твой злобный начальник

Арсений чувствует себя плохо. Ладно, здесь подошло бы больше — херово, но Арсений скажет в итоге холодное — хуёво. Холодно-горячее. Потому что по-другому не выразить то, что он ощущает так явно, что хочется в коконе одеяла валяться ещё минимум часов сто. Меньше всего ему хотелось усложнять такую откровенность из уст начальника, но в то же время именно откровенности хотелось больше всего. Арсений сидел в коридоре на пуфике уже час после того, как вылетел из машины начальника под жёсткое «пошёл вон». И он знал, что не имеет права держать обиду или злиться. Злиться здесь стоит только лишь на себя за этот отчаянный порыв хоть как-то приблизиться, сдвинуться с мёртвой точки. Смягчало всё только то, что он до уголка всё-таки дотронулся. Арсений готов поклясться, он рассчитывал на удар куда-то в область челюсти или носа, но услышав «пошёл вон» понял, что Антон Андреевич держит своё слово. Даже если отрицает тот факт, что он никогда бы не ударил именно Арсения. Вопрос всё же назревал. Зачем ты, Арсений, полез вообще? Зачем всё это вообще затеял? И ответить Попов мог совершенно спокойно, даже с какой-то еле пробирающейся наружу улыбкой. Дорвался. Урвал близости. Даже если уголок. Даже если вот так. Он в тот момент мог видеть лишь родинку на кончике носа, потому что жёсткая откровенность до этого момента вдруг перестала существовать вовсе, давая право Арсению напялить розовые очки в виде сердечек и совершать глупости. И именно та жёсткая откровенность и дала толчок для этой, как выразился Арсений, глупости. Какая глупость, правда, поцеловать начальника в уголок губ, сидя в его машине? Действительно. Арсению бы себя уебать, но его уже уебали. Достаточно для того, чтобы чувствовать себя каким-то беспомощным, сидя на этом грёбанном пуфике в коридоре уже второй час. Но сладкое послевкусие осталось. Арсений даёт себе слабину, потому что не может не думать о том, что у начальника пухлые губы. Сухие и тёплые. И да, даже если Попов поцеловал лишь этот избитый уголок, фигурировавший в его мыслях раз уже стопятьсот, он почувствовал. И прочувствовал. Он бы сейчас кинулся в этот омут с головой, если бы только не маленькие нюансы. Антон Андреевич — его начальник. Гетеросексуальный мужчина, которому за 30. А Арсений просто… Хочется, как в шоу. Если бы его там представляли, то наверняка бы сказали: «А это Арсений. Арсений — гей». И он не возразил бы даже. Он бы просто усмехнулся. Телефон оповещает о звонке. И даже если Попов хочет взять трубку, то не хочет его голова и мысль о том, что «тебе бы, Арсений, забыть про всё, уйти в берлогу и подумать над тем, чего ты от жизни своей хочешь». А вдруг Арсений просто всё портит? Вдруг он портит жизнь человеку, который до этого вполне себе нормально жил и был счастлив, пока он не появился? В эту паршивую цепочку мыслей прекрасно вплетается фраза Антона, брошенная аккурат куда-то в сердечную мышцу. И всё. Арсений даже не смотрит, кто звонит, он не хочет узнавать, почему, зачем и как, ему просто срочно нужно построить шалаш из одеял и спрятаться от всего мира. Только лишь спонтанная мысль о том, что это может быть начальник, что мало всего вероятно, заставляет его медленно поднять взгляд, если скорость флэша можно считать за медленную, и посмотреть в экран. Один из пропущенных от незнакомого номера. А на данный момент до него пытается дозвониться Эдуард, но видимо понимает, что не получится, поэтому сбрасывает. А Арсений всё-таки поднимается с пуфика, который видал только лишь его задницу за всю свою жизнь, и плетётся в душ. Напряжение смыть не удаётся. Даже дрочить не хочется. Уныние. Одно сплошное уныние. Арсений даже на пробу всё-таки глаза прикрывает, представляя яркие картинки того, что называется красиво и пафосно: непристойное поведение в машине после поцелуя в уголок губ. Но ничего не происходит. Одно сплошное уныние. Арсений напяливает пижаму, состоящую из простой бежевой футболки и штанов в тон. Носки всегда где-то на полке, но сейчас его квартира ещё не блещет холодом. Ему вполне тепло. Тумбочка хранит в себе электронную сигарету на 800 затяжек. Ещё несколько пачек обычных сигарет. И смазку. Клубничную. Эта тумбочка вообще много чего хранит. Руки тянутся к электронной. У Арсения всегда есть что-то такое на случай, если захочется себя немножко потравить или испытать расслабление. И если поначалу весь из себя такой идеальный он даже подумать себе не позволял о том, чтобы бездумно пускать дым под потолок, лёжа в кровати, то сейчас это не вызывает в нём ровным счётом ничего. Если к хорошему привыкаешь быстро, то к плохому привыкаешь ещё быстрее. «Пачка сигарет в моём кармане» — как говорится в одной песне. Арсений прибегает к помощи таких средств только в крайнем случае. А сейчас не просто крайний. Сейчас крайне крайний. Выдыхая дым под потолок, Арсений вдруг понимает в очередной раз, что киви с гуавой ему определённо не нравится. Он вообще покупает электронки только из-за матового оформления и красивых цветов, а фаворитом всегда считал вкус клубничного мороженого. Загвоздка в том, что сейчас он с удовольствием бы выкурил настоящую сигарету, а то и несколько, чтобы привкус горечи остался на языке и долго напоминал о том, что надо бы меньше курить, но зная себя — Арсений попёрся в душ бы снова, хоть и принял его каких-то минут 20 назад, чтобы избавиться от запаха, но знал бы, что на подушечках пальцев ещё долго будет ощущаться присутствие отравляющего табака. Странно, что запах Антона Андреевича, который ассоциируется с табаком напрямую, его ни капли не отталкивает. Пассивный курильщик. Даже здесь Арсений пассивный. Какая удачная шутка. Прелесть редкого курения в крайне крайних случаях — в голову ударяет знатно. Или это просто Арсений такой. В его голове сейчас ноль мыслей. И ещё меньше сна. А ведь он пытается уснуть. Действительно пытается. И даже получается почти провалиться в царство спокойствия, но чуть позже, когда мысли снова заполняют голову, он понимает, что его терзает больше всего. Терзает — громко сказано. Поэтому, наверное, более уместно было бы сказать: волнует. Антон Андреевич действительно никогда не ударил бы его, и это присваивает всему пиздецу, что творился и творится между ними, такую черту, как значимость. Арсений чувствует свою особенность. Но Арсений не дурак. Возможно. Он одно из стёкол в розовых очках выбил. Сначала пыхтел над тем, как бы его вытащить, а потом просто взял, выбил и ногами ещё потоптался для эффекта. Эд не отстаёт от него. Пишет смс, а когда Арсений отвечает ближе к утру, звонит. А Арсений понимает, что пока не ответит, от него точно не отвяжутся. Голова болит, глаза болят, а душа с ними за компанию. Ну или что-то там такое точно по-ебучему болюче болит. — Арсений, тебя трубку не учили брать? — Четыре утра, Эдик. И чего тебе не спится? — Нет, спиваться я точно не собираюсь, Арсений, спасибо. — Дурак ты. — Попов коротко хихикает, потому что на большее сил нет, а выдавливать из себя — ещё хуже. — Ты хотел что-то спросить? — Я уже спросил. Почему ты не спишь всю ночь? Арсений вздыхает, пытаясь укутаться в одеяло посильнее. Почему-то к утру стало намного холоднее. — Я много думаю. Пятка вылезает из-под одеяла, и Арсений вздрагивает, быстро засовывая конечность в тепло. Недолго думая, Арсений полностью с головой залезает в это самое тепло и понимает, что не вылезет из своей берлоги, пока не прозвенит будильник. Он будет, подобно коту, нежиться в тепле, пока его не сгонят с кровати. — Что-то случилось? Арсений даже не знает, что отвечать. Они с Эдом вроде и не прям близки, потому что всё-таки Арсений его не впускает в своё личное пространство, даже если они и могут обсудить парней и всю эту прочую лабуду про бывших, но попиздеть каждый горазд. Одно дело — пиздеть, другое — впускать человека в свой настоящий мир без прикрас. Для кого-то достаточно быть за его пределами. Но Эд уже давно пытается подобраться ближе. Сейчас Арсений чувствует острую потребность в том, чтобы ответить искренне. Нет, он не сотрёт линию из соли, но попытается быть искренним настолько, насколько может сейчас. — Я просто устал и мне хочется немного перестать думать навсегда, но лишь на время. Знаешь, будто я робот из фильма с Кридом, которого можно выключить в любой момент, а потом просто включить. Я надеюсь, что в будущем, мы сможем себе это позволить, даже если мои надежды не подпитаны ничем, даже моими желаниями, потому что это не больше, чем крик в пустоту. Крик в пустоту. Арсений даже съёживается, понимая, что сказал слишком много, не собираясь так сильно разглагольствовать, но уже ничего не поделать. Слово — не воробей. И вообще не птица. Если вылетит — не успеешь поймать, но понять всё сможешь сразу же. Арсений хочет продвинуть в массы правило: разговаривать даже если разговаривать — бессмысленно. Потому что во время разговора можно многое понять. Самое главное — словами через рот, а не жопой через глаза. — Если честно, Арсений, мне кажется, что это не просто усталость. — А я не собирался тебе этого говорить. — Ясно. — Хуясно. На том конце обреченный вздох. И Арсений относится с пониманием. Потому что сейчас больше не настроен на откровения. — Почему ты меня доставал всю ночь смсками и пытался звонить? — Я звонил, потому что узнал от Хазина, что ты его бывший. Арсений даже зубы не стискивает. Арсений просто вздыхает и чешет большим пальцем правой ноги щиколотку левой. — И что ты делал с Хазиным? — Пил, Арсений. Мы давненько знакомы. — Как тесен мир. Удивительно, что за всё время наших отношений я о тебе ничего не слышал. И об Антоне он тоже ничего не слышал, а учитывая, что они лучшие друзья детства, это определённо попахивает странностью. И сранностью. И санностью тоже. Эд даже зубами скрипнул. — Я просто хотел спросить, почему я узнаю об этом от Хазина, а не от тебя? — А я должен был сразу же рассказывать тебе об этом? — Арс, не закрывайся от меня бетонной стеной, я думал, мы друзья. На этом моменте Арсению захотелось выползти из своей берлоги, перестать быть котом, расхлебенить окно и выпрыгнуть к чертям, потому что понятие дружбы для него всё ещё сложное, пугающее и чужое. Но он остаётся котом. — Эд, мы друзья. Я просто устал. Выграновский лишь вздохнул и весьма неожиданно решил предложить: — Выпить вечером не хочешь? Если предложение о выпивке в четыре утра вообще можно назвать чем-то, что не является неожиданностью. — Честно? Нет. Я бы хотел после работы лечь, уснуть и не проснуться. Надеюсь, так и будет. — Надеюсь, нет, Арс. Ты меня пугаешь. — Ты меня просто плохо знаешь. — Верю. Арсений неторопливо высовывает голову из-под одеяла, замечая, как за окном начинает светать. — Ладно, Эд. Увидимся. Пойду варить кофе. Но вместо временного прощания до начала рабочего дня, Арсений слышит вопрос: — Ты как? Внезапно. Но не слишком удивительно. Учитывая, что уже услышал и сказал сам Арсений. И то, о чём теперь знает Эдуард. — Я в порядке. — Не пизди. — Не пиздю. Эд даже смеётся коротко, но серьёзность возвращает мастерски, уже через пару секунд спрашивая: — Побазарить не хочешь? Легче станет. И не важно, что Эд вообще не знает о происходящем, но забота с его стороны вот такая вот жёсткая временами, потёртая, но тёплая — это приятно. Как бы Арсений ни отращивал себе колючки всю сознательную жизнь, Эд — это тот самый парень, который этих колючек совсем не боится. Под удивлённые взгляды дворовой детворы долезет прямо близко. В ранах и ссадинах, но зато долезет же! — Пока не хочу, но как только захочу — ты узнаешь об этом первым. — Запомню. Ладно. Не кисни. До встречи. Арсений перестаёт быть котом окончательно и вылезает из укрытия. Кофе готовится, пока мужчина успевает привести себя в порядок, попутно матерясь на себя за то, что не напялил носочки или тапки хотя бы, потому что пол ужасно холодный. Холод распространяется от ног по всему телу, поэтому первым делом всегда нужно утеплять именно нижние конечности. Арсений нарушил только что своё же правило. В тепле должна быть задница и ноги. Арсению хочется лечь обратно, когда приходится выйти из дома, сесть в такси и поехать на работу. Да, он погладил рубашку, да, он начистил туфли, да, даже взял пиджак, потому что вчера явно замёрз из-за этого ебучего дождя, но состояние оставляло желать лучшего. Мужчина всеми силами пытался не думать о том, что мог вот так вот просто взять и заболеть. На рабочем месте уже все, когда Арсений заходит в стажёрскую с кофе из старбакса, потому что этот противный кофе из автомата он пить больше не собирался. Глаза закрываются, пока Эмир рассказывает про какое-то шоу, где какой-то парень ходил на стрипах как бог, и Арсений невзначай думает о том, что тоже бы смог. А потом Позов залетает в кабинет и рушит идиллию, раздавая листы с какой-то информацией. — Антон Андреевич сказал, что нужно это напечатать. У каждого своя часть, я потом слеплю в единый док и передам начальству. Арсений хмыкает. — Такое ответственное дело, Дим. Ты счастлив? Мне такого не видать никогда. Горжусь. Дима фыркает, но ничего не отвечает. Даже когда Эмир издаёт что-то похожее на смешок, он лишь испепеляет их обоих взглядом. — А чё это такое? — Щербаков задумчиво смотрит на листы. — Зачем это печатать? — Меньше слов, больше дела, Алексей. Лёша цокает и с серьёзным видом выдаёт: — Ладно, Дмитрий, хуй с Вами. Напечатаю. Арсений смеётся, отпуская ситуацию. Отпуская все ситуации. Его пока что никуда не вызвали. Нурлан Алибекович молчит, Антон Андреевич не зовёт к себе, а делать всё равно нечего. Арсений молча начинает печатать. А через три часа после начала рабочего дня, когда все находятся в работе, в кабинет заходит тот самый начальник. Никто даже не шелохнулся. Арсений тоже. И не потому что ему плевать, а потому что он вздрогнул. По-натуральному сильно, если в нём вообще есть что-то натуральное. Нет, он грудь себе не делал, задницу тоже, да и красота ему досталась от природы, но всё же. Антон Андреевич оглядывает их взглядом, но на Арсения даже не смотрит. И хочется ведь что-нибудь сказать, но начальник открывает свой большой красивый рот первым. Оно и к лучшему. — Борща чего-то хочется. А вам, товарищи стажёры? Арсений сначала тормозит, уже хочет поднять взгляд от экрана ноутбука, но в итоге делает вид, что не слышит. Не понимает намёков. Ни единого. Злобный смех за кадром. Арсений потирает ручки, но искренне не понимает, почему начальник такой вдруг весёлый. По помятому виду не скажешь, что он выспался или чувствует себя на все 100 процентов. На самом деле, когда Попов кидает на него мимолётный взгляд, ему вообще кажется, что начальник выпивал. — Пельмехи тоже дорогие стали. Вот ты, Кашоков, когда в последний раз ел домашние пельмени? Эмир хмурится. — Не помню уже. Я не очень люблю пельмени, Антон Андреевич. — А я бы не отказался. Арсений хмыкает, приподнимая уголок губ. И в тот момент, когда приподнимается именно уголок, он вспоминает о том самом моменте, когда он в уголок поцеловал начальника. Голова поднимается сама. Антон Андреевич ловит его взгляд. Не отводит свой. Пристально смотрит, шумно выдыхает и кивком головы призывает идти за ним. Арсений сглатывает, но встаёт. Встаёт и послушно следует до кабинета. Чувство такое, будто его на расстрел ведут. Шаг вправо, шаг влево — расстрел. Но здесь не расстрел, а один чёткий выстрел прямо в самое сердце. На поражение. Что же Вы, Антон Андреевич, медлите с этой мишенью? Арсению с ней жить и жить, страдать, терпеть. А иногда ведь действительно легче убить, спасая. Дверь закрывается. Антон Андреевич не садится на место. По обыкновению облокачивается задницей на край стола и складывает руки на груди. Арсений с ходу спрашивает то, о чём хотел. И не суть, что эти мысли начали в хаосе формироваться прямо в этот момент с моментальной скоростью, но они с начальником сейчас наедине друг с другом, а всё остальное — ерунда. — И почему Вы так спокойны? Антон Андреевич хмурится. — А кто сказал, что я спокоен? Ты просто не видишь. — Я всё видел. И вижу. Вы как бомба замедленного действия. — А ты ебучий катализатор. Куда-то в пустоту. И совсем тихо. Но Арсений слышал от и до. Для вежливости он выдавливает из себя вопросительное: — А? — Что? — Вы что-то сказали. — Тебе показалось. Ладно. Наступает тишина, а они ещё даже не выяснили, зачем сейчас собрались здесь. Тупая тишина. Арсений вдруг осознаёт, что те слова про борщ и пельмени были не зря. Поэтому отвечает на пристальный взгляд Антона Андреевича с полной мощностью, потому что пути назад нет. Начальник просто не понял, что своим кивком в сторону кабинета дал своеобразный зелёный свет на то, чтобы Арсений врубил свою парадоксучность и поставил режим автопилота. И с этого момента отвечать за свои действия совсем не хочется, но Арсений не дурак. Он знает, что после вчерашнего Антон Андреевич так просто не перестанет на него злиться. Если он действительно лишь злится, а не собирается придушить его прямо сейчас. — Что Вы так смотрите? Просто попросите. Словами через рот. Смотрите. Арсений указывает себе на рот и медленно произносит: — Пожалуйста, Арсений, мой любимый… — Тормозит. Видит дёргающийся кадык. Продолжает. — …стажёр, приготовь мне борщ. Сложно? — А если я захочу макароны по-флотски? Арсений улыбается. — Попросите. И всё. — Арсений, вот ты язва. — Я знаю. Антон Андреевич подходит ближе. Медленно, но быстро. Два его широких шага, и он уже около Арсения. Немного попахивает растерянностью. Когда начальник слишком близко, Арсений тонет. Он готов потонуть добровольно, и никакое разрешение ему не нужно. Даже табличка на лбу начальника с неоновыми буквами, гласящая о том, что купаться запрещено, не спасёт. Да и Арсений не купаться собирается, а тонуть. А это — две совершенно разные ситуации. — Пожалуйста, Арсений, мой любимый… — Тормозит. Хмыкает, когда видит растерянность во взгляде, и продолжает, отчеканивая. — Стажёр. Приготовь мне борщ. И видно же, что Антон Андреевич наслаждается этим зрелищем сполна, но Арсений уступать не имеет никакого желания. — Ладно. А что мне за это будет? — Издеваешься? — Нет. Долгий взгляд. Слишком долгий. Антон Андреевич думает почти минуту. Шестерёнки крутятся с трудом. И сначала Попов слышит отчаянный вздох, а лишь потом обречённое: — И чего ты хочешь? Арсений выпаливает так быстро, будто ждал, когда сможет это сказать, но дело в том, что так и есть. Он ждал. — Хочу провести с Вами обычный выходной день Антона Шастуна. — Начальник замирает с лицом лица, пока Арсений исправляется, дополняя. — Андреевича. И всё бы ничего, но начальник похож на статую, а это начинает пугать. Но отмирает он быстро, а значит, Арсений не медуза Горгона и не превращает в камень красивых злобных начальников. Ответ хотелось услышать больше всего на свете, если честно, но в кабинет вихрем врывается Хазин, улыбается своей широкой улыбкой и кидает на стол папку, плюхаясь через секунду на диванчик. Антон Андреевич мгновенно напяливает маску, тут же направляясь к папке. Актёр здесь не только Арсений. И даже не только начальник. Хазин во всём этом играет какую-то по-ебучему важную роль. В этом Попов уверен. — У нас наклёвывается серийник? Начальник смотрит на Хазина с хмуростью. — Осталось только подождать третьего летягу и станет ясно. Но я поддерживаю версию о самоубийстве. Арсений поджимает губы. — Зачем ждать третьего? Зачем нам эта душная закономерность и её подтверждение? Нужно уже сейчас что-то делать. И почему ты уверен, что это именно самоубийство? Хазин цокает. — Арсень, ты ж понимаешь, что мы нихуя не знаем? У нас на руках токсикологический анализ, странные слухи и поведение по словам соседей. Зубы стискиваются сами собой. Обращение, забытое и похороненное где-то глубоко на самом днище, режет слух. — Хазин, не называй меня так, а. Петя ловит его холодный взгляд и сглатывает. — Забылся. Но моих слов это не отменяет. Антон Андреевич вздыхает, привлекая внимание. — Нам нужно копать ещё. Я уверен, что следы могут привести нас хоть к чему-то. — И где эти следы искать, Шаст? Арсений медленно сел рядом с Хазиным, пытаясь расслабиться. Но в таком напряжении это было и вовсе не возможным. Антон Андреевич окинул взглядом и снова отвёл его, заставляя забыть о спокойствии напрочь. Такого взгляда Арсений ещё не видел. Был ли приятным этот взгляд? Был. Потому что после он посмотрел на Хазина. И взгляд был намного хуже. — Я думаю, что нужно попытаться разговорить соседей и начать патрулировать район. Если самоубийства или убийства произошли в этом районе, значит, следующее будет тоже там. — А если не успеем предотвратить? Антон снова смотрит на Арсения, но уже не так. По-простому теперь. И как-то легчает. — Значит, будем пытаться ещё. Арсений тонет. Нет. Арсений уже утонул.

***

К вечеру Арсению совсем становится холодно. Он кутается в пиджак и пытается не думать о плохом. После разговора в кабинете начальника пришлось идти к Нурлану Алибековичу, который что-то решал по телефону ещё очень долго. Весь день был в переговорах, нервотрёпке и напряжении. К вечеру Арсений чувствовал себя так, будто его выжали. Нет, он не заболевает. Просто на улице действительно холодно и снова льёт, как из ведра. В тот момент, когда Арсений уже собирается уходить, Эмир подходит к столу. — Как там ваше расследование? Арсений поджимает губы. Говорить об этом почему-то не хочется. — Напряжение сквозит. Из всех щелей, ага. — Ещё не выяснили, как это произошло? — Нет, но есть догадки. — М. Они болтают на другие темы уже у выхода, ожидая, что дождь всё-таки прекратится, но он не прекращается, становясь лишь сильнее. Арсению не хочется перемерзать, он и так мерзлючка. Но Эмир говорит, что дождя не боится, и бежит на остановку почти в километре отсюда. Останавливать Арсений не собирался, молча смотря вслед. Он стоял так ещё минут пятнадцать, мечтая о сигарете в зубах, и думал о том, что табаком пахнет иллюзионно, но нет. Начальник появляется из ниоткуда, становясь рядом. И они стоят в тишине ещё минут пять, пока Арсений не слышит спасительное: — Подвезти? И отвечает: — Подвезите. Арсений ни черта не понимает. Он чувствует злость, пассивную агрессию от ауры Антона Андреевича, хоть пассив здесь точно не он, но только не что-то светлое и тёплое. Вот за пределами машины просто ливень, а в самой машине прямо гроза со всеми вытекающими подробностями. Едут они в тишине, пока Арсений думает о том, как Антон Андреевич снова будет отстёгивать его ремень безопасности. Атмосферно, если честно, но доезжают они слишком быстро, и весь ахуй оттого, что Арсений находится в машине начальника уже не в первый раз почему-то нагоняет только сейчас. Абсурд какой-то. Около подъезда ни души. Антон не спешит помогать с ремнём. И Арсений понимает, что его ждут словесные пиздюли. Или что-то похуже. — Арсений, можно я задам вопрос? Похуже. — Да. — Ты на меня злишься? — Нет. Искренне. Он реально не злится. Точно не на начальника. Потому что только на себя. Всегда, в первую очередь, на себя. — Почему? Я же монстр. — Чего? Арсений чуть ли не закашливается из-за слюны, вставшей комом в горле. Даже на месте замирает, а затем поворачивается к Антону Андреевичу и ждёт, когда тот повернёт голову к нему. Это происходит спустя четверть тишины от минуты. — Вы не монстр. — А если бы я тебя ударил? — Вы меня не ударили. — А если бы ударил? Зараза. Арсений облизывает губы. — Я бы ударил в ответ. И мы бы поубивали друг друга к чёртовой матери. Антон Андреевич зависает на плохие минуты две, а затем откидывается на спинку сидения с тяжёлым выдохом. Арсений понимает. Его тоже заебал этот бардак между ними. Там мебель летает, посуда бьётся, окна и двери выбиваются. Там на шпагах, на ножах и на мечах. И прежде чем Арсений успевает додумать, слышит: — За что ты мне такой? И тонет. — Просто. Утонул. И всё. Разговор заканчивается. А у Арсения столько вопросов, что он себя изведёт, если не получит хоть капельку ответов. Но задумчивость начальника и пустой взгляд куда-то в приборную панель немного пугают, останавливая от каких-либо слов. Арсений понимает, что надо идти, но так не хочется. Поэтому он решает возобновить разговор, задавая глупый вопрос о том, о чём они даже не успели договориться, потому что в мире существует один Пётр Хазин со свой привычкой вихрем влетать в помещения. — Антон Андреевич, когда Вы выполните свою часть уговора? На удивление, Антон Андреевич не возмущается и не делает попыток в этом направлении, отвечая коротко и лаконично. — В воскресенье. Приезжай с утра. — Ладно. Ремень отстегнуть самому всё же не получается. Антон Андреевич первые секунд тридцать его метаний не замечает и лишь потом тянется помочь. И в этот раз Арсений даже не думает о том, чтобы полезть. У начальника всё ещё странный взгляд. У начальника сосредоточенность. Начальник останавливается в сантиметре от лица и застывает на месте на пару секунд. В глазах виднеется будто — «по Фрейду вычисли, о чём я думаю». И Арсений взбесился бы, да даже дышать перестал. Антон Андреевич сглатывает, отстраняясь. А у Арсения ахуй на всю жизнь. Сердце в бешеном темпе. — До встречи. Это всё, на что его хватает. Он вылетает из машины, поднимается домой и первые минут пять тупо сидит на пуфике. А когда выглядывает в окно, машина начальника всё ещё около подъезда. Антон Андреевич курит в открытое окно автомобиля, затем выкидывает бычок, закрывает окошко и уезжает. Всё это сопровождается рёвом пятнашки и взглядом Арсения вслед. Сегодня день напряга, непонимания и отстранённости. Арсений впервые не знает, что ощущает. Знает только, что крупицы тепла согревают, накапливаясь где-то в груди, оттого, что выходной они проведут вместе. Арсений снова курит. Но теперь уже в открытое окно. И самую настоящую сигарету. В душ идёт с грязной совестью и паршивой задумчивостью. Смыть получается только первое. Стакан воды и мысль о том, что он банально забывает есть. И Арсений отругал бы себя, да только знает, что это ни к чему не приведёт. Поэтому нет смысла абсолютно никакого. Мужчина пытается превратиться в кота снова, укутываясь в одеяло, возводит внутренние рамки против мыслей, читает заклинание на ублюдском, прося голову «пожалуйста, ну пожалуйста, дай поспать», и действительно засыпает. И не важно, что в четыре утра.