***
Неделей ранее до разговора, о котором Гром и не догадывался, Игорь шелестел газетами с объявлениями. Майор точно не припоминал, сколько не успел доплатить в прошлые месяцы, поэтому внезапное обнищание воспринял стоически спокойно. Гром не стал опускать руки, а сразу за опустевшим бумажником и банковской картой принялся искать дополнительный источник заработка. Покончив с тремя случаями краж и одним крупным ограблением, он занимался расследованием с исчезновением вещей. Поначалу оно казалось ему весьма занятным, в своём роде интригующим. Похититель орудовал сразу в разных частях города, предметы кражи значительно разнились в размерах и имели разное назначение для использования. Ювелирные изделия, фотоаппаратура, неоновая вывеска из бара, манекены с витрин магазинов в блестящих платьях, катер вместе с якорем, за который его закрепили к пристани, и, что самое странное, ряд продуктовых тележек. Неизвестный стащил их оптом из парковочной зоны крупного гипермаркета. Вещи пропадали также, как и находились. В городе. Криминальный авторитет руководствовался сомнительной, как представлял майор, логикой, раз крал, а затем избавлялся от краденного, точнее, перекладывал заботу на плечи полиции. — Да когда же эта сорока успокоится! Вот что ей не сидится? Последнюю на тот момент пропажу, а именно, памятник Чижику-Пыжику, снятого предположительно в день угона катера, майор возвращал администрации города вместе с напарником Дубиным. — Судя по исполнительности краж, мы имеем дело не с сорокой, а с вороной! — выдвинул резонное предположение Дима. — Игорь, сначала зайцы с Петропавловки, теперь крохотная птичка, а все тележки, электроника, катер! Гром буркнул, встряхнув на себе кожаную куртку: — Один хрен заколебал пернатый! Нет, чтобы насовсем украсть, так подтыривает и бросает на полдороги, а кому возвращать? Нам, Дима, нам с этой курицей хитрожопой возиться! Светловолосый напарник поправил сползшие к кончику носа очки и едва улыбнулся. — Не унывай! — оптимистично выдал Дубин. — Посмотри на это с другой стороны. Дела настолько запутаны, а мотивы «Вороны» неясны, что кроме нас никто за них и за него не ручается. Ни свидетелей, ни записей с камер! И ведь жертвы ограблений понимают, какой это театр абсурда. Игорь, хмурясь, окинул взглядом чересчур светившегося от дела с долбанутым похитителем Диму, скрестил руки на груди. Дубин от его строгого взора застегнул тонкую ветровку так, что из-под неё скромно выглядывал воротничок клетчатой рубашки. — Нам впаривали деньги за возвраты, — буркнул Гром, сердясь. — Деньги, Дима! — Деньги, — согласился Дубин. — Но ты гордо отказался и тогда… Он не закончил, майор перебил: — Руководство магазина, откуда стащили двадцать тележек, предложило оплату продуктами! А фотосклад и бар сертификатами. Что это за нахрен такое! — Между прочим, — точно подметил Дима, подняв перед лицом указательный палец. — В том магазине продавались очень вкусные булочки с маком. И ты их даже попробовал. Игорь вздёрнул голову и фыркнул. — Мы как…мы не как, мы — два придурка, что полночи с момента звонка объезжали район, искали тележки. Кхм, да и я не хотел как-то задеть владельца, поэтому согласился на малое, — Гром тише добавил. — С таким ростом цен кофе только и брать путём натурального обмена. А «Ворона» продолжал расхищать город на Неве и попутно незримо поклёвывать майора, что из-за работы отклонял предложения новообретённого друга по несчастьям, по совместительству миллионера и владельца крупной соцсети «Вместе» Сергея Разумовского на досуге сходить на выставку в музей или посетить картинную галерею. Как признавался сам Сергей, ему неуютно одному гулять по выставочным залам, а для роли гида он не так опытен, вдобавок испытывает трудности с удержанием внимания публики. Разумовский сетовал на излишнюю загруженность работой Грома и слегка навязчиво протягивал в редкие встречи буклеты со временными экспозициями, смотрел на наручные часы и как бы невзначай вспоминал, что музеи ещё работают. Игорь отнекивался по ряду причин, не упоминая основной — финансы. Такой ответ был самым очевидным и ёмким для отказа, однако Гром им пренебрегал. Лишние пятьсот рублей сгодились бы на пару дней питания в «Шаве 24/7» или на один пакет с продуктами, но точно не на любование картинами. Сконцентрировать внимание на делах-то выдавалось сложным при издающем предсмертные звуки животе, а тут несколько часов блуждания по залам, и ведь после них не отмахнуться, не сбежать в метро, ткнув рукой в пустоту и крикнув что-нибудь громкое. Гром не говорил — я совсем на мели, он выбирал — я плохо разбираюсь во всей этой мазне, ещё усну случайно, на школьных экскурсиях кемарил возле смотрительниц залов, так что я немного приобщусь, отдалённо, и обязательно позову, сходим ещё. В чём и заключалось поклёвывание «Вороны». Расхититель блестяшек полетел коммуниздить экспонаты «Эрмитажа», «Русского музея», «Михайловского дворца». Администрация комплекса «Петергофа» опасалась, как бы и до их Большого каскада бедствие не добралось. Почти неделю Игорь с Димой вынужденно слонялись по музеям и в них искали спрятанные под лестницами, за другими экспонатами и в подвалах скульптуры, а также картины. Сигнализация не сработала, ни отпечатков, ни видео с камер наблюдения, ни подозреваемых. Майор позвонил Разумовскому, думал-думал, да придумал, что, может, блестяшность — не единственный критерий отбора вещей для перепрятывания. Гром считал, что предоставь он Сергею цепочку экспонатов, так он сразу бы установил взаимосвязь, дал наводку для продвижения дела дальше. — И ты представляешь? Как испарился! Снова! Покушался на яйца в музее «Фаберже»! Вот же зараза врановая, обычным птицам от них житья нет, пожалуйте, полез к людям! — Чудеса ювелирного искусства и механики во всей красе, — голос Разумовского звучал сонно, вяло, хотя звонил Игорь специально ближе к вечеру, чтобы точно застать миллионера в свободную от работы минуту. — Понравилось что-нибудь? — Что? Эм, попадись хоть в одном таком «киндер сюрпризе» их вор, он бы принёс много радости. А если честно, то… — то это вкусовщина, роскошь ради роскоши, побрякушки династии Романовых, — то не будем отходить от темы. Я отправил тебе файлы с рабочего компьютера, глянь эм…пожалуйста. И перезвони! — потому что: «На вашем счету недостаточно средств». «Не стоило, не стоило, — не стоило втягивать ещё и Сергея. — Да, сразу бы взял его в ночной караул ловить бестию. Чего мелочиться?» Игорь встряхнулся и помотал головой, укладываясь грудью на заваленный бумагами и кружками с кофе рабочий стол. Хотелось есть, а для этого также требовалось найти подработку. В газетах преимущество отдавали готовым к полному рабочему графику. Спасение пришло, откуда не ждали. Дима отличился наблюдательностью. За всё время последних расследований заприметил, что майор ни крошки в рот не взял, за исключением тех, что ему дали в благодарность в магазине. Дубин захватывал на работу лишнюю пачку печенья и в обеденный перерыв норовил подкормить напарника. Гром зло смотрел в его сторону и демонстративно отворачивался, вливая в себя новую кружку кофе. Дима прикидывал, чиркая ручкой по белым листам скетчбука. Похититель предметов искусства, поиск временной работы и зацепок… И резко ткнул остриём в центр. Как же он сразу не догадался! — Я полагаю, это поможет нам сойти с мёртвом точки. На брошюрке было указано, что в академию художеств требовались натурщики.***
Сергей озадачился, когда Макс вслед за шуткой про топор в штанах, сказал, что вот раньше они ходили по жёлтому одуванчику, а теперь променяли его на билет. Птица забил тревогу после деликатной и очень неловкой(о чём свидетельствовали пышный румянец и сбитое дыхание) просьбы Максима одолжить пёстрый халат на недельку-две. Культурный шок произошёл у обоих, когда ИИ Марго добродушно поведала обитателям башни «Вместе» точный смысл слов Кольцова. — Сегодня нет. Всё тело занемело, ничего не чувствую. Сидеть не могу и лежать больно, — во время телефонного звонка обмолвился Гром, чем ненамеренно подкрепил опасения миллионера и его «Вороны», бросившей силы сначала на прокорм их отличившихся чрезмерной независимостью друзей, а после и на окультуривание в плохую погоду. Вместе в музей не сходят, так хоть одни насмотрятся экспонатами. Разумовский рассуждал логически. Проблемы троицы не заходили настолько далеко. Максим бы отказался, а Игорь слишком Игорь. Общались они с ними, вариант, что всё в одни руки провернул Макс, отметался. — Если эта тварь потом напишет о тяготах жизни полицейских, я его точно зарублю. Он втянул их в это! А нам пора вмешаться! — упирался Птица. — Пусть злятся, их спасать нужно! Спасение, по скромному мнению Птицы, заключалось в поимке на месте. — Давай убедимся наверняка, — просил Сергей. Сущность с жёлтыми фонариками глаз неохотно уступала. В промозглой квартирке не горел свет. Шустов отмахивался, сообщал надтреснутым голосом, что для атмосферы зажигают свечи. Разумовский подмечал, что ни телевизор, ни холодильник не работали. — У нас всё нормально, правда. А вашу вещь мы стираем после каждого использования и скоро вернём, — Максим натягивал до костяшек рукава чёрной водолазки, что стремительно вытеснила из скудного гардероба рубашки и футболки, поверх набросил толстовку, не снимал синие уличные джинсы и чёрные, подшитые не раз носки. — Искусство столь многогранно и разнообразно, изучаем его во всех плоскостях, — с ухмылкой кокетничал Макс и вздрагивал всем телом при смене позы на стуле. Его точно прошибало током. — Разумовский, ну-ка не терять сознание! Чего, как кисейная барышня, на полу разлёгся! Вставай, болезный, скорая приедет сюда в лучшем случае на вторые сутки. Вызывал однажды соседке, чуть не схлопнулась в приступе эпилепсии. Всего двадцать человек, что в этом такого? Иногда меньше приходит, иногда больше, кто-то пропускает, предпочитает типажи поколоритнее. Сергей слушал и успевал моргать, пока вернувшийся «восвояси» Игорь сначала обмахивал его папкой для бумаг, а затем пшикал на лицо из пульверизатора, приводя в чувства. В один из немногих раз после происшествий с канувшим в никуда Чумным Доктором он соглашался с Птицей. Кольцова за его авантюру он бы зарубил. Расколол, раскольное… Раскольниковое состояние несостоявшийся журналист приписывал им. — Я помогу, позволь помочь. Хоть ко мне на работу устраивайся! Пожалуйста, прекращай, ты того не стоишь, — почти умолял Сергей, хватаясь обеими руками за руку майора. — Искусство везде искусство, нет? У тебя огромная Венера, прообразом которой послужила Симонетта Веспуччи, Сандро Боттичелли, итальянского художника тосканской школы, на всю стенку висит и ничего же. — Выкину, выкину её, скульптуры, но перестань, — не отступал Разумовский. Гром положил ему ладонь на лоб. Вроде не горячий, а бредил. — Или погода так на тебя влияет. Иди на диван, простынешь ещё. А я разберусь уж. Ещё эта гадина пернатая куда-то запропастилась, точно готовится пакость сделать.***
Максим отказывался полностью снимать одежду, как того от него требовал руководитель группы художников. Принимать одну стоячую, лежачую или сидячую позу на продолжительный отрезок времени Шустову не составляло труда. Как и Кольцову, хотя от него группа слышала больше всего нытья про скуку и желание пошевелиться или поесть на морозе. Он же умудрился несколько раз отправиться через лабиринты множественных коридоров и классов перекурить во внутреннем дворе, не удосужившись хотя бы повязать халат вокруг бедёр. Стоило ли говорить, что это привлекло на занятия студентов старших курсов и совсем юных впечатлительных дарований? Как и Грому, что заполнял ожидание мыслями о похитителе блестящего и просьбами порассказывать об искусстве. Разговоры переключали внимание с поминутно немеющего тела. Максим сопротивлялся оголяться. Группа и её руководитель списывали это на нечто личное. Не мог же один человек, не выказывающий никаких протестов (исключением выступала просьба оставить головной убор, хотя и та то проскальзывала, то отпадала) и устроивший персональный подиум в стенах учебного заведения ради минут наедине с сигаретой, вдруг испугаться, спрятаться за непросвечивающую ширму и жалостливо проситься в класс портрета. Для Шустова сделали исключение — позволили оставить халат. Шёлковая ткань облегала подтянутое тело, струилась по нему гладкими волнами. Максима просили спускать его до локтей и стоять полубоком, рисовали со спины, диктуя то прогнуться на небольшом подиуме, то отвести лопатки назад. Шустов делал, как ему велели, и благодарил творцов за дозволение позировать хоть в какой-то одежде, знакомой одежде. Кольцов на его капризы изначально предлагал набрать Титова и вместе с ним направить «Сапсаном» из Москвы в Питер шубу. Шустов опротестовал и добавил для убедительности, что шуба громоздкая, окончательно скроет его, и это не понравится классу. Максим не добавлял, что шёлковый халат приносил ему какое-никакое, а облегчение. Его носил знакомый человек, ткань первое время держала запах одеколона с приятными нотками цитруса. Шустов клал халат в стирку, возвращаясь в квартирку на ставших ватными ногах. Когда отключили электричество, просил пожилую соседку снизу одолжить немного порошка. Цветочница с выводком котов, за которыми Максим во время её отъездов в деревню присматривал и кормил, укоряла, что ткань добротная, требует бережного отношения, расстроишь даму сердца, если вручную замачивать будешь. Соглашалась состирнуть в щадящем режиме. Максим краснел, говорил спасибо и гладил забравшегося на плечи крупного серого мейн-куна. Максим и раньше не вглядывался в отражение в зеркале, а с сеансами позирования вовсе сторонился отражающих поверхностей. Шустов не реагировал на наготу скульптур или фигур на полотнах известных художников. Скульптуры не оживут в реальности, фигуры с картин не покинут их рамок, а люди дотронутся, коснутся, оставят следы на коже. Максима страх оказаться в чужих руках, ощутить чужую кожу на себе доводил до состояния неконтролируемой паники. В одежде он с радостью обнимал и получал объятия, без неё Шустов трясся, заворачивался гусеницей в плед и хныкал от позора, от ненависти к обтроганному, общупанному куску плоти и крови. Кольцов любил поразвлечься, чтобы до засосов и кровавых отметин во всю спину. Шустов жалел, что не способен содрать всю кожу разом. Бился о кафель в ванне, царапал короткими ногтями запястья и изгрызал губы до крови, гложа разъедающие стыд и вину. Игорь смахивал мелкие травмы на последствия задержаний особо буйных преступников и собственную беспечность. Не мог с такой же лёгкостью отмахнуться от двоякого состояния. В одно время появлялось желание накричать на себя за ссадины и из-за них же расплакаться. Разрешить внутренние противоречия помогал пузырёк глицина.***
Максим полулежал на боку на чёрном деревянном кубе, растянув под собой цветастую материю, когда двери в павильон с грохотом отворились. Шустов задёрнул полы халата. Перед ним с ужасом на вытянувшемся бледном лице застыл Жар-Птица. Жёлтые, едва оранжевые, глаза искрили, оценивали пространство в светлых тонах от одной обшарпанной стенки до другой, рисовали невидимые линии вдоль мольбертов с эскизами, пока не остановились на испуганном натурщике.***
— Это нормально, это искусство. — Искусство призывает к эстетическому наслаждению, а не к первородному ужасу. Максима выкручивало на кожаном пассажирском сидении в машине, бросало в дрожь на подъёме к верхним этажам. Судорога отступила, когда он присел на край дивана, приобняв себя руками. В офисе «Вместе» приглушённо горели лампы верхнего света, к ночи дождь поулягся, снаружи, как и в помещении сохранялась тишина, прерываемая редким шипением трёх работающих автоматов со снэками и газированной водой. — Что ты… — Шустов отвернулся и спрятал лицо в исцарапанных ладонях. Он слышал, как шуршала и падала на кафель пола одежда. Брюки с лязгом пряжки ремня, удлинённый пиджак, хлопковая рубашка, пара кед. Максим тяжело втягивал воздух по мере приближения шагов. Страх забивался в горло, он задыхался. Небесная лазурь глаз приобретала холодный металлический отлив. Чужие руки коснулись плеч, сокрытых под плотной кожаной курткой и водолазкой. Фантомные чёрные когти не царапали, гладили бережно, пробовали развернуть лицом к себе. Шустов сжался и отгораживался. Его отпустили. — Посмотри. Только посмотри. Это страшно? Максим сглотнул и, переступив через себя, оглянулся, приоткрыв глаза. — Нет. Жар-Птица стоял перед ним совсем без одежды. Редкий свет из окна падал на бледную кожу, выводил на ней загадочные узоры, а воображение Шустова дорисовывало из них перья, чёрные, как ночь, прекрасные перья. Свет доставал до спокойного лица с обрамляющими его рыжими волосами. Максим завороженно смотрел на белые изваяния возле громоздкой картины с рыжеволосой богиней и возвращал взгляд обратно. — Это красиво. Шустов медленно поднялся и пошёл навстречу. — Можно? Жар-Птица сохранял невозмутимость и не делал резких движений, пока Максим кончиками пальцев вёл от шеи к торчащим наружу рёбрам, очерчивал их. Макс бы дёрнул на себя, поцеловал и опрокинул лицом в пол, обмотав вокруг тонких запястий ремень. Максим изучал осторожно, дотрагивался без пошлых мыслей, как будто прикасался к одной из статуй. Рассматривал в слабом свете, чувствовал, как мерно вздымалась грудь и билось под рукой живое сердце. Шустов сохранил в памяти, как касались его. Длинные ногти ранили, в него вгрызались так, будто вампиры пробудились от тысячелетнего голода. Слишком горячо, слишком жарко. Этот огонь Максим тушить не умел. Шарахался от него, от незнакомцев, долго шоркая кожу твёрдой щёткой с налётом хозяйственного мыла. Шустов сделал шаг назад и выпутался из кожаной куртки, затем с меньшим энтузиазмом снял водолазку. Вниз полетели джинсы вместе с бельём. — Это отвратительно. Жар-Птица посмотрел и дотронулся до оголённой груди, пестрящей старыми ранами в виде тонких белых линий и свежими с запёкшейся кровью. — Красиво, — опроверг он. — Уверен? — Максим не стал тянуть, обернулся спиной с незажившими порезами. — Ему нравится так, у него везде так. Гадко. Руки, как много рук, и боли, и шумов, — Шустов схватился за голову и упал на колени. — Везде, везде, везде! — вскрикивал Максим, что от его голоса на широкой плазме появилось изображение ИИ. Жар-Птица махнул Марго рукой и сел спиной к трясущемуся Шустову. — Я знаю, — признался он. — Ваш писака хоть наверх лезет, и то спасибо ему. Не подкладывает ни под кого. Максим чуть повернулся, боязно, недоверчиво. — Мало приятного, согласен, — продолжил мысль Жар-Птица— Трогают, щиплют, кусают, за волосы дёргают, в шею дышат. Воняет потом, дымом, ментолом и дезодорантом по акции. А руки бродят по телу, касаются там, где сам ты себя не трогаешь, забираются под кожу. Трётся, сжимает снаружи, врывается внутрь. А ты смотришь в пол или потолок и не двигаешься. — Жар-Птица, как ты, — неверяще прошептал Максим. — Тебя…ох боже! Жар-Птица с трудом глотнул воздуха. Шустов прижался к нему, обнимал крепко, что кости внутри трещали. — Тише, герой. Закончилось, закончилось, в гробу закончилось, — тонкие пальцы сгребали короткие тёмные волосы когтистыми лапами, перебирали, чуть вздёргивая. — Тоже отвратительный, а? Я куда отвратительнее, чем ты. — Я поговорю с Сергеем, — вскинулся Максим. — Это неправильно, почему с тобой не считаются! Я объясню, я попрошу Макса вмешаться, если надо, он понимает, что ему не всё позволительно! Ты терпел, почему терпел? Жар-Птица откинул голову назад. Янтарные глаза зажглись искрами. Тонкие руки вытянулись вверх, колючая щетина мазнула по гладкой коже. Губами он клюнул Максима в кончик носа. — Терпишь — меньше лезут. У нас хватает разногласий, но рядом с вами он предоставляет мне больше свободы. И не отдаёт никому постороннему на пользование. Густая чёрная тень, как от двух крыльев, мерцала при том свете, что источал собой мужчина с едва вьющимися волосами. Ряды перьев не ранили острыми лезвиями, шёлком скользили по израненной драками коже, как и пальцы человеческих рук щекотали их, перебирали и рыжие пряди волос. Жар-Птица тыкал в поджарый живот и говорил, что ещё немного и организует фонд помощи слишком самоотверженным полицейским. Максим заверял, что уже не надо, уладили проблему. А вот коварного «Ворону» всё ещё не поймали.***
Игорь не помнил, как так вышло, что новый вечер подражания каменным истуканам закончился на диване Разумовского в его офисе. Полностью одетые, они лежали лицом друг к другу под одеялом. Сергей спал к моменту его пробуждения или очень хорошо делал вид, что спал. Попытка Грома встать обернулась переброшенной на него сверху в красноречивом жесте ногой. «Вот так и одалживай тряпки», — что поделать, пришлось полежать час и снова провалиться в сон, раз Разумовский ни подниматься не хотел, ни его отпускать. Очнувшийся к вечеру Сергей упомянул, что вчера они утомились за разбиранием дела таинственного посягателя на искусство. Сошлись на том, что пропавший «Ворона» либо объявится, либо выбросит трюк с Чумным Доктором — пропадёт насовсем. — Им надоедает убивать, потом красть! Что за тенденция новая! — бурчал Игорь, сам того не замечая, принимая в руки стаканчик кофе и сэндвич из автомата со снэками. Разумовский разводил руками, когда из широких внутренних карманов брюк на пол посыпались серебряные украшения, блестящие магнитики на холодильник, сверкающие обёртки фантиков из-под конфет и несколько пар часов. — Э, нет, — хохотнул майор, пригрозив пальцем. — Раз уже чуть не сел с дуру за рисунки, давай, не разводи смуту, мне реального вора ещё ловить! Придёшь с чистосердечным — сделаю отворот-поворот! — Сначала в «Эрмитаж», — миллионер как-то заговорчески подмигнул. — Как мы вчера и договорились. Исключительно в целях расследования требуется обойти все залы в уже обнесённых музеях и посетить новые для предотвращения их разорения. Я с превеликим удовольствием послушаю, каких художников и из каких школ вы, товарищ майор, ещё выучили. С меня билеты, с вас аудиосопровождение. И всё же Игорь поражался, как его в здравом уме и плохой памяти угораздило на это согласиться. Что ж, зато с полученными знаниями в области искусства и вышло бы прийти если не к вору, то к его мотивам на основе анализа краденного. По-хорошему, стоило отписаться Диме, чтобы без дела не сидел, а тоже обходил располагающие к новым кражам картинные галереи.