твой злобный начальник

Ублюдочный дождь. Антон любит такую погоду только в одном случае — когда он дома, рядом пиво, рыбка и какое-нибудь бессмысленное шоу по телевизору. Вот на рыбалке не прикольно сидеть под дождём. И на места преступлений тоже выезжать в дождь не прикольно. Начнём с того, что на места преступлений вообще не прикольно выезжать и без такого обстоятельства, как дождь. Хазин поехал на своей машине, ссылаясь на то, что одну оставлять её не хочет, но там что-то другое. Антон уверен. Просто ему пока не хочется знать, да и узнавать чуть позже не хочется. Он всё ещё зол на Петю за то, что тот не рассказал ему ничегошеньки, но на себя он зол даже сильнее. Косой взгляд на Арсения. С этим молодым человеком вообще другой разговор. Вроде Антон извинился, а вроде смотришь на Попова, так перед глазами его выражение лица тогда в кабинете. И сразу паршивенько. И причина этой паршивости банальная, даже если Антон будет отрицать до посинения. Он Арсения никогда бы не ударил. Именно его. Никогда бы. И если бы Антон позволил себе сейчас думать в этом направлении дальше — ебанулся бы в край, потому что это не в его правилах, не в его принципах, не в его сущности закоренелого геторосекшуала. Потому что Антон должен был за такое вмазать ещё в первый день, но почему-то уже тогда нихуя не смог. Арсений ни слова больше не сказал после того, как вышел искать Хазина, а затем сел в машину, тихо пристёгиваясь. Не любил Антон рабочую, любил свою пятнашку, но выбирать не приходилось. На такое дело выезжают на рабочей, потому что важно для имиджа. Пока ехали, дождь немного притих, а когда они доехали до места с включённой печкой на максимум, потому что Арсений начал дрожать с самого начала, он и вовсе прекратился, что радовало. Попов мерзлючка редкостная. Солнца в помине не было. Но, по ощущениям, скоро начнёт стремительно темнеть из-за серости неба. Как только они выходят из машины, Хазина становится слышно сразу. Он стоит около ленты и с кем-то собачится. Антон не удивлён, потому что не удивлён. А не удивлён он, потому что может. Палец поднять, в цитаты записать. Мужчина переглядывается с Арсением, вздыхает, и они направляются к Пете. — Слушай, ты хочешь звания лишиться? Хочешь проблем? Слушай, малыш, так я тебе их устрою по полной программе, ты не сомневайся. — Я не могу Вас пропустить. — Что здесь происходит? Антон делает важный вид, производя впечатление сразу же. А в совокупности с его высоколюдием — вообще жойско выходит. Явно новенький стоит и пялится на него секунд пять, прежде чем собирается ответить, но не успевает. Хазин вступает неожиданно, стоило только тому рот приоткрыть. — У нас здесь происходит неповиновение приказам старшего по званию, Антон Андреевич. Антон понимает одно — о присутствии Хазина новенькому явно не сказали. Бедный. Трясётся стоит. — Как звать? — Дмитрий. — Ещё один Дмитрий на мою голову. — Понимает только Арсений, поэтому где-то позади кто-то выразительно хмыкает. — Ладно, Дмитрий. Я — майор полиции Антон Андреевич Шастун. Рядом со мной Арсений Попов — помощник в этом деле и мой стажёр. — Антон не исправляет «мой» только потому что это так и есть. Без подтекста. — Человек, который обещает тебе проблемы — Пётр Хазин. Он следователь из Питера. И он тоже помогает в этом деле. Всё ясно? Паренёк кивает, поднимает ленту и опускает взгляд вниз. Хазин в своей ублюдской манере задевает его плечом, окидывая таким взглядом, что обосраться можно, если честно, если его видеть в первый раз. Антон лишь глаза закатывает и пропускает Арсения вперёд, направляясь следом, но успевая похлопать паренька по плечу в знак поддержки. — Антон Андреевич, это тот же самый район, только дом другой, верно? Шастун ловит взгляд Арсения и задумчиво кивает. А затем он вылавливает человека, ответственного за осмотр тела, и заглядывает в заметки. Фотографии наводят на определённые мысли. Стажёра бы сюда. Антон поднимает голову и видит, что Арсений стоит рядом с телом и пусто смотрит перед собой. И в этот момент он по-особенному печальный на фоне многоэтажек в совокупности с оттенками этого тёмно-серого неба. Шастун вполуха слушает рядом стоящего, а затем всё же подзывает Арсения к себе, отвлекая от этой печально-ебучей задумчивости. Но картина почему-то притягивала взгляд. Может, потому что Арсений вот такой вот… нет, не притягивающий! Просто он теперь в глазах Антона какой-то другой. Какой-то не такой, как все. Какой-то особенный. Антон почти уходит в мысли о том, что что-то здесь не так, но Арсений подходит слишком быстро, отгоняя всё лишнее. — Попов, глянь. — Арсений заглядывает в фотоаппарат, смотря на снимки. Сейчас тело прикрыто и ничего не видно, но на фотографиях отчётливо виднеется каждая деталь. — Повязка на глазах. — Если подтвердится, что у него в крови вещества, как у прошлого парня, я буду считать это уже совпадением. — Лишь бы закономерности не было. Арсений согласно кивает, поджимая губы. Они поняли друг друга совершенно спокойно. И это приносит странное удовлетворение. Холод пробирается даже под пиджак Антона, а о стажёре говорить нечего. Он пытается мужаться, но по итогу трясётся, пытаясь согреть себя руками. — Пойдём сразу опрашивать. Попов шмыгает носом, кивает ещё раз и забегает в подъезд раньше всех. Хазин курит под козырьком, но стоит Антону войти в поле зрения, тут же выбрасывает сигарету и избавляется от неё подошвой ботинка. Обратно они выходят через несколько часов, сходясь на том, что все говорят одно и тоже. И всё это совпадает с показаниями жителей другого дома, откуда некоторое время назад с балкона спрыгнула первая жертва. Антон не случайно думал о том, что это именно место преступления, потому что Арсений тоже так думал. Теперь мысль об этом крепчает. Хазин тормозит Антона, прося пару минут его времени, и тот не отказывает. Арсений молча сидит в машине, пока они курят под козырьком, прячась от начавшегося вновь дождя. Сейчас ничего не напоминает о том, что произошло. Никаких больше машин, никаких тел, ничего. Хазин стоит молча минут пять, но перед самым моментом, когда эта тишина уже начинает надоедать, подаёт голос: — Ты всё ещё злишься? — Немного. Антон пиздит. Он уже не злится, но надо же повыёбываться. — Я не мог сказать, Тох. Я смотрел на твоего батю и у меня волосы дыбом. Я не хотел дружбу с тобой терять. Поэтому нихуя не говорил. Ссал, потому что был ещё зелёный. — Ты мне вообще доверял? Антон спрашивает, потому что действительно интересно. И Петя отвечает слишком быстро, но сомневаться не приходится. — Да. Я просто боялся, Тох. Я боялся и всё. Я даже оправданий себе не буду искать. И всё. Молчание, а разговор на перекуре вместе с ними. Антон чувствует себя паршиво всё ещё. И всё ещё никак не может понять, почему он так спокойно всё это воспринимает. Что-то в нём меняется. И он это замечает. В голову вдалбливали всё детство, что мужик в доме — главный, что мужик должен найти себе женщину, которая будет дома сидеть, растить детей и ухаживать за ним. Но ещё ужаснее мысль о том, что его собственный отец действительно мог Пете жизнь испортить. Потому что с детства Антону твердили ещё и о том, что гомосексуалистов необходимо убивать. А Антон теперь вдруг понимает, что так не считает. Считал. Считал до того момента, как Арсений появился. Он никогда в жизни не общался с геями. Тем более с геями, которым он нравится. А сейчас ещё и Петя признался. Спустя столько лет. Дышать всё ещё не очень легко от осознания того, что вообще происходило в его жизни. Но Антон сделал пару затяжек и его почему-то отпустило. Короткий взгляд на Арсения через стекло. Он сидит и рассматривает что-то в экране телефона, поджимая губы. Шастун вздыхает, чувствуя странное спокойствие. — Я тебе когда-нибудь нравился? Петя закашливается. Такого вопроса от Шастуна он точно не ожидал, но Шастуну настолько буква ю — похую, что он и спросил поэтому напрямую. Нет, ну а что? Интересно, хули. — Не, Тох. Ты не в моём вкусе. — А Арсений в твоём? Петя молчит. Не отвечает. А когда Антон чуть поворачивает голову в его сторону, становится понятно, что тот смотрит на Попова, чуть улыбаясь. И чего это он улыбается вообще? Антон делает затяжку, шмыгая носом. Он даже замёрз немного. И уже хочется в машину к Арсению, но разговор с Хазиным не закончен. А этот разговор они обязаны довести до конца. Логического. И закрытого. Открытой концовки Антон вот вообще не хочет. — В моём. Я был очень влюблён, Шаст. Я был так в него влюблён, что только потом понял, что это ебучая болезнь. Имя носящая графа Поповского Арсеньки. Антон слушал молча. Даже встревать не хотелось. Петя говорил всё ещё с улыбкой, но вымученная она какая-то или Антону просто кажется? — Он позволял себя любить. А потом всё это как-то хуёвить начало знатно. Арсений законченный эгоист. Был, по крайней мере. Я ему нужен был только для того, чтобы кто-то был. Он за мной не бегал, он на меня влюблённо никогда не смотрел, ему вообще было похуй. А я вот бегал за ним. Потом как-то поговорили, наорали друг на друга, устали и разошлись. И увиделись после этого в первый раз именно здесь. Шастун закуривает ещё одну, потому что не верит в то, что вообще слушает всё это. Охуенно получается. — На тебя он смотрит так, что мне порой между вами встревать не хочется. Странно это всё, пиздец, Тох. Если бы это был другой человек вместо тебя, я бы ещё не так реагировал. Но это ты. Мой лучший друг, выросший в гомофобной семье, а рядом Арсений. Тот самый, который даже не бисексуал, а самый настоящий гей. — А ты бисексуал? — Тох, у меня сын родился от мужика по-твоему? — Ой, иди в жопу, Хазин. Петя смеётся и хлопает его по плечу. — Мы всё решили, Тох? — Думаю, да. И больше ни слова о том, как Арсений на меня смотрит, иначе колени в обратную сторону выверну, усёк? — У ваших оскорблений даже вайб одинаковый. Это судьба. — Шастун уже собирается взорваться, но Хазин переводит тему настолько стремительно, что приходится немного остыть. — О, Арсений на нас смотрит. Петя машет одной рукой Попову, а другой обнимает Антона за шею. И в этот момент Арсений закатывает глаза, показывая средний палец. Хазин продолжает смеяться, выходя из-под козырька. Шастун лишь усмехается и идёт следом. В машине тепло. Хазин уезжает на своей сразу домой. И вот хочется спросить что-нибудь, но у Антона язык не поворачивается. По радио какая-то отвлекающая, но тихая мелодия. Итог — до отдела под эту самую мелодию без единого слова. Арсений скрывается в здании стремительно, потому что снова замёрз, едва ему стоило выйти из машины, а Антон докурил и пошёл следом. В стажёрской ещё горел свет, когда Шастун проходил мимо. Сегодняшний день выматывающий и пустотный, но к таким происшествиям привыкаешь. Антон рос в жёсткости, там не было места эмоциям или чувствам. И это очень пригодилось в работе, поэтому дискомфорта по поводу этого всего Шастун явно не ощущал. Как и Петя. У того вообще мозги в сторону вывески «ебанулся». А что вот у Арсения в голове — Антону не понять. Загадошный, блин, он человек. Но, может, именно из-за того, что его просто не научили чувствовать, Антон сейчас не понимал никого из них? Но начинал. Потихоньку. По крайней мере — он старался, хотя ему эту нахуй не надо. Не надо было. Сейчас почему-то не надо, но надо. Его взрослость роли не играет. Шастун мира, блять, не видел ещё. На Шастуна впервые смотрят вот так, блять, как Арсений. Шастун, блять, вообще нихуя не понимает. Он оставляет всё в кабинете, выходит на улицу, становясь под козырьком, потому что ливень лишь усилился, и закуривает. Арсений выходит через пару минут и тоже останавливается рядом, морщась. То ли от неприятного запаха сигарет, то ли от того, как капли дождя всё равно попадают на туфли, то ли от холода. Хер пойми этого Арсения. Сегодня Антон многовато курит. Сегодня у него стресс. Сегодня у него снова Арсений уже с самого утра. Антон мрачно смотрит на погоду, мрачно выбрасывает сигарету и так же мрачно предлагает: — Подвезти? Попов, явно не ожидавший подобного вопроса, сначала тормозит. — Куда Вы дели моего начальника? Вы его съели? — Очень умно, Попов. Так подвезти? — Ну подвезите. Шастун подавляет порыв съязвить, и уже через пару секунд они заскакивают в машину. Печка тут же включена, Арсений пару раз вздрагивает от перепада температур, но через пару секунд пристёгивается и расслабляется. Зачем-то глубоко вдыхает и выдыхает, прикрывая глаза. Антон не тратит время на рассматривание, выезжает на главную дорогу и даже музыку не включает, когда видит, что Арсений клюёт носом. Убаюкивающий шум дождя. На часах показывает уже ближе к двенадцати, когда они подъезжают к дому Арсения. — Попов, подъём. Приехали. Арсений зевает, но открывает глаза, пытаясь проснуться. В машине тепло даже слишком. Антону даже жарко. Неудивительно, что стажёра так разморило. — Спасибо, что довезли. — Секунда молчания, а потом выпаливая: — Не хотите на чай зайти? — Арсений снова тормозит, будто не хотел этого говорить. — Да, не хотите? Замёрзли, наверное. Согреетесь. Вот. — Арсений. Антон останавливает этот поток слов. — М? Попов смотрит с надеждой. Пристально. Но Антон понимает, что не согласится. И нет, не потому что боится, что что-то произойдёт, что Арсений его напоит чем-нибудь и засосёт или ещё что-то такое, хоть это и смешно, Антон просто не хочет подползать ближе. Не хочет давать какую-либо надежду на то, что что-то может быть. Не хочет пускать. Не хочет он, но почему-то чувствует себя из-за этого паршиво. А так быть не должно. Ебануться, Антон вообще перестал себя понимать. Вот взял и просто перестал. Всё, что раньше было в его голове, все его мысли — противоречат тому, что в нём есть сейчас. У него внутри война ебучая. С кровью и мясом. У него мысли на мысли в противостоянии века. Каково понимать взрослому мужику, что все установки в голове — это лишь маска, скрывающая истинное лицо? Лишь маска для кого? Для отца? Для родителей? Для общества? Антон выдыхает. — Я поеду домой, Арсений. А ты иди к себе. До завтра. Но Арсений не выходит. Молча сидит и не выходит. Понимает, что Антон не прогоняет, и не выходит. А Шастун себя четвертует, потому что на миг позволил себе подумать о том, что Арсений — действительно «его» стажёр. И только его. — Антон Андреевич. — Слушаю. А ведь он уже даже попрощался до завтра. Даже материться не хочется. — Если я гей, то Вы думаете, что я буду на Вас кидаться, подставлять задницу, постоянно приставать и всё в этом духе? Прозвучало так, что даже у Антона пошли мурашки от паршивости услышанного. Ладно, материться всё же хочется. Антон поворачивает голову и смотрит Арсению в глаза. Губы поджаты, взгляд наполовину растерянный и… печальный, как уже был сегодня. Попов был в своих мыслях всё это время, а высказал всё только сейчас, когда нет лишних тел, ушей и проблем. Дотерпел же. — Ты ебанулся, Попов? Я так не считаю. — Тогда больше не оставляйте меня одного. Говорите словами через рот, если Вам что-то не нравится, а не закрывайтесь от меня, делая вид, что это только я проебался. — Почему я вообще должен тебя сейчас слушать? У Антона начали сдавать нервы. Потому что ему ткнули в лицо правдой. Его настораживала только первая часть, где говорилось о том, что он оставил Арсения одного. И впервые Антон кое-что понял. Но говорить об этом не станет. — Так не слушайте. — Но ты всё ещё сидишь в моей машине. — А Вы всё ещё меня не выгоняете. — Это мы так порядок наводим? Оба поняли, о чём идёт речь. Антон сказал эту фразу, потому что знал, что она произведёт эффект. — Никакого порядка между нами не будет, Антон Андреевич, пока Вы мне прямым текстом не скажете, что думаете и что чувствуете по отношению ко мне. — Я нихуя не чувствую, Арсений. Это прозвучало настолько быстро и резко, что Шастун в следующую же секунду повернулся к Арсению, но в ответ ничего не увидел. Арсений лишь усмехнулся и поднял взгляд. Затем прикусил губу, кивнул чему-то своему и начал отстёгивать ремень. — Арсений. — Вы уже всё сказали. Можно было пораньше, конечно, но спасибо, что хоть вообще сказали. — Попов, перестань, пожалуйста, и отпусти этот ебучий ремень безопасности. На крик никто из них не переходил. Это был разговор на пониженных, но напряжённых тонах. И это было ощутимее, чем если бы они друг на друга орали. Арсений ремень отпустил. Выдохнул. И перестал корчить из себя самого сильнющего человека в этой машине. Он просто сидел теперь, откинувшись на спинку, и устало смотрел на Шастуна, который даже не знал, что теперь говорить. Всё это такой, блять, цирк. А клоуна здесь вообще нет. Антону кажется, что он тот самый Беккер, а Арсений — тот самый гуттаперчевый мальчик. Но Арсений не сорвётся, если только сам себя не отпустит. — Я не хотел так резко. — Могли подумать перед тем, как говорить. — Мы так и будем плеваться ядом? — Нет. Я устал, Антон Андреевич. Слишком сильно для того, чтобы выдержать ещё хоть минуту в Вашей машине. Наедине с Вами. По взгляду было не понять, но по тому, как Арсений заламывал пальцы, казалось, он явно сдерживал что-то. Это могла быть злость, могла быть банальная ядовитая фраза, но об эмоциях Антону даже думать не хотелось. Его всю жизнь учили, что мальчики не плачут. И это сейчас звучит тоже паршиво. Антон ничего больше не сказал. Арсений отвёл взгляд и начал снова расстёгивать ремень, но он по обыкновению заел. Шастун отстегнул свой и под пристальным взглядом Попова наклонился для того, чтобы помочь. Потому что хер знает сколько раз уже проделывал это. И если бы Антон знал, что в голове у Арсения в этот момент, он ни за что бы не остановился в нескольких сантиметрах от его лица. Он бы не смотрел в его глаза, пока пальцы отстёгивали ремень. Арсений уже через секунду начал тяжело дышать, слишком часто втягивая воздух. И Антон точно никогда не мог подумать о том, что до его губ дотронутся чужие. Нет, это не было поцелуем. Арсений чмокнул его лишь в уголок, но внутри проснулось что-то невообразимое. Арсений смотрел на него даже как-то испуганно. Антон сглотнул. Антон понял, что готов разъебать всё на своём пути. Антон осознал, что ему срочно нужно уехать. — Вон из моей машины. Антон отстранился быстро. Сжал руль в пальцах так сильно, что побелели костяшки. — Антон Андреевич. — Я не слушаю. С нажимом. Давая понять, что разговор окончен. Дверь хлопнула. Арсений ушёл. А Антон остался, чётко осознавая, что ярость, проснувшаяся в нём была не просто яростью. И именно поэтому он злился. На себя. На Арсения. На весь ёбанный мир. Шастун приезжает домой в таком же состоянии, но понимает, что для осознания своих мыслей нужно что-то покрепче, чем пиво, одиноко стоящее в холодильнике. Первая рюмка залпом. А дальше как пойдёт. Потому что сегодня утром Антон был уверен, что между ними бардак. А теперь он осознаёт, что между ними самый настоящий хаос. Понадобилась половина бутылки для того, чтобы понять одну вещь. Антон эту мысль понял, разъебался и выпил ещё рюмку. Для закрепления той самой ебучей правды о том, что сегодня Арсений смог добраться до него. По-настоящему. И как же было паршиво осознавать, что Антон позволил ему это. Что не стал прогонять. Не стал проявлять агрессию. Но ебашило сильнее даже не от этого. Ебашило сильнее оттого, что ярость, которая затопила каждую клеточку тела Антона в тот момент, когда Арсений отстранился, могла погаситься, возможно, только самим Арсением. Это был даже не поцелуй. Это был, блять, даже не поцелуй, но сам факт. Как теперь жить с этой осознанностью Антон не имел ни единого понятия. Зато эта самая осознанность очень даже имела его. Антон в эту ночь бутылку всё же допивает, оставляя лишь муть на дне. И что там будет, когда солнце взойдёт, он не знает. И не хочет знать.