твой злобный начальник

Они отправились по домам уже после окончания рабочего дня, потому что пока туда, пока сюда, так и время прошло. Подумать о том, что было, времени не было шибко, потому что работа затянула. Опрос очевидцев, а потом запись, которую нашли на месте преступления без единого отпечатка пальца. Они рассматривали её по секундам, пытаясь увидеть хотя бы где-то в отражении человека, что снимал, но не нашли ровным счётом ничего, что могло бы дать подсказку. Утром все сразу же оказались в кабинете Антона, потому что нужно было переспать со всем этим. Сам Шастун чувствовал себя угнетённо. Напряжение висело такое, что хотелось открыть окно. — Там явно что-то не так. Что-то не сходится. Почему всё указывает на то, что она спрыгнула… сама? — Арсений поджимает губы, додумывая мысль. Хазин в аналогичных чувствах, да и он тоже, судя по их позам. Антон стоит около стола, скрестив руки на груди. Одна из ладоней пальцами на подбородке. Хазин сидит на диванчике, а Арсений стоит напротив около стены. — Видеозапись, свидетель… Будто это всё игра. — Арс, ты реально думаешь, что кто-то мог специально покончить жизнь самоубийством на камеру? Хазин агрессирует, потому что тоже не понимает. Но это не главное в том, что происходит. Ситуация такая, что пиздец им только снится. Там похуже. — Мозги промыли до максимума. Или что-то в таком роде. Антону тоже кажется, что всё это подозрительно. Вчера они с Арсением сошлись в этих мыслях, но на утро появились ещё мысли. Может, всё не так? Может, кто-то просто пошёл на поводу? Может, это самоубийство, как акт экстремизма? Может, правда, наркотики сыграли свою роль? Подражание? Антон думал. Много думал. И почти не спал этой ночью. Хазин вступает в обсуждение с Арсением, и только одному кому-то там известно, чем их обсуждение закончится. — Они поссорились, так? — Так. — Она психанула, натянула повязку на глаза и за секунду спрыгнула? Так? — Так. Но нет. Они будто разыграли спектакль. Они будто узнали, что мы копаем и… Арсений тормозит. Его лицо искривляет гримаса непонимания. И Антон вступает тоже. Хватит с него мыслей в себе. — Арсений, что ты предлагаешь? — Я предлагаю копать дальше. А мог бы себя. — Попов. — Я пытаюсь уйти от состояния дереализации и паники. — Используя меня? — Да. Это самый действенный способ. И, если честно, единственный. — Я здесь ещё. — Хазин поднимает руку, привлекая внимание. — На всякий случай, если вы забыли про меня. Антон цокает, но ничего не говорит, потому что ему бы самому отвлечься, а ещё и Петя, который требует что-то там объяснить. Что-то там про то, что он их застукал. Антону бы об этом не думать, да только не дадут не думать. Работа, эти странные случаи, всё это перекликается с Арсением на постоянной основе, а времени обо всём по отдельности подумать… его просто нет. Нихуя. И Антон чувствует себя так, будто его выкинули на остров проблем без средств для того, чтобы вернуться в свою конуру. И даже если животные приходят обратно, находясь за тысячу километров, то Антон даже пытаться не хочет, но попытается. — Твой вывод, Арсений. — Их заставляют это делать. — Каким образом? Тох, ты его простимулируй, а, чтобы он думать начал. Арсений, кажется, внимания не обращает на слова Петра, продолжая думать вслух. — А вдруг они жертвы? — И всё это жертвоприношения? Петя определённо злится, отказываясь принимать эту версию, но Антон почему-то задумывается. — Да. — Это шутка? Арсений цокает. — Нет! — Арсень. Ты точно думаешь именно так? Антон стискивает зубы, не понимая, почему от этого обращения со стороны Пети в сторону Арсения так хочется злиться. — Хазин. Что я говорил насчёт обращения? — Привычка, Арс. — Эта привычка в прошлом. Будь добр, забудь об этом. Антон не выдерживает этой атмосферы, имея огромное желание закончить этот абсурд. Им бы копать и копать, но главное, чтобы никто ничего не усложнял, потому что Арсений явно хочет усложнить, но Антон вдруг понимает, что препятствовать не имеет смысла. Арсений толковый. И почему-то кажется, что они отличная команда, если упустить все другие личные подробности. Если думать только о работе и о том, что им нужно делать. Но если думать о другом, у Антона начинается кризис чего-то там, потому что ему всё больше хочется Арсения ни с кем не делить. Вообще. А это уже само по себе удивительно для его натуры, характера и воспитания. Антон не такой. Он вообще же не такой, так какого чёрта? — Антон Андреевич, что думаете Вы? Шастуна выдёргивают из мыслей, но это даже хорошо. — Я думаю, что нам пора заканчивать этот разговор. Я переговорю с Нурланом ещё раз. И мы будем думать о том, что делать дальше, потому что зацепок ноль, даже если у нас запись на руках. Но мы не знаем, кто её оставил, зачем и почему. Как проверят, я вам сообщу. Свободны. Хазин уходит сразу же, потому что: — Курить хочу, пиздец. И это даже к лучшему. Может, успокоится чуток. Антону бы тоже перекурить, но есть одно «но». Арсений остаётся на месте, внимательно разглядывая Шастуна, который также внимательно смотрит на него в ответ. Единственное, с ноткой вопроса. Они ещё не разговаривали о том, что было вчера. А Антон даже не знает, что сказать. И как объяснить своё желание попробовать? Странное послевкусие после тех касаний бьёт в голову до сих пор, потому что было ощущение успокоения, но лишь на те жалкие секунды. И у Антона было всё больше вопросов к себе, но становилось всё меньше ответов. — Антон Андреевич, а я могу спросить кое-что? И у Антона внутри что-то похожее на панику. Ему не нравится это ощущение. Его голова забита под завязку. И он не знает, что это. Он не знает, почему. Просто ему не по себе. Просто внутри кто-то борется с ним же. И этого не объяснить. — Арсений, нам надо прекратить. Антон знает, что что-то не так. Что что-то надломилось, перевернулось, поменялось. Антон знает, что он никогда бы так не сказал, если бы воспитывался по-другому. И он даже не знает, благодарен ли он теперь своему воспитанию. Благодарен ли он за то, что теперь так должен себя изводить мыслями. Ёб твою мать, блять, взрослый мужик, но так хочется сказать, что страдающий. Страдающий взрослый мужик, которого сбил с толку другой взрослый… стажёр. Его стажёр. — Вы чего, Антон Андреевич? — Нет, Арсений, мы заигрались. Ты меня на это всё подсадил, а теперь мне тошно от себя так, что… — Вы не можете себя принять? Антон высказывает мысли и жалеет. Будто не он. А Арсений так точно бьёт в цель, что страшно. Шастун поджимает губы, холодный пот не делает лучше, доводя до мурашек. Колбасит. Просто от разговора колбасит. Арсений оказывается ближе слишком быстро. А Антон делает шаг назад, хоть и дальше некуда, думая о том, что Арсений всё видит. И всё знает. Потому что они похожи чем-то. Антон просто пока не догнал. Потому что даже в детстве бегал плохо. В заморозки всегда проигрывал. В догонялки даже не собирался играть, потому что его всегда догоняли, а он никогда не догонял. Вот и в жизни так. — Я не могу, Арсений. Держись на расстоянии. — Слова даются с трудом. И Антон снова делает вывод о том, что это самая настоящая борьба. — Пожалуйста. Арсений смотрит на него пару секунд в полном непонимании, но ничего не говорит. А затем делает ещё один шаг и ровно-строгим тоном спрашивает: — Антон Андреевич, Вы охуели? — Попов. Сквозь зубы. — Что? Лучше было сказать в утвердительной форме? — Зачем ты меня злишь сейчас? Чего ты добиваешься? — А Вам не кажется, что дело совсем не в злости? — А тебе не кажется, что пора идти работать? Они смотрят в глаза друг другу ровно 2 секунды, за которые Антон успевает подумать о том, каким способом хочет заткнуть всё это. Арсений непривычно хрупкий. Непривычно холодный в руках Антона, когда чужие губы тыкаются наобум, попадая в уголок, выстрелом насквозь в височной части головы. Непривычно умиротворённый, когда вот так вот. Не глубоко. Снова касаниями, снова странно, снова резко. Только инициатива меняется. И кто первый-то начал? Арсений, который преодолевает расстояние между ними в считанные миллипиздрические числительные, или Антон, который кладёт руки на его плечи? Антон приходит в себя быстро, убирает эти самые руки с этих самых плеч и снова закрыться бы, но Арсений удивляет, хватая за галстук. Он не даёт на замок, не даёт досками с гвоздями, не даёт выкинуть ключ в окно. Впивается в губы, но уже не поверхностно. Антон охуевает по полной, когда чувствует чужой язык, но уже не перекрывает доступ. Потому что поздняк метаться, Шастун. Ты проебался. Проебался до такой степени, что чувствуешь снова то странное чувство покоя. Через секунд 10 Антон понимает, что ничего не понимает. Через ещё 10 секунд Антон охуевает. Через победные 10 секунд Антон уже отвечает не глядя, возвращая руки, но уже не на плечи. Пальцами цепляется за пояс. Слышит протяжный стон. И всё это добивает тот факт, что от пальцев Попова на затылке приятно скручивает что-то где-то в паху. Антон лихорадочно думает о том, что так не должно быть, но оно есть. Оно, блять, есть. Искрит ещё так, что пиздец. — Стоп. Антон отодвигает крепкой хваткой на поясе. — Но Вы ответили на поцелуй. — Знаю, но стоп. Арсений убирает руки с затылка и делает шаг назад, вынуждая убрать и свои руки. Смотрит тяжело, губы блестят, так он их ещё и облизывает, понимая, что Антон немного залип на этом. Тяжесть-то во взгляде Арсения, а Антон чувствует, что на него свалился груз весом в полтонны и монотонно проходят его дни. С этим грузом. Прийти в себя оказывается труднее, чем могло показаться. Антон понимает, что чувствует, он начинает догонять, но пытается забыть прямо сейчас, потому что всё это в голове. Он снова чувствует пиздец, но он же мужик. Он справится. Он должен справиться. Потому что нельзя не справляться. Нельзя давать слабину, нельзя быть вторым, нельзя проигрывать. Нельзя. Мысли бьют. А Арсений стоит в двух шагах такой до невозможности невозможный, что собрать воедино себя тоже практически невозможно. — Я всё ещё настаиваю на том, чтобы ты держался на расстоянии. — Хорошо. Но Вы не выдержите первым. Я Вам нужен. — Попов. Антон не понимает, но понимает. Эта противоречивость начинает неистово бесить. — Да, начальник? — Иди. Работай. — Бегу. — Не споткнись. Они будто готовы глотки друг другу перегрызть. — Если я и упаду, то только на Ваш… — Не смей продолжать, Попов! Арсений гаденько хихикает, светясь вдруг, и ретируется, оставляя Антона стоять посреди кабинета наедине с тяжестью в штанах. У Антона в голове не укладывается. Но он с успехом всё-таки понимает абсолютно точно, что он переносит уже полегче. Ему не хочется всё крушить вокруг, как это бывало раньше, ему не хочется орать и злиться, срывая эту злость на других. И всё почему? Потому что он чувствовал это странное послевкусие в виде покоя. Арсений снова вот ушёл. А ахуй остался. И, видимо, теперь надолго, потому что впервые тяжесть в штанах сильнее.

***

Антон говорит с Нурланом долго, на выходе осознавая, что они пришли к неутешительным выводам о том, что Арсений мог быть прав. Шастун даже был рад, что Нурлан теперь стал больше доверять стажёру, учитывая, что первый случай был с участием Арсения. Но что-то терзало до сих пор. Итог. Антон делит курилку с Хазиным, ожидая дальнейших расспросов. Но он даже готов. Немного. Первая сигарета в тишине, а дальше Петя открывает свой рот. — Когда я зашёл, вы сосались, если память меня не подводит. — Да. И? Антон совершенно не хочет злиться. Он слишком устал. Просто устал и всё. Никаких сложных логических цепочек, потому что нахуй это всё. Если разговор, значит, своими правдивыми словами. Здесь вступает в силу то, что настоящий мужик отвечает за свои поступки и слова. И Антон отвечает. И он не был бы готов какой-то месяц назад. А сейчас готов, даже если всё настолько невозможно и непонятно. — Я лезу, конечно, не в своё дело, Шаст, но что между вами? — Бардак. Петя хмыкает, делает затяг и продолжает пытку. — Вы вместе? — Нет. — А ты думал об этом? — Нет. Антон правда не думал. И даже не представлял. И сейчас не представляет. Вообще. — Тох, Арсений в тебя по уши. Ты же видишь? Антон вздыхает так тяжело, что самому тошно. — Вижу. — А ты? — Хазин. Смотреть в глаза лучшему другу детства и одновременно бывшему Арсения странно. — К чему эти вопросы? — К тому, что он всё ещё важен для меня. И я не хочу, чтобы ему было больно. Такая откровенность сбивает. Антон хмурится, задумываясь над словами Пети, но до определённых мыслей так и не додумывается. — Ты что-то к нему испытываешь до сих пор? — Не знаю. Нет, наверное, просто… — Хазин выкидывает бычок и давит подошвой. — Шаст, если ничего к нему не испытываешь, не пускай его. Лучше оттолкни, чем мучай. И эти слова говорят о многом. Антон хмыкает, чувствуя что-то, что похоже на злость. А ведь он не собирался злиться. — Я не думаю, что ты советчик в наших взаимоотношениях. — Злишься? — Нет. — Значит, ревнуешь. Хазин странно улыбается. Даже как-то победно. И Антону хочется ему въебать. Но он этого делать не хочет. И не собирается. Так. Просто мысли. За которые хочется себя казнить. — Всё сказал? — Всё. Всё, что хотел. Мой тебе совет. — Хазин облизывает губы. — Разберись в себе. Ладно? Потому что я вижу больше, чем видишь ты сам. И это как-то хуёво, Шаст. Хазин закуривает ещё одну, но Антон не отвечает. Он крепко задумывается, пока не начинает трястись от холода, потому что стоял, не двигаясь минут 10. Петя уже успевает похлопать по плечу и уйти, пока мысли в голове разъёбывали сознание. И всё бы ничего, но над словами Хазина хотелось задуматься. Дома Антон по канону ложится в кровать с полной головой. И уже засыпая под утро, задаётся вопросом: ему теперь всегда будет в своей квартире так одиноко?