, помимо шока от пируэтов, выполняемых любимым чадом, его будет ждать контрольный в голову, ведь первым мужчиной Мирославы оказался тот, кого родитель нарёк сторониться: хулиган, шпана, отребье — именно так председатель колхоза величал представителей касты маргиналов и готов был запереть дочь на груду замков, лишь бы та не связалась с кем-то из этих уличных бродяг. Но все запреты, направленные на защиту от таких сомнительных личностей, сыграли злую шутку и побудили выйти за рамки. Теперь папаше остаётся лишь поблагодарить Пятифанова за умение пользоваться презервативом. Однако, невзирая на проведённые в умывальнике утренние процедуры, кожа продолжала саднить, но уже не на лице. Зачем-то дважды перепроверив, что в помещении она одна, Мира отогнула край колгот и с опаской посмотрела на внутреннюю сторону бедра, вмиг поджав припухшие губы. Ощущения не обманули, отчего на горле образовалась невидимая удавка, с каждой секундой затягивающаяся всё сильнее. Вопрос о бане встал для неё ребром. Смыть, стереть, содрать всё, что заставляло вскипать тонкую, как папиросная бумага, кожу! По-спартански избавившись от багряных следов, девушка на ватных ногах вышагнула в коридор и, накинув пахнущую Ромкой куртку, отправилась во двор. На крыльце она обнаружила лишь сидящего на перилах Бяшу — Рома только-только отъехал с новой порцией малышни от дома. Марат, посасывая сигарету, радостно приподнял брови, когда в поле зрения нарисовалась Мирка. Спрыгнув, он раскинул руки для объятий. — Утро в китайском квартале, привет, — улыбнулся. Задубевшая мысленно и физически Черешенко, что шла с одним единственным вопросом, и то к Роме, малость оттаяла от Бяшкиной уютной энергетики и ответила взаимностью. — Нихрена ты поспать. Опять на школу забила? — Сам-то, — сипло хмыкнула Мира, облокачиваясь на перила поясницей. Она сложила руки на груди, стараясь не поднимать голову выше воротника, дабы не обнажилась испещренная отметинами шея — как бы ни хотелось поделиться потрясением хоть с кем-то, необязательно другу знать о произошедшей между ней и Ромой близости. От фиалковых глаз, равно как и ранее от серых-льдистых, тоже не укрылся синяк на лице Ертаева. Славка сочувствующе спросила: — Кто тебя так? — Мамка, — по-простецки пожал плечами Бяша. — Знакомо, — горько бросила Черешенко-младшая. — И опять мы оба у Ромы. — Хрен ли, восемнашки-то нету. Был бы я старше и не учился — свалил бы отсюда первым рейсом, на. У него поинтересовались подробнее. — Куда-куда… Коту под муда, — на свой манер хмыкнул бурят. — К бате на вахту — деньгу зашибать, а потом в город, чтоб на них отучиться. — Всю жизнь учиться, — философски усмехнулась Славка. — Ваще не говори, атас… А ты чё от жизни хочешь? Взглянув на Марата глубоким и по-взрослому осознанным взглядом, Мира так и не нашлась с ответом. То, что зрело в её не умудрённом опытом сознании, она и сама боялась рассматривать ближе. Однако, если отодвинуть все «но» и послушаться сердца, то всё, чего она хотела — это любить и быть любимой. И, переехав в деревню, ей казалось, что она на шаг приблизилась к наивной девичьей грёзе и нашла духовное пристанище рядом с тем, кто мог разбить физиономию кому угодно; с тем, кто смолил, как паровоз, пил алкоголь и ругался матом; с тем, кто математику помнил лишь до пятого класса. Страшно подумать, что в итоге именно он стал её первым мужчиной. Сегодня под утро Мирке было страшно засыпать в обществе Пятифанова. Казалось, что её бессознательное состояние не остановит Рому, если плотские желания вновь одолеют его. Она клятвенно пообещала себе, что, встав, соберётся и направится домой. Помириться с отцом виделось гораздо меньшей из зол. До последнего Мира была преисполнена уверенностью и решимостью убежать, сверкая пятками, однако, продрав глаза, девушка взглянула на хулигана через стекло оконной рамы — и взволнованное сердце беспокойно ухнуло. Но как Славка могла продолжать чувствовать к Роме то, что чувствовала ещё совсем недавно? Ответ напрашивался сам собой: она привыкла к Роме. Прикипела сильно и за короткое время. Мирослава уже не могла без него, без его общества, без сильного плеча, что подстрахует в любой момент. Если бы она рассталась с ним и вдруг увидела где-то в посёлке или школе, то сердце уже не смогло бы остановить свой бег. Оно искренне верило в то, что Рома действительно не хотел причинять боль. Оно категорически отказывалось остывать. Под многозначительное молчание к дому подъехал грохочущий мотоцикл. Малявки, подобно блохам, соскочили на землю, уступая место для следующих на очереди. Периферийным зрением Пятифанов увидел рядом с Бяшей худенькую фигурку. Обернулся — и впрямь Мира. В его куртке. Обведя взглядом их двоих, Рома только ухмыльнулся уголком рта: переживать ему уже не о чем, посему пусть заворкуются хоть до завтрашнего утра. Поддав газу железному коню, Пятифанов стартанул резко, с вылетевшими из-под колёс комьями грязи. Детки весело завизжали и заулюлюкали, уносясь с волчонком в конец улицы. Ещё несколько заходов, и удовлетворённый во всех смыслах Рома, выполнив обещание, шагал к друзьям, пока дети восторженно облепили мотоцикл. По-хозяйски привалившись на перила, тем самым отгородив Миру от Марата, он почесал взмокший под шапкой затылок и неторопливо прикурил от предложенной товарищем сигареты. Мира, не без опасений придвинувшись к парню ближе, позвала его по имени. Рома же, затягиваясь, приподнял бровь и вопросительно дёрнул головой. — Вы когда хотели бы организовать баню? — Ну, хочешь — можем сегодня, — пожал плечами Рома, выпуская облако едкого дыма. Бяша тоже заинтересовался диалогом, поворачиваясь корпусом в сторону друзей. Мирослава согласно покивала. — Лады, истоплю. Но нам вечером отойти надо будет, а тебе за дровами последить. Только не вздумай ничё таскать! Там рядом в лукошке щепа лежит — её можешь подкидывать, чтоб огонь не потух. А, если потухнет, то лучше нас дождись. — А куда вам нужно? — обеспокоенно поинтересовалась Славка. В воспоминаниях разом всплыли их кровавые приключения, в результате которых жизнь и здоровье волчонка могли ждать наихудшие последствия. Она помнила, как щемило внутренности от одного только взгляда на бледнеющего и ослабленного Рому. И ощущала сейчас абсолютно то же самое. — Надолго? — Ненадолго, — успокоил хулиган, мастерски проигнорировав вопрос о цели вечерней вылазки. — Ты, главное, не ссы, и никого не пускай. Будут борзеть — скажи, что Пятифан вернётся и ебальники им всем посносит. — Бяша не оставил слова друга без остроумного комментария: — Ага, пока они смеются, мы хоть подойти успеем. — Слышишь, ты… — в привычной для себя манере гавкнул Рома. Марат прыснул. Черешенко, промолчав, внимательно посмотрела сначала на Пятифана, затем на Ертаева. На последнем её взгляд задержался подольше: она без слов пыталась попросить его проследить за егозливым волчонком. На кого ж надеяться-то, если не на Бяшку? Тот, словно прочитав её мольбу до последнего слова, еле заметно кивнул. Булыжник на душе ослабил давку, но не прекратил её полностью. Марат, может, и проследит, но, если мотор легковоспламеняющегося волчонка заведётся, то вернётся он с щитом или на щите. Оттого и страшно: либо сам в больницу отправится, либо кого-то туда отправит — в вопросе конфликта с Семёном Рома подозрительно притаился. Словно затишье перед бурей, позволяющее свинтусу насладиться безмятежностью своей никчёмной жизни. Не верилось Славке, что ситуация его полностью отпустила. — Чё, Мирк, костёр умеешь жечь? — вдруг ворвался в подсознание голос Ромки. Девушка тряхнула головой, осознав, что ушла глубоко в размышления и не слышала развернувшийся разговор друзей. Потерянным «а?» она заставила Пятифана с Ертаевым переглянуться. — Спишь, что ль, ещё? — усмехнулся волчонок, приобнимая подругу за талию. Сердце с упоением напитывалось телесным контактом, а мозг кричал с просьбой посторониться, добивая и без того пульсирующее сознание картинками этой ночи. Дескать, после такого не позволяй ему и пальцем прикасаться к тебе. И Мира, с невероятной силой стискивая зубы, слушала сердце. — Ебанёсся, сонная муха, — с наигранной укоризной бросил Марат. — Кто-то с утра на ногах, а она харю на ходу плющит. — Черешенко лишь наклонила голову, сверля голубыми омутами друга. Бяша почувствовал диссонанс: он понимал, что подобной шуткой никак не мог её обидеть, но что-то безнадёжное плескалось на дне графитового зрачка. Промелькнула мысль о связи расцарапанной спины Ромы и столь подавленного состояния подруги, но, зарёкшись не лезть в чужие взаимоотношения, Ертаев опустил раскосые глаза, пошаркал носком ботинка и отвернул голову в сторону беснующейся малышни. — Так чё, умеешь, не? — повторил вопрос Рома. — Много ума не надо, — пожала плечами Мирослава. — А к чему вопрос? — Ну снег-то стаял — сарайку разобрать надо, скопившуюся за зиму требуху со двора сжечь, — пояснил волчонок, докуривая. — Мы крупное разломаем, а ты сиди себе, да в огонь закидывай. А вечером баню тебе раскочегарю такую, что вся деревня обзавидуется. — Ему без особых эмоций поведали о готовности помочь. — Иди тогда, поешь чё-нить, да выходи. Сапоги мои резиновые надень, что ли, а то земля мокрая, грязища кругом. Голода девушка не испытывала. Желудок, хоть и очевидно был пуст, не завывал жалобные оперы и не урчал. Разве что пересохшее до тошноты горло молило залить в себя хотя бы небольшое количество жидкости. А вот насчёт сапог подмечено верно: тех, кто живёт в низинах, благополучно топило талой водой, размывая и без того разваленные после зимы грядки и межи. Участок Ромки к таким не относился, однако и на возвышенности не стоял — весь поток слякоти проходил через него, в связи с чем двор и огород мякли от нагрянувшей весны. Огромного размера резиновые сапоги болтались на девичьей ноге, словно надетая на конец тонкой палочки шляпа. К тому моменту, как наполнившая живот холодной водой Мира вновь оказалась на улице, шлёпая по скользкому месиву широкой подошвой, малышня уже рассосалась. Парни же откуда-то выковыряли ржавую бочку и, враз перемазавшись от пят до самой макушки, поместили её в центр огорода, где сходились тропинки промеж грядок. Не въезжая, каким боком для сжигания мусора понадобилась бочка, Черешенко пересеклась взглядом с Пятифановым. Тот, видя замешательство подруги, залихватски подвигнул ей. Славка продолжала удивляться: он ведёт себя так, словно произошло нечто обыденное. За неимением практики и элементарных знаний о первом сексе, Мирослава не могла оценивать объективно, потому сей фактор не укладывался в голове, и мозг беспокойно размышлял: неужели должно быть настолько больно? Или остервенело вжимать в кровать и, не подобрать другого слова, жадно трахать — это нормально? Она предполагала, что Рома обделён умением обращаться с девушкой ласково и осторожно, однако не думала, что парень может быть настолько топорен. Самое обидное, что, невзирая на грубый нрав, он всё равно имел способности к проявлению нежности — пусть неуклюжей и местами пестрившей ненамеренным причинением дискомфорта. Почему её обожаемый хулиган сорвался в неконтролируемый пыл, причиняя не дискомфорт, а боль? Багряные отметины теперь не спрячешь ни одним свитером, а низ живота до сих пор неприятно тянуло. Хотелось обсудить произошедшее, ибо оно копошилось внутри мерзким червяком, мучительно прогрызающим путь к отгородившемуся баррикадой сердцу. Да только она не знала, что именно говорить — на все имеющиеся вопросы Рома уже дал ответы ранее. И сердце считало: эти ответы стоило принять, не выдвигая обвинений и не ища оправданий. Вряд ли ей удастся докопаться до правды, не имея рядом с собой человека, который мог бы приоткрыть истину в сфере интимных отношений. Могла бы помочь мать, но её Мира не видела уже несколько лет, и не горела желанием искать с жадной до денег родительницей никакой связи. Оставался единственный выход: закопать произошедшее далеко в подсознании и оставаться на позиции, что в действительности она и правда фантазировала об этом опыте — просто реальность оказалась далека от мира мечтаний и грёз. — О, на! — раздался на весь участок восторженный вскрик копошившегося в сарайке Марата. — Твоя лошадка! — Девушка ускорила шаг, почувствовав внутри огонёк любопытства в перемешку с озадаченностью. Какая ещё, к черту, лошадка? Ответ она получила, выйдя из-за угла дома: Рома сжимал в руке запылившуюся гитару. Он дунул на неё мощным потоком воздуха, пыль слетела с наклеек и выжженных рисунков полупрозрачным белым облаком. — Ты чё, её с самого лета не доставал? — Есть такое, — задумчиво протянул Рома, проверяя гриф и струны на колках. Поставив ногу на фундамент дома, он взял несколько аккордов. Гитара тянула заунывно, беспорядочно разбрасывая ноты. — Настраивать надо, — заключил Пятифан, отставляя инструмент в сторону. Столкнувшись с заинтересованным взглядом голубых глаз, он пояснил: — Батина, с армейки притаранил. Славка кивнула, дескать, всё понятно, и работа по освобождению территории от хлама двинулась с мёртвой точки. Парни резво разожгли огонь в притащенной бочке, из которой предварительно слили скопившуюся воду, и сразу же перешли к расхламлению примыкающей к дому сарайки. Как оказалось, имеющегося приданого у Пятифановых насчитывалось не меньше, чем у Миры дома — она только успевала кидать в костёр отсеянные от него деревяшки: тут тебе и канистры с неизвестным содержимым, и молоток с обломанной ручкой, который Рома отбросил в сторону, — как он сказал: «на металл», — коробки с вещами, цепи от бензопилы и даже маленький ржавый велосипед на трёх колёсах. — Вот это внатуре моя лошадка, — усмехнулся хулиган, вертя транспортное средство за погнутый руль. — Ага, помню, как ты ехал на нём с горки и оттормозить не смог — так и полетел в крапиву, на, — хохотал Бяша. Шутки ради Пятифан попробовал примоститься на державшуюся на соплях сидушку. Удивительно, но поеденный ржавчиной металл не дал слабину. На спущенных колёсах, что под таким весом тут же пошли восьмёркой, Рома пропахал землю пару метров. Черешенко, подавленная собственными размышлениями, долго наблюдала за разворачивающимся цирком без каких-либо эмоций, однако, когда велосипеду надоело издевательство, и тонкая рама, лязгнув, опрокинула грузного волчонка прямо в мокрую траву, улыбка таки прокралась на бледное личико. Бяша, ухватившийся за живот, от приступа хохота согнулся пополам. — Чё, Ромыч, может, ещё раз с горки, на? — утирая выступившие в уголках глаз слёзы, сипел бурят. — Крапивы, правда, нет, но, я думаю, ты что-нибудь придумаешь. Рома и сам, зажмурив льдистые глаза, гоготал, широко раскрывая клыкастую пасть. Одежда безнадёжно вымокла и испачкалась. Он утёр обратной стороной ладони лицо, убирая грязь, но размазал её ещё больше, отчего создалось впечатление, что у него в одночасье выросли пышные сталинские усы. Бяша, готовый завалиться наземь кверху брюхом, лишь бы его не порвало от смеха, травил новую хохму: — Виссарион Иосифыч, прошу, не расстреливайте. Снимем мы ваш портрет у туалета, на! Сумасшествие продолжалось долго, и обострилось в тот момент, когда Рома начал вставать: пятка соскользнула в межу, и парень со шлепком уселся на пятую точку. Удивляясь, что смеяться ей было легче, чем прокручивать в голове события прошлой ночи всё снова и снова, — хотя при травмирующих событиях бывает наоборот, — Славка не хотела останавливаться — пусть весёлое мгновение продлится дольше. Но никто и предположить не мог, что разгоревшийся ералаш утихнет так же неожиданно, как он начался. — Привет, вы чего? Вас с самого начала улицы слыхать, — донеслось с конца двора. Троица синхронно замолкла и направила взгляды к источнику звука. У калитки, переминаясь с ноги на ногу, стояла Полина с неизменным футляром для скрипки в руках. Мира встретила подругу взглядом, полным плохо сдерживаемой радости, а вот Рома и Бяша, переглянувшись, насторожились. Пятифан как хозяин дома требовательно вопросил: — Чего тебе, Морозова? — грубый голос с отвращением выделил колкую «р». — На шум пришла, — бесхитростно поведала скрипачка. — Поглядеть — может, вы клад какой отыскали. — Ага, — небрежно отозвался Рома, поднимаясь на ноги, — с тобой бы всё равно делиться не стали. Топай подобру-поздорову, куда шла. — Да я не к тебе, а к Мире. — Голос Полины сделался металлическим, хлёстким, словно сорвавшаяся со скрипки струна. Одной фразой девушка демонстрировала свой характер: если уж пришла, то уходить без цели своего визита не намерена. Пятифан же, по упрямству способный посоревноваться с бараном, настырно идущим на автомобиль, продолжал перепалку: — Мира тебя не звала. Иди уже, а, дед ждёт. — Ром, — протянула Черешенко, поджав губы. Тот обернулся на неё вопросительно и в некотором смысле злобно. Понятное дело, он тут отбивается, а она ему по языку рубануть вздумала. Догадаться о том, что хулигану такое придётся не по нраву, совсем несложно. Хоть и не до конца понимая, для чего волчонок, не спросив мнения самой Славки, так яро выпроваживал Морозову, Мира очень хотела с ней поговорить. Несколько дней обиды и молчания сказались на её настроении: она погрязла в беспокойстве, что помириться у них уже не выйдет. Черешенко-младшей нравилось проводить время в компании Ромы и Марата, но с парнями не обсудишь того, что могла бы понять только лучшая подруга. Девушка поднялась с выделенной ей деревянной чурки, уже собираясь покинуть общество ребят, однако её остановили: — Да хрен с ним, сиди. — Волчий взгляд воткнулся копьём в Полину. — А ты заходи. Нехер там у дороги шопоркаться — не шалавы. А мы отмываться пошли. — Ты, — поправил друга ещё посмеивающийся Ертаев. — Жопой нюхаешь цветы! Пошли, я сказал. Заодно затопим. Бяша заботливо открыл однокласснице тугую калитку, и парни утекли в баню — только приглушённый бубнёж выдавал их присутствие. Скрипачка, с неким сомнением оглядываясь по сторонам, аккуратно шагала по самой протоптанной дорожке и старалась не вляпаться в слякоть. Мира тоже выдвинулась ей навстречу, подруги сошлись возле крыльца. Минута взгляда глаза в глаза. Славка выжидала, когда Полина начнёт говорить, а Полина, в свою очередь, подбирала слова. Перехватив футляр обеими руками за спиной, приобретя тем самым какой-то виноватый вид, Морозова заговорила: — Мира, — грудь под утеплённым пальто приподнялась от глубокого вдоха, — всё это время я размышляла, долго очень, и поняла, что повела себя некультурно. Мне не стоило так дёргать тебя и пытаться увести. Конечно, — вздох, — я не готова отступаться от своих слов — ты знаешь, каких. Но и прекращать общение было бы верхом дикости. В конце концов, мне будет спокойнее, если я буду рядом. Прости меня? — Полинка, — улыбнулась Мира, и фиалковые глаза блеснули, рискуя вогнать девушку в сентиментальность. — И ты меня прости, что из-за меня пришлось врать отцу. Просто дело в том, что, — она кинула короткий взгляд на дверь предбанника, убеждаясь, что та закрыта, и перешла на шёпот, — я так боюсь, что он узнает о Роме. — Я знаю, — покивала скрипачка. — Поэтому пришлось вновь лгать с три короба. — Черешенко-младшая нахмурила брови в непонимании. — Твой отец звонил на следующий день после твоего побега — видимо, он не особо вчитывался в твою записку, либо же не запомнил цвет крыши моего дома. И знаешь, хоть я и злилась на тебя, но не могла подставлять. Я наврала, что ты спишь, и попросила вечером набрать на твой мобильник. Я думала, он скажет тебе про меня, и ты поймёшь, что я беспокоюсь. Мира изумилась столь феноменальной находчивости Морозовой. Подумать только: успеть проанализировать ситуацию, пока на проводе висит встревоженный родитель сбежавшей подруги, и ответить нечто правдивое и убедительное. — Я боялась признаться тебе, что сбежала. — Тогда, раз уж так боишься за своего Пятифанова, действительно приходи ко мне: и долги по учёбе перепишешь, и от отца бегать не придётся. Он сказал, что доверяет мне. Если ты останешься у Ромы, то я не смогу тебя предупредить, когда явится Владислав Сергеевич. Да и соседи не безглазые, сама понимаешь. Девушку передёрнуло. Она действительно и думать боялась, что Черешенко-старший узнает о том, с кем спелась его примерная лапочка-дочка, однако втягивать в семейные дрязги ту, кто никакого отношения к этому не имел и всё равно продолжал прикрывать её тыл, не представлялось возможным. Полинка права: собственная беспечность рано или поздно вылезет боком, ведь от соседей весточка долетит быстрее, чем Мира успеет дойти от дома Пятифановых до Морозовых. Но, по правде говоря, эти опасения постепенно угасали, ибо отцовский авторитет подрывался в её глазах с молниеносной скоростью. Если ему можно, то чем хуже она? — Я подумаю, спасибо тебе. Правда, спасибо, — с серьёзностью в голове ответила Славка. Скрипачка понимающе пожала плечиками. — Ты, кстати, сейчас домой? Может, переоденешься — и к нам? Я договорюсь с Ромой. — Морозова поведала, что ей очень неловко вмешиваться в их сформированную компанию. — Да брось, Полин. Они там вдвоём околачиваются, общаются о своём, а я, как курица, глазами кликаю и слова вставить не могу. Одноклассница помялась, перекатываясь с мыска на пятку и обратно, затем с толикой скептицизма дала согласие. Мира, улыбнувшись, ринулась к бане — договариваться с владельцем дома. Пятифанов встретил её в довольно комичном виде: в трусах и с куском мыла возле тазика. Бяша же, распластавшийся на лавочке, болтал закинутой на колено ногой и о чём-то активно вещал перепачканному товарищу. Он дёрнулся, когда порог предбанника перешагнула всполошенная Черешенко. — Да ладно, чё она там не видела? — хмыкнул Рома. Бурят философски сморщил лоб, устраиваясь в прежнее положение. Взгляд серых омутов сфокусировался на вошедшей подруге. — Чё хотела, Мирк? Ушла твоя лучшая подружка? — Нет. Я хотела попросить тебя кое о чём, — девушка в смущении замяла рукав пятифановской курточки, что не укрылось от волчонка. Он внимательно уставился на неё, на время прервав своё занятие. — Можно Полинка с нами костёр пожгёт? Вам помощь, да и мне не скучно. — Рома задумался, выстроив соболиные брови в забавный домик. Вопрос Славки будто бы поставил его в тупик. Было видно, что принимать до мозга костей правильную скрипачку в своём волчьем логове хулиган не горел желанием — он, как выяснила Мира за время их общения, вообще гостей не жаловал, — однако и отказать девушке не мог. — Если нет, то мы можем погулять пойти. Бяша, склонив голову в сторону друга, помог принять положительное решение: — Не жопься, братан. Они хоть вдвоём посидят, пока мы отойдём. Никакой Витёк во двор и носу не покажет — Морозова его быстро за патлы оттаскает. Мира поморщилась: Полина — и за патлы? Безусловно, в девочке прослеживался твёрдый и железобетонный стержень, но, чтобы противостоять такому, как Гиря, их и двоих мало. Однако, Бяшины слова возымели вес. Ромка, дёрнув уголком губы, кивнул. Мирослава заулыбалась лучезарно и искренне, затем, даже не поняв, что толкнуло её к подобному действию, подошла и, беря за лицо обеими ладошками, нежно чмокнула парня в щёку в знак благодарности — и была такова. Смылась из предбанника с такой скоростью, что не увидела, как покраснело место поцелуя. — Не спусти только, на, — усмехнулся Ертаев. — Захочется — обязательно тебя позову, чтоб свой пиздлявый рот подставил.***
В весёлой компании сумерки подкрались незаметно. Дни существенно прибыли, однако недостаточно, чтобы околачиваться на улице до десяти вечера — темнело уже к полшестому. За время ковыряния в сарайке в события не единожды вмешивались всё новые происшествия: например, Ромка, благополучно отстиравшись и перекочевав в сухие шмотки, умудрился навернуться второй раз, когда они с бурятом, горбя спины, волокли из пристройки старую центрифугу для отжима белья. А Марат от хохота растерял бдительность настолько, что тоже влип коленями в слякоть, не заметив под ногами деревяшку. Грязные танцы, как окрестила Морозова сие безобразие, продолжались до победного. Когда же сарай и двор, наконец, опустели от скопившегося хлама, парни придвинулись к подругам, сидящим около периодически изрыгавшей снопы искр бочки. На деревню опускалась сероватая хандра, пришедшая из-за леса с мокрыми облаками. Солнышко исчезло ещё до того, как успело закатиться за горизонт, а округа вызывала холодное отторжение. Хотелось до потери пульса держать ладони протянутыми к пылающему огню. Рядом примостился взмокший Пятифан, предварительно воткнув в землю деревянный ящик. Бяшка тоже подобрался поближе к Полинке, усевшись на корточки. Скрипачка умиротворённо шепнула: — Пахнете весной. По компании прошёлся тихий смешок: от парней действительно разило сыростью и мускусом. Конечно, поковыряйся-ка в такую погодку на участке — будет удивительно, если не перемажешься в грязи по уши. Мира пискнула об этом, и Рома, шлёпая ветровку по карманам, возразил вполне весомым аргументом: — Ну, а когда ещё этим заниматься? Округа подсохнет — и костры жечь запретят. А сейчас, если что и загорится, то только моя сига, — и в доказательство своим словам, подцепил из пачки табачную палочку и чиркнул пьезо-зажигалкой. Потянуло жжёным табаком. Славка, подобравшись, съёжилась, на что волчонок притянул озябшую подругу к себе. — Простынешь ещё к херам, — зажимая сигарету уголком рта, посетовал он. Марат же, выпятив грудь колесом, многозначительно посмотрел на Полину, а та лишь коротко отбрила: — И не надейся. Влажный хлам горел медленно, отчего из жерла бочки валил сизый дым. Мирослава, позволившая обвить себя за плечи, неотрывно смотрела на языки пламени. Огоньки плясали в голубых глазах, точно где-то вдали горело васильковое поле. Он и обнимал её как раньше: крепко, поглаживая большим пальцем с потёртым кольцом. И Мира злилась. Злилась, что, благодаря этому моменту, чувствовала, как вся ненависть и обида утекают, точно тёмная вода в сливное отверстие раковины. И тот поцелуй в предбаннике — она никогда не совершала подобные действия без искренности и противовольно. Стало быть, она действительно простила его? — На Дом Культуры объявление повесили, кстати, — вдруг заговорила задумчивая Морозова, — со следующей субботы ярмарка начинается. — О-о! — восторженно протянул вмиг оживившийся Бяша. Рома поддержал порыв друга, изгибая рот в ухмылке и кивая головой. — Я уж думал, что облом, на! Чё, мож, рванём на моцыках, как в Новый год, а? — Локтем он легонько толкнул Полину. Скрипачка картинно пошатнулась и пожала плечами. Пятифанов, выдыхая ноздрями дым, сощурил глаз и с нескрываемой издёвкой бросил: — Ей, дай Бог, пешком-то добраться, а то дорогу только до школы знает. — На осклабившейся волчьей морде огромными буквами красовалось, что обществу Морозовой он всё ещё не особо-то и рад. Можно сказать, оно хулигану по-настоящему претило. Мира невольно связывала такие натянутые отношения с той нераскрытой тайной, разорвавшей их дружбу. Неизвестно, права ли она, ведь, по скромному мнению Черешенко, разойтись, как в море корабли, можно и без войны. Сама же скрипачка, видимо, так не считала — она выгнула дугой левую бровь и фыркнула, не позволив насмехаться над собой: — Я-то хотя бы до школы, а кто-то — до общежития, гаражей и подворотен. — Зато тебе туда не сунуться со своей скрипкой — сразу смычок обломают. — Да я и не собиралась. Бяша, переглянувшись с озадаченной очередным препирательством Мирой, недовольно взвился: — Да хорош вам, на! — и зло кинул бычок в бочку. — Ромыч, пошли, подкинем в баню, да собираться пора. Этого хватило, чтобы Пятифанов отвлёкся от бесполезного трёпа, потушил сигарету о туловище ржавой бочки и, предварительно оставив на девичьей щеке собственнический поцелуй, зыркая одним глазом на Морозову, отправился собираться. Полинка посмотрела на подругу, а та лишь отвела в сторону полный замешательства взгляд. И скрипачка спросила, когда они остались вдвоём: — Куда это? — Не разберёшь, — пожала плечиками Мира, поднимая с земли не попавшую в огонь палку. Щербатый конец вонзился в сырую землю, вырывая небольшой кратер. — Самой интересно. А то мне прошлого раза хватило. — Морозова вскинула брови, чуть подаваясь корпусом вперёд, чтобы заглянуть девушке в глаза. — А, я же тебе не рассказывала. — Вздох. Мозг каждый раз содрогался от страшных картинок, что всплывали из воспоминаний одна за другой. — Завалились ко мне посреди ночи все побитые, как собаки. Марат ещё ладно, хотя бы сам шёл, а вот… — И что, ты их таких приняла? — ужаснулась Полина, по неосторожности перебив Черешенко. Руки сжались в крепкие кулаки, целиком и полностью разрушая образ хрупкой девушки. Вот такая Морозова и впрямь могла оттаскать Гирю за вихрастые патлы, да ещё и с завидной прыткостью. — В милицию-то не пробовала обратиться? — Рома не разрешил. — Да кто он такой, чтобы тебе что-то запрещать? — несмотря на крайнее возмущение, Полина говорила спокойно, однако по атмосфере, витавшей вокруг, чувствовалось, что на деле подруга вскипала, словно оставленный на плите чайник. Того и гляди, начнёт клокотать и плеваться каплями бурлящего кипятка. Закралась мысль, что зря Мира это рассказала. Они обе будто кардинально изменились за прошедшие после ссоры дни. Безусловно, одноклассница, находясь на месте Славки, им и шагу бы не позволила сделать за порог, придерживаясь справедливого и правильного решения проблем, но что-то в Морозовой перевернулось с тех пор. Что-то, чего Мирослава не могла отследить. — Проблем бы было больше и разбирательств, — проковыривая палкой всё новые отверстия в земле, попробовала оправдаться она. — У кого? — спросила скрипачка, и вопрос оказался риторическим. — Ты, что ли, разбиралась бы? Я на тебе погонов не вижу — значит, это не в твоей компетенции. А вот виновники получили бы по заслугам! Чем ты думала? — Я в тот момент, если честно, вообще думать не могла, — призналась Мирослава, запуская многострадальную палку в бочку. — Ни о чём, кроме оказания помощи. — Мне бы позвонила — я бы подумала за тебя, пока помощь оказываешь. — Э, полуночницы! В дом хоть зайдите! — послышалось издалека. На пороге крыльца стояли переодетые и накрахмаленные Ромка с Бяшей в приличных по их меркам шмотках: волчонок в неизменном спортивном костюме и безрукавке, Марат же в джинсах и цветастой болоньевой олимпийке. Уж больно легко для такого времени года они оделись. Мира, покинув общество Морозовой, которой требовалось время, чтобы остыть и переварить полученную информацию, подошла к парням. Взгляд васильковых глаз упал на вывернутый наизнанку капюшон. Протянув руки, она, с неожиданно воспрявшей в душе заботой, поправила его. — Ну, чё, красивый теперь? — хмыкнул Рома. Девушка как-то сдавленно кивнула. — Вы замёрзнете. — Не бзди горохом, — по задней части бедра пришёлся одобрительный шлепок. Вот это уже сконфузило не на шутку, но вида Славка не подала. Разве что дыхание на секунду сбилось с привычного ритма. Но все мысли обволакивало трепетное волнение за шпану. Кто их знает, куда они действительно намылились. Однако шли бы на толковище — вряд ли надели бы парадное шмотьё. — Так, моську подбери, — подбородок обхватили мозолистые пальцы, и на собравшуюся холмиком щёку шлёпнулся звонкий поцелуй. — Мы скоро. Закройтесь изнутри дома. — А вы не на мотоцикле? — Не, мрякотно. — Да уж, — укоризненно шепнула Полина, когда парни вышагнули за пределы двора. — Отчитываться он никогда не любил. — Что теперь сделать, — провожая друзей взглядом, горько махнула ладонью Мирослава. — Если завалятся ободранные и избитые — в этот раз точно в ментовку позвоню, — пообещала она, скорее, самой себе, нежели подруге-скрипачке, скрестившей на груди руки. Морозова обронила что-то про правильность принятого решения, и, дождавшись, пока хулиганы скроются из виду, девушки направились в дом. Пляс огня в бочке давно утих, посему оставлять её в гордом одиночестве было совершенно нестрашно. Уведомив временную хозяйку пятифановского логова, что она здесь впервые, Полина, морща носик, переступила порог. Черешенко, с большим трудом провернув вентиль ржавого замка, в ответ лишь красноречиво развела руками — ей-то уже не привыкать. От гоняния чаёв скрипачка отказалась, посему было решено расположиться на диване в гостиной, где так и остались лежать подушка с одеялом. Полина, придирчиво распрямив складочки на штанах, уселась с самого краешка, в то время как Мира, вернув постельные причиндалы на Ромкину кровать, забралась на диван с ногами, уминая ледяные стопы под себя. Гостья, подперев кулаком подбородок, уставилась на Черешенко-младшую. Славка чуяла, что на языке у скрипачки завязывается целая цепочка вопросов, на которые ей предстоит ответить. — Я думала, у него тут всё иначе, — хмыкнула Полина. — Ну, и как тебе здесь? — голубые глаза очертили комнату. — Сначала было непривычно, — призналась Мирослава, теребя рукав. Она замахала ладошкой, когда с уст подруги слетело вполне искреннее «н-да уж, это, конечно, не сравнится с вашим домом»: — Да не в этом дело. — Скрипачка удивлённо поджала губы, словно следователь, ожидающий чистосердечного признания. Мире показалось, что она давно прочла всю подноготную, что томилась в надломленной этой ночью душе — правду, с которой даже сама Славка не знала что делать. На секунду плечи передёрнуло. — Я имею ввиду, что, — тихо заговорила она, — жить под одной крышей с хулиганом — это для меня в новинку. — Действительно, — закинула ногу на ногу. — А с двумя? Бяша, насколько я знаю, часто у Ромы ночует. — С ним поспокойнее. Морозова нахмурилась, отчего тень, падающая на глаза, зажгла голубую радужку, и Слава поняла, что болтнула лишнего. Пронизывающие до костей омуты, что сверлили похуже бормашинки в кабинете зубного и были точным олицетворением фамилии их хозяйки, на мгновение опустились чуть ниже их с Мирой зрительного контакта, и едва заметно расширились — точно в поле зрения подруги попало нечто пугающее, но она с трудом сдержала эмоции. Прикрывая шею воротником, Черешенко-младшая не предполагала, что это уже не имело никакого смысла. Скрипачка вдруг перевела тему: — Ты с отцом-то собираешься мириться? — Нет! — на одном дыхании выпалила Мирослава, непроизвольно повысив голос. — Полин, он мне всё ясно дал понять. Пусть живёт со своей Марго и не трогает меня. — Интересно, как он может тебя не трогать, если ты его дочь? — А вот так. Пусть сам думает. — То есть, Владислав Сергеевич должен тебя, несовершеннолетнюю и без образования, бросить на произвол судьбы в нашей глухой деревне? Или, может быть, и вовсе забыть о твоём существовании? — Почему сразу так? — напряжённо поёрзала Мира. — Достаточно не указывать мне. А то ему всё дозволено, а я должна молчать в тряпочку. Это уже несправедливость какая-то. — Взрослые вполне могут оценить глупость своих поступков и глупость поступков своих детей. Мы в нашем возрасте не имеем столько жизненного опыта. — Морозова наседала беззлобно, однако филигранно: Мира не успевала даже подумать над ответом, как вопрос ставил её в непроходимый тупик. Где-то Полинка права, и Черешенко-младшая не могла этого не признать, но гордыня и упёртый характер вогнали хозяйку в гневный диссонанс. Славка надулась, словно мышь на крупу. — Ладно, — сбавила обороты скрипачка, видя, что столь резкий диалог ведёт к новой ссоре, — не злись. Ты просто попробуй его понять. О большем я тебя не прошу. — Даже пробовать не буду, — не отступалась от своего Черешенко, ёрзая на месте всё беспокойнее. — Мне больно и обидно! Рома в тот день мне сказал: «если выбрал шалашовку вместо ребёнка — нет такому понимания». И я считаю, Рома прав. Не хочу, как собака служебная, исполнять его указки и при этом быть на втором месте после этой Марго. — Знаешь, у нас в семье… — Полина, не суди по своей семье, — окрысилась распалившаяся до точки невозврата Мира, без зазрения совести перебив подругу. От возмущения девушка привстала на колени и, нависая над собеседницей, взглянула той прямо в глаза. — Если у тебя такие хорошие родители, то я поздравляю, ты не была в моей ситуации! Посмотрела бы я на тебя, когда родной папаша тебе скажет: «Дочь, тебе придётся принять мой выбор, как бы ты этого не хотела», а перед этим ещё и пощёчину влепит такую, что весь школьный материал повылетает! Вот когда переживёшь это — дай знать. — Я совсем не это хотела сказать, — попробовала оправдаться Полинка, заметно растерявшись. — Ты просто меня не дослушала. — Да я не хочу это слушать! Похвастаться своими прекрасными отношениями с родителями ты можешь где угодно, а мне от этого ни горячо, ни холодно. Знаешь, все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Так вот у меня второй случай! Поэтому хватит задвигать мне про свою идеальную семью и ваши радужные отношения — иди и передай им мой пламенный привет. Тирада вышла необычайно гневной. Настолько сильно Мира злилась только на собственного отца. Ярость выжигала последние капли самообладания и фильтрования произносимых слов. Черешенко высказала чересчур много, и затормозиться смогла уже далеко за финишной чертой. Ожидая ответный залп от подруги, которая подобные выступления в свою сторону терпеть уж точно не станет, девушка сжала губы в тонкую ниточку. Однако взор Морозовой вдруг сделался туманным, а затем и вовсе опустился вниз. Славка чуть отклонилась назад, быстро моргая глазами — такой реакции она не ожидала. Скрипачка выдержала долгую паузу и, шмыгнув носом, сдавленно просипела: — Я уже ничего не смогу сказать моему папе, — вновь шмыгнула, — как и маме. Тонкие брови Морозовой выстроились домиком, а ресницы накрыли веки, но это не помогло, и из уголков глаз таки просочились предательские слёзы. Утирая щёки, гостья отвернулась, вдруг сделавшись такой маленькой и беззащитной. Опешившая Мирослава так и окаменела с едва приоткрытым ртом, где застряла не вылетевшая колкость. Она щипала язык, кровила дёсна, но девушка, вцепившись в спинку дивана, не позволяла себе издать и звука. Подмывало пуститься в бесконечные извинения и утешить вздрагивающую от немых рыданий Полину, но Мира под грузом всепоглощающего стыда лишь обессиленно упала обратно. — Полина, я… — Я всё понимаю, ты не могла знать, да и вряд ли хотела меня обижать, — всхлипывала она. — Но ты попала в самую точку. Поэтому я и прошу тебя помириться с отцом, Мира, понимаешь… В любую секунду может настать тот момент, когда уже слишком поздно что-либо говорить. — Я… — Славка аккуратно подсела ближе, кладя руку на вибрирующее плечо, — я не знаю и ничего не могу обещать. — Просто попробуй. — Морозова отняла руки от расчерченного солёными дорожками лица и с мольбой посмотрела на Миру. — Прошу тебя, попробуй. — Я попробую. Только, пожалуйста, успокойся. Сил еле хватило на объятия. Девушки обнялись так крепко, словно не виделись целую вечность. От калейдоскопа эмоций за последнее время Миру, уткнувшуюся в плечо подруги, точно начнёт кренить в сторону психического расстройства. Слишком много, слишком пронизывающе, слишком много «слишком». Черешенко зажмурилась, стараясь отпустить из нутра всю боль, апатию, страхи и оставить только то, что она действительно могла и хотела чувствовать: влюблённость, дружескую симпатию и дочернее покровительство. А могла ли она простить двух самых главных мужчин, что имелись в её жизни? Нужно. Узы объятий ослабли, Черешенко перекатилась головой на колени скрипачки. Полина, хмыкнув сквозь охватившую её печаль, поправила чёрные пряди на глупом, как пробка затылке. Славка зареклась держать эмоции в узде, когда разговаривает с Морозовой, ибо не нужно быть семи прядей во лбу, чтобы понять — она сорвалась, как цепная собака, и за секунду испустила на ни в чём не повинную Полину всё дерьмо, что впитала в себя за прошедшие дни. — Облей меня водой, когда я опять перейду черту, — серьёзно попросила Мирослава, глядя на Полину с колен. — Столько всего накопилось по вине других людей, а полетело в тебя. Я не хочу, чтоб это повторилось. Мне очень стыдно перед тобой, прости. — Хорошо, — пообещала скрипачка, накручивая на палец Миркин локон. И приподняла уголки губ: — Окачу так, что мало не покажется. — Верю, но… Полин, — Черешенко уткнулась взглядом в несуществующий заусенец, якобы терзавший большой палец, и поковыряла его ногтем, — ты можешь не говорить, если не хочешь, но чтобы к этому больше не возвращаться: что случилось с твоими родителями? Полина потупилась. — Погибли много лет назад, — со вздохом произнесла она. — Я их практически не помню. И знаешь, я очень многое хотела бы им сейчас сказать, в том числе передать твой пламенный привет, но… — Морозова проглотила окончание предложения, борясь со вновь подступившими к горлу слезами. — Я поняла, — поторопилась купировать новый приступ боли Славка. — Больше ни слова. — Поговори со своим отцом, — ещё раз попросила девушка, точно удостоверяясь в отсутствии обмана со стороны подруги. И теперь Мира понимала, почему подруга всё это время так отчаянно боролась за то, чтобы она не отдалялась от отца. Если без знания столь трагичной страницы в биографии Морозовой казалось, что та просто излишне придаётся нравоучениям, то сейчас сердце щемило. Гордыню вытесняло, но постепенно, по маленьким шажочками. Славка покивала. И внезапно в окно прилетел плотно слепленный снежок. Звон стекла, благо, не разбившегося от силы, с которой снежный ком врезался в хрупкую гладь, рассёк повисшую в гостиной тишину. От неожиданности обе девушки подпрыгнули на месте, словно под ними лопнула одна из диванных подушек. Две пары голубых глаз опасливо переглянулись, понимая, что снежок врезался не со стороны улицы. Машинально Черешенко-младшая пробубнила, дескать, «что ещё за чертовщина?». — Может, они вернулись? — одними губами спросила оторопевшая от ужаса Полина. В её полных надежды глазах так и читалось продолжение фразы: «А то не хватало мне ещё с дружками этой шпаны взаимодействовать». — Зачем снежками-то кидаться — ключей, что ли, нет? — Мы же закрылись. — Так постучались бы. В эту же секунду входная дверь скрипнула от требовательного стука. К горлу стянулась вязкая слюна, Славка громко сглотнула. Неизвестно, по какой причине, но внутри закопошился настоящий животный страх — ей как день было ясно, что это не Рома с Маратом: те обычно вваливаются в сени с такой несусветной вознёй, что слышно в самой дальней комнате. А в этот раз никаких шагов за дверьми не раздавалось. — Пойди, проверь, — с призрачной попыткой пошутить шикнула Мира, но Морозова с полной серьёзностью наотрез отказалась. — Сейчас же, — добавила она. Делать нечего. В конце концов, Полинка здесь в гостях, а Черешенко-младшая, пусть и на птичьих правах, но проживающая. Крадучись, как партизан по минному полю, девушка плавно перетекла из гостиной в коридор. Стараясь не скрипеть половицами, приблизилась к проёму, прислушалась. Точно сквозь преграду учуяв её беспокойное дыхание, пришелец постучал настойчивее, и Славка могла поклясться, что услышала не то звериное дыхание, не то еле различимый утробный рык. Девушку отшатнуло назад. Изнутри, сжимая голосовые связки, рвался истошный визг, но Черешенко прикрыла рот ладонью. Казалось, что вот-вот петли скрипнут от того, что за ручку дёргает некто громадный, злой. Замок лязгнет, выгибая затворы, и дверь распахнётся. Отступая назад в ожидании нового стука в дверь, Мирослава вдруг споткнулась о половик, как по злополучному стечению обстоятельств собравшийся гармошкой у порога кухни. Неизвестный застучал вновь, заслышав, что дом действительно не пустовал. Скрежет когтей о металлическую ручку резал слух, а злобное урчание возле замочной скважины нагревало ржавый замок. — Господи, — пискнула оказавшаяся рядом Полина. — Не зря я держусь от этого Пятифанова подальше — с ним не только в лесу пропадёшь, так тебя ещё и слопают! — Она помогла Черешенко-младшей подняться, таща ту к телефону, пока копошение в сенках становилось по-настоящему громким и страшным. Мира грешным делом пропустила мысль о забрёдшем в деревню медведе, что очнулся после зимней спячки, но от леса до Ромкиного дома топать косолапому прилично — ему удобнее было бы заглянуть в ближайшие домики с загонами для курей и домашнего скота. — Давай в милицию позвоним, Константин Владимирович быстро приедет! Не дай бог, если дверь сорвётся — у них же тут всё на соплях держится. — Так он же не охотник, — силилась собрать мозги в кучу Мира. Дверь скрипела, рамки висящих на стенах фотографий тряслись, стёкла дребезжали. Необходимо было принимать решение незамедлительно. — Давай в окно — убежим огородом. — Догонит! Наполненная ужасом перепалка прервалась несколькими автомобильными гудками со стороны улицы, и некто, перестав ломать на зависть крепкую дверь, затих так же стремительно, как и принялся ломиться в дом. Девушки, держа друг друга за руки, кинули взгляд в окно кухни — не дай то Бог, если полезет с другой стороны, однако никакой медвежьей морды за стеклом не виднелось. Напуганный до чёртиков мозг уж было решил, что заявился на машине отец, однако клаксон Мерседеса девушка не смогла бы перепутать ни с чем. И пока подруги, боясь отойти друг от друга и пытаясь оклематься от натянувшего внутренности шока, со двора донеслось: — Э, ну вы где?! Мирк, высунись в окошко — дам тебе горошка! Первой опомнилась Морозова. — Боже! — воскликнула она, взмахнув пятернёй у своего лица. — Они с ума сошли так пугать?! — Да это не они были, — осоловело промямлила доведённая до дрожи Мира. — Точно тебе говорю, не они. Они б не стали… — Сенки обросли шумом и каким-то гиперактивным шопорканием. Черешенко кивнула в сторону двери: — Вот это они. А что было до этого — я не знаю. — Ну, открывайте! — Ромка принялся нетерпеливо долбиться в двери, но даже его самые сильные удары не приближались по мощности к тем, что раздавались минуту назад. — Уснули, что ли? — Счас вам такое покажем, на! — Да завались ты, шайтан! Чё палишь раньше времени? — вполголоса рыкнул Пятифанов, но все его прекрасно расслышали. — Мирка-а, отворяй! — Снова требовательный стук в двери. На правах временной хозяйки пристанища Мирослава, еле передвигая ступни, подошла к двери и попробовала открыть замок. Силы, что за секунду покинули бренное тело от едва не настигшей панической атаки, до сих пор блуждали где-то в неизвестности, не желая возвращаться назад. — Что ж ты копошишься-то? — по-доброму и уж больно довольно хмыкнул Рома, когда чёртов вентиль наконец поддался ослабевшим пальцам. — Набрось куртягу, покажу тебе кой-чего. — Ты, Полинка, тоже, на! — указывал пальцем на возмущённую Морозову Ертаев. Он улыбался так широко, что при желании можно было разглядеть вылезшие в прошлом году зубы мудрости. Скрипачка оказалась в замешательстве от их непосредственности. Опьянённый неизвестной радостью Рома, на удивление, первым заметил витавшее в воздухе напряжение и, окинув серьёзным взглядом Миру, металлическим голосом спросил: — А ты чего такая? Приходил, что ль, кто? Или опять этот боров Гиря лапы распускал? Морозова, коей докопаться до правды всегда важнее любых сопутствующих обстоятельств, мигом влезла в диалог: — Кто? — нахмурила брови. — Речь про Прокопьева с улицы Томина? И в каком смысле «опять»? — Какая разница? Не встревай, — строго тявкнул Пятифан, больше беспокоящийся о Миркиной зашуганности, нежели о задаваемых скрипачкой вопросах. — Ты мне не указывай, — без какого-либо страха в голосе не осталась в долгу Полина. — Я в своём доме, в отличие от тебя. — А зачем ломиться в свой дом, как ненормальный? — сложила руки на груди, двинув подбородком. — Перепугали нас до смерти! Совсем безголовые, чуть двери не сломали! — Чё пугаться-то, бля? Да и двери целые, не неси порожняк. — Да заткнитесь вы, на! — гаркнул Бяша так, что конфликт резко утих. Рома, деля между собой удивление и возмущение, уставился на товарища, точно тот резко объявил о своих нетрадиционных наклонностях, а Полина же демонстративно отвернула голову, всем своим видом показывая неподчинение. — Ромыч, потом разберёмся. Давай удивлять, на. — Волчонок долго не решался переводить взволновавшую его тему, однако, пораскинув мозгами, склонился-таки к чему-то положительному. — Короче, — он поджал уголок губы, глянув на Морозову, дескать, «не вздумай мне тут сюрприз испортить», — счас мы вам глазки закрываем и выводим во двор. Подглядывать нельзя! — В процессе переключения темы переключился и он сам. Дождавшись, пока Мира вползёт в верхнюю одежду, Рома, прикрывая ладонью васильковые омуты, второй рукой взял подругу под локоть. — Ты, главное, верь мне и иди туда, куда я, — шепнул он. Пятифан пнул входные двери, аккуратно заступая в сенки. Следом нерешительно шла Мира, мёртвой хваткой вцепившаяся в то, до чего смогла дотянуться — карман утеплённой безрукавки. Позади слышались скромные восклицания Морозовой, что её можно было не приплетать в эту сомнительную затею и что Бяша слишком сильно давит на веки. Раньше предвкушение чего-то тайного будило внутри азарт, что растекался по венам электрическим зарядом, а теперь неизвестность вгоняла в первобытный страх. С каждым шагом он усиливался, и, спускаясь по скрипящему крыльцу, Славка была почти уверена, что, стоит только Роме убрать руки — и она встретится с диким ночным визитёром лицом к лицу. Почувствует запах мокрой звериной шерсти, лицом ощутит дуновение горячего утробного смрада. И смерть в виде моментального сдирания головы с угловатых плеч станет для неё настоящим подарком. Или, притаившись за баней, монстр резко выскочит и разорвёт их всех, а наутро соседи вызовут милицию, которая соберёт по участку их обглоданные останки. — Стоп. — Рома остановился, она тоже. Щуплые колени пропустили мелкую дрожь. — Готова? — Нет. И, судя по всему, уже никогда не будет готова ни к чему. — Ну, раз… — Два, на! — поддакивал сзади задиристый Ертаев. — Три! Тепло мозолистой ладони исчезло. Волосок, что держал самообладание, надорвался, и Мирка вздрогнула, словно рядом прогремел громкий выстрел. От оцепенения она не могла разжать смеженных век. Сзади послышалось участливое: — Теперь-то вы точно у Константина Владимировича в обезьяннике пропишетесь. И Славка очухалась. Никакого таинственного зверя, монстра или волколака, захлёбывающегося вспененной слюной, — посреди двора, занимая примерно половину вширь, уверенно стояла красная ВАЗ 2109. Такая ухоженная, яркая и притягивающая внимание, что девушка, не сдержав порыв от столь внезапно нахлынувшего восхищения, раскрыла рот и сипло взвизгнула. Как по команде, два балбеса выхватили из карманов хлопушки и взорвали их так резко, что растерялась даже Морозова. Бумажные конфетти разлетелись по всему участку, часть прилипла на мокрый капот. — Ром, она теперь твоя? — Васильковые глаза, полные плохо сдерживаемого опупеоза, так и грозились вывалиться из орбит. Мира, всё ещё до смерти перепуганная, улучила момент и осмотрелась по сторонам, не находя и намёка на чьи-то следы. Что это было?.. Одновременно с не отпускающей тревогой нарастало изумление. Девушка не могла задержать восторженный взгляд ни на ком из присутствующих: хотелось разглядеть и запечатлеть эмоции каждого, но алая красавица упрямо держала на себе всю торжественность момента. Бяша, картинно надувший губы, влез в пекло поперёк товарища: — Наша, на! Вместе на неё копили! Славка почувствовала, что сейчас лопнет от гордости за светящихся от счастья шалопаев. Сияли они так ярко, что их могли заметить с пролетающего среди туч самолёта. Да о собственной машине в таком завидном состоянии многие из деревни могли бы только мечтать! И, что примечательно, кто-то даже к старости до сих пор не мог насобирать на железного коня. А Ромка и Марат смогли! Стоит признаться, покупка серого немца не настолько растрогала Черешенко, как свершившаяся мечта двух закадычных друзей. Умиляясь до ямочек на щеках, девушка приблизилась к Пятифанову: — Я так рада за вас, — и опустила глаза. Рома подошёл вплотную и обнял настолько нежно, что облитое кровью сердце подало признаки жизни. Оно вновь ухнуло — и так громко, что по телу пробежались мурашки. Испытываемое волчонком торжество прижигало кончик носа. Грело, завораживало, подкупало. Именно сейчас ей совершено искренне захотелось забыть и простить ему всё, что угодно, лишь бы он не переставал так лучезарно улыбаться. — Хочешь, прокачу? — спросил он, оторвавшись, но всё ещё держа подругу в плотном кольце. — Хочу! Очень хочу! Мира вырвалась из его рук, как ужаленная, и трусцой припустила к пассажирской двери. Ручка одобрительно щёлкнула, впуская Славку в нагретый печкой салон. В нос ударил запах пластмассы, ткани и совсем призрачно угадывающегося моющего средства. Ничего не лежало на торпедо и в отсеке под бардачком — видно, что забрали ласточку только что, не успев обжить, отчего восторг превысился стократно. Сквозь чуть запотевшее лобовое стекло Черешенко-младшая пересеклась взглядом с Полиной: скрипачка, всё так же стеснённая обществом глумливой шпаны, приподняла уголки губ, наблюдая её детский восторг. Славка довольно помахала ей рукой. Щёлкнула дверь с водительской стороны, рядом бухнулся Рома. Деловито вставил ключ в замок зажигания, повернул, и машина мерно загудела. — О, бля! — довольно воскликнул он, надавив педаль газа. — Рядом с мотаком и рядом не стояла! — Включил печку и фары, тут же поймав в полоску света Бяшу и Полину, затем воткнул заднюю передачу. За рулём парень вдруг стал выглядеть гораздо старше своих лет: фигура обозначалась чётче на фоне бежевых сидений, уверенно вращающая баранку рука становилась массивнее, взгляд — серьёзнее. — Чё в тишине-то ехать, да, Мирк? — Он ткнул пальцем в магнитолу, и штатные динамики по бокам торпедо затянули радиоволну. — Не, погоди, пидéрсия какая-то. — Он остановился, не вырулив на дорогу. В руках мелькнул выуженный из кармана диск, привод магнитолы послушно его зажевал. Салон наполнился проигрышем песни Сектора Газа «Твой звонок». Мира удивилась: возможность достать диски с песнями запрещённой группы являлась большой редкостью — повезет, если не скрутят под белы рученьки вместе с этим блестящим пластмассовым кружком. Да и сама дисковая магнитола, надо сказать, вызывала восхищение, ибо не у всех имелись магнитофоны или музыкальные центры с CD-приводом, не говоря уж об аудиотехнике для автомобиля. Ромке с Бяшей повезло урвать столь укомплектованную машину. Под лирическую музыку Пятифанов направил девятку на сельскую колею и потихоньку стал набирать скорость. Мира, не помня себя от испытываемой радости, вставила: — И никакого тебе ветра в лицо. — Сечёшь, — покивал Ромка, выруливая на самую укатанную и негрязную дорогу, пересекающую деревню. — Смотри, ща будет. Твой звонок раздался ночью Я услышал в трубке голос твой Ведь я его так ждал Ты о ссоре позабыла Ты о встрече попросила Да, так я это знал. Нажатая педаль газа заставила мотор зарычать и поднять обороты. Дома вдоль обочин сначала проплывали медленно, плавно, но восьмиклапанный двигатель уверенно набирал скорость. Два рывка — и Рома переключился уже на третью скорость. Скошенный капот девятки разрезал воздух, словно выпущенная из лука стрела, а фонари сменяли друг друга каждую секунду. Машина словно парила над разбитой до выбоин и ухабин дорогой. — Рома-а! — громко рассмеялась девушка, вжимаясь в сиденье. — Я боюсь! — Не ссы, Мируся, я сам боюся, — залихватски подмигнул он, разгоняясь ещё сильнее. Мокрые капли падали на лобовое стекло градом — волчонок щёлкнул рычажком, отвечающим за работу дворников, и стеклянная гладь враз очистилась от скопившейся росы. Ребристое полотно заборов смазывалось за окном, оставшаяся по бокам лобового стекла вода от скорости стремилась кверху тонкими дорожками. Это было похоже на кучу маленьких речушек, рассекающих себе новое русло. Вдали показалась площадь, и Рома сбавил спесь, не стремясь переключаться на четвёртую скорость. Красная железная торпеда обогнула место, где в Новый год ставят ёлку, затем сделала вокруг импровизированной стелы ещё пару кругов. Жёлтые фонари кружились над головой, создавая впечатление, что пара уселась на карусель, предназначенную только для них двоих. Рома и Мира, разделяя около-романтический момент, с улыбками переглянулись. До этого они словно и не встречались, не целовались, не спали. Рома будто бы подвозил её домой после тяжёлого рабочего дня, не решаясь признаться в чувствах, а она, смущаясь, только этого и ждала. И когда автомобиль таки миновал площадь, выехав на старую, асфальтовую дорогу, Пятифан вновь вдавил педаль газа почти до пола. — Рома, я надеюсь, мы не улетим! — Типун тебе на язык, клуня! Лучше держись! Пусть одежду ветер рвёт Ураган пускай ревёт Я по твоим соскучился губам Наплевать на ураган Наплевать на злой туман Но я приду, ведь ты моя судьба! Дорога оказалась длинной, до самого конца деревни, где Мира ни разу не была. Пятой скорости поостерёгся даже сам Рома: в конце концов, кругом всё влажное из-за мороси и слякоти, а потому гарцевать было опасно. Ладно, если хулиган разобьётся сам, но в машине он ехал не один. Переключив рычаг коробки передач в нейтральное положение, чего не рекомендовалось делать на мокрой дороге, Пятифан позволил машине катиться по инерции, пока домики совсем не исчезли из виду, а впереди не показался знак развилки. Рома, как путёвый водитель, включил поворотник и свернул направо. За небольшим пролеском показалась огромная опушка. Полотно дороги, на удивление, пусть и слякотное, но вполне проходимое для девятки, вело путников вдоль бурелома. Здесь облака расступались, пропуская яркий лунный свет, а трава таинственно шелестела. Пятифанов ехал медленно, а Мира, глазевшая на раскинувшийся пейзаж, старалась всецело довериться ему и не задавать лишних вопросов. По правую руку посреди травы блеснула вода. Сначала её было едва видно, но, по мере продвижения автомобиля по лесной дороге, охватываемая ею площадь расширялась. Ещё один съезд, в который Рома свернул — и взору васильковых глаз, где отражался отбрасываемый фарами свет, открылось озерцо. Голубое под светом луны, обрамлённое деревьями и кустами, с небольшим песчаным бережком. Рома остановил машину и, не глуша двигатель, чтобы салон оставался тёплым, выключил фары. — Как красиво, — прошептала Мира, опасливо выглядывая из-за торпедо. Ночной визитёр так и не оставлял её мысли, заставляя искать ответы, кто же он такой, но за железным кузовом и рядом с Пятифаном ей было гораздо спокойнее. И, даже если зверь прямо сейчас выскочит из кустов — Рома точно сумеет защитить свою подругу. — Что это за место? — Мавкин прудик, — пожал плечами волчонок, откинувшись на сиденье. — Летом по лесу шарились, подыхали от жары, и набрели на него. Бяшка давай втирать: бабка ему говорила, что тут утопленница, мол, живёт и что нельзя тут плавать. Такой жути нагнал, что я реально чуть не поверил, но пекло было такое, что мама не горюй. Я-то искупнулся, а он так и не полез — зассал. — Да? — Славка внимательно осмотрела заросли осоки и камыша на наличие пары мутных глаз, следящих за ними. Словно по щучьему велению, по воде пошла рябь. Девушка поёжилась. — Да россказни это, — махнул рукой Рома, видя, как та боязливо стушевалась. — Старая-то у Бяшки совсем двинутая. Поговаривают, то ли ворожеей какой-то была, то ли колдовкой, а счас, типа, грешки перед Боженькой замаливает, чтоб в рай взяли. — А представь, если правда? — Да ну, брехня. Со мной ваще ничего не бойся. — Ром, — девушка нерешительно, однако с явным желанием придвинулась к нему чуть ближе, опираясь на ручник. Изнутри рвалось всё то, что не выплеснулось на Полину, однако, благодаря передавшейся от парней радости и увеселительной поездке, отравляющий душу негатив сошёл на нет. Мира улыбнулась: — Знаешь, вы такие молодцы. — Он, чуть приподнявшись со спинки сиденья, удивлённо вскинул брови. А она всё заглядывала в глаза голубыми, как озеро омутами, где плясали восторженные звёзды. — Помирились, машину вон купили. Я так горжусь тобой. — Да что ты говоришь? — хмыкнул Рома, отрываясь от сиденья. Его рука пригладила чёрные волосы. Вот она — долгожданная нежность. Сначала проскользнувшая во дворе, теперь же касающаяся впалой щеки. Черешенко чуть наклонила голову, аки кошка, что с мурчанием поддавалась под ладонь. Сердце, полностью отключившись от невнятно кричащего мозга, стучало очень громко — они оба слышали глухие удары за солнечным сплетением. — То ли ещё будет, Мирка. — Надеюсь, только хорошее. — Кто его знает. Черешенко-младшая с волнением, как в первый раз, прикрыла глаза, когда уже на губах почувствовала его дыхание. Они сближались медленно, томно, и поцелуй, настоящий и взаимный, оказался непохожим на все предшествующие. Славка, учащаяся заново любить задиристого волчонка, в этот раз являлась полноправным участником происходящего. Она отвечала взаимностью на накатывающие волны и позволяла прижимать себя крепче, сильнее. Ещё немного — и он бы вытянул её с пассажирского сидения к себе на колени. Мозолистая ладонь скользнула по тонкой шее, проходясь пальцами по ноющим багряным следам. Черешенко хотелось бы злиться на саму себя за импульсивность решений, за бесконечно роящиеся внутри черепной коробки думы, которые после слияния их губ и вовсе превратились в белый шум, но ранее она выбрала избавиться от лишней шелухи, посему сейчас чувствовала лишь одно — желание быть с ним. Только с ним. Они целовались долго, без остервенелых порывов и беспорядочно блуждающих по телу рук. Мирослава гладила острую нижнюю челюсть, а Рома — точёную талию и область между лопатками. Печка нагрела салон до духоты, вынуждающей раздеться, но в этот раз одежда останется нетронутой: в момент сближения не вмешивалась пошлость — пара окунулась в нечто платоническое. Да, возможно, столь знаменательный день Рома и хотел бы завершить интимной близостью, однако скромное напоминание о бане отрезвило распалённое нёгой сознание. — Помню, — говорил он ей в губы с придыханием, не желая отпускать от себя. — Ща, ещё чуток тольк поцелуемся. Тёмный лес ужасен ночью Но к тебе дойду я точно Знай, мне наплевать на всё Я пройду через туманы Твой язык затянет раны Больше мне не надо ничего.