Гриш, отказник и принц

Я вижу только этот черный-черный цвет, Цвет ночи, цвет угля. Надежды больше нет, И солнца в небесах, наверно, больше нет, И в этом мире всём – один лишь черный цвет. Rolling Stones "Paint It Black" (вольный перевод)

– В каких облаках ты сегодня витаешь, позволь узнать? Когда дело касается генерала Киригана, любой подобный вопрос звучит как приказ, а ироничное «позволь» выражает что угодно, только не просьбу. – Или вернее будет сказать «в каких грозовых тучах»? – добавляет он, вынуждая поднять глаза. Алина отрывает взгляд от пожелтевшей страницы, по которой блуждала несчастным путником без надежды найти дорогу. Буквы-указатели то терялись в мутной дымке усталости, то вдруг послушно складывались в слова, однако совсем не в те, что должны были. «Предательница... Убийца... Подстилка... Если он тот, за кого себя выдает, ему нечего бояться...» Воротник черного с золотом кафтана душит ее. Гладкий костяной браслет на правом запястье жжет кожу. Больше всего на свете Алина Старкова мечтает содрать с себя и то, и другое, а лучше войти в Каньон со скованными руками и позволить волькрам спокойно совершить то, для чего они были созданы. Свобода или смерть, мечтать о третьем ей не дано. Повернуть время вспять, чтобы вернуться в Керамзин и спрятаться от гришей-проверяющих, никогда не узнать ни о своей великой силе, ни о том, кто такой Мал? Или все-таки узнать, но оказаться более проницательной – или хотя бы не такой доверчивой дурой? О нет. Желать несбыточного заклинательница Солнца давно разучилась. Хотя стоит ли в таком случае заикаться о свободе? Даже прими Алина великодушное предложение Николая, даже согласись когда-нибудь стать первой королевой-гришом и, как кукла, сидеть на троне подле напыщенного Василия, она всё равно останется пленницей. Как и все в Равке. – Вы очень проницательны, мой генерал. – Голос Алины каким-то чудом остается ровным. «Проницательны и, когда вам это нужно, абсолютно непроницаемы. Наверное, таким и должен быть Черный Еретик, живущий столетиями и наблюдающий за смерт... сменой поколений?» – А ты упорно не желаешь звать меня Александром, – качает головой тот. – Это слишком фамильярное обращение, – признается Алина, не решаясь на откровенную, пусть и сладкую ложь о «боюсь забыться и назвать так при всех». Генерал не оценит. – Я не привыкла. И потом, вы говорили, что даже приближенные, оставаясь с вами наедине, не обращаются по имени. – Представляешь, как это больно? – улыбается Кириган, поводя занемевшими плечами. – Когда из всего человечества настоящего тебя знают лишь двое, но ни одна из них не считает нужным об этом помнить. Для Багры я всегда «глупый мальчишка», для тебя – по-прежнему «генерал». – Как и для всех остальных, – замечает Алина в смятении, и Кириган смеется. – Мне жаль. – Не стоит. Ты вправе поступать так, как считаешь нужным, Алина. Даже приравнивать себя к остальным, если этот маленький самообман помогает тебе почувствовать облегчение. Несмотря на то что ее совести давно уже следовало ороговеть, еще один – очередной – укол вины ощущается неожиданно болезненным. Как бы там ни было, у нее есть Женя, и Мария с Надей, и Николай, и молчаливый Давид, и сам Кириган, и вредный Анатолий, который, вопреки своему отсутствию в Равке, всегда находит способ передать весточку. Для них для всех она, в первую очередь, Алина и только потом – заклинательница Солнца, живая святая и надежда нации. «А кто ты для Мала, ведьма или убийца?» – глумливо нашептывает голос в голове. «Мал мертв! Он мертв, мертв, ясно тебе?! Его уже год как нет. А настоящий Мал Оретцев, которого я знала, верный друг и храбрый солдат, погиб еще раньше. Когда позволил втянуть себя в заговор...» «Против короны? Или против тебя, горе-святая? Когда посмел облечь в слова то, о чем ты и раньше подозревала. Напомнил, кем ты стала за эти годы и, поверь, еще станешь по милости Дарклинга». «При чем здесь Александр?! Он понял свою ошибку, он хочет уничтожить Каньон...» «Взять под контроль. А это отнюдь не то же самое, что уничтожить». Алина вздрагивает от теплого прикосновения. Пока она боролась с собой, Кириган успел забрать у нее тяжеленный том «Искусства управления», в который Старкова вцепилась, и теперь мягко держал ее ледяные руки в своих, почти обжигающих. Усилитель на запястье Алины – ее трофей, ее искупление, ее проклятье – практически заставил забыть, что такое спокойный уверенный свет, струящийся по венам, дарящий чувство радости и защищенности, стоило генералу ее коснуться. С тех пор как на руке поселился браслет, непосредственная близость живого усилителя вызывала лишь неутолимую жажду большего. Большего могущества, как ей поначалу казалось. Торжествующий хохот рвется откуда-то из глубин. Алчность. Вожделение на грани похоти. «Синдром самки богомола: сначала отыметь, а после откусить голову», – как метко окрестил ее нынешнее состояние Анатолий в их последнюю встречу. В этом стыдно признаться, но, обнимая Зимина на прощание, Алина действительно ощутила желание... убить его. Острое, кратковременное, но недвусмысленное желание лишить жизни самого дорогого человека. Ради силы. Если вынужденное убийство Мала еще можно было оправдать его предательством, ее унижением, паникой и болью, то это гнусное желание окончательно заставило семнадцатилетнюю Алину себя возненавидеть. Что, если ее священная миссия по избавлению от Каньона – ложная надежда, и ей суждено стать новым Еретиком? И в погоне за абсолютной властью (под прикрытием самых благих намерений) разодрать Равку не надвое, а на мелкие кусочки? Но ведь Кириган сумел остановиться тогда, значит, и она... «Почему мне до сих пор тепло? И почти спокойно. Я не... Так не должно быть. Не должно же?» – Если планируешь уснуть, могу спеть тебе колыбельную. Помнится, у меня неплохо получалось. Правда, это было всего раз, но, уверен, хватку я не потерял. – Дарклинг никому не улыбается так часто и охотно, как ей. Даже если он вынужден проявлять учтивость, самая доброжелательная улыбка обычно не покидает пределов тонких губ. Только для Алины, такой «особенной», наставник готов сделать исключение и улыбнуться словами. – Так это были вы? Мне было восемь, я металась в лихорадке и думала, что брежу. Хотя до этого кое-кто клялся мне всеми святыми мучениками, что гриши не болеют. – Увы, незаконные вылазки под проливным дождем губительны даже для таких, как мы. Его большой палец поглаживает тыльную сторону ее ладони, вызывая легкую дрожь. – Посмотри на меня, Алина. Всё не так страшно, как ты себе придумала. – Откуда вам знать, что я придумала? Вы обещали, что не станете напрасно... искушать меня. Александр отвечает лишь на вопрос, игнорируя упреки: – Потому что я знаю тебя, мисс Старкова. Взгляни. Алина облизывает пересохшие губы, делает глубокий вдох и наконец решается открыть глаза. Ее научили не кричать ни от радости, ни от ужаса, ни от изумления, однако сейчас сдержать возглас выше ее сил. Свет заключил их обоих в мерцающую золотистую сферу, за пределами которой – густая непроглядная тьма. И эта тьма, Алина готова поклясться чем угодно, неустанно расширяется, заполняя собой не только библиотеку, но и весь Малый дворец, всю Ос Альту, всю Равку, если потребуется. – Как думаешь, если я продолжу в том же духе, ночь в столице наступит раньше срока? – лениво спрашивает Кириган, без лишних слов давая понять, что у него – у них? – всё под контролем. Старкову потряхивает, но она улыбается. Ладно, просто растягивает дрожащие губы пошире. – Спасибо. Александр, я... Мне никогда... Святые... – Просто не забывай, что не существует ничего невозможного для нас двоих. – Даже отменить бал в честь совершеннолетия заклинательницы Солнца? – шепчет она сквозь слезы. Тени играют на его прекрасном молодом лице. Лидер Второй армии был таким, сколько Алина себя помнит. Время не имело над ним власти, а в радужках навеки поселилась тьма. – Как по мне, во внешней привлекательности нет ничего хорошего. В богатстве и влиянии, кстати, тоже. С ними никогда точно не знаешь, любят тебя за тебя или за весь этот багаж. – Сказал тот, кто как огня боится расчесок, сам зашивает себе кафтан и круглый год мотается по стране, каждый день рискуя быть убитым, и спит под открытым небом, зато не с пустым желудком? – Сказала та, кто из любви к родине завтракает черным хлебом и селедкой. – Завидуй молча! Это приказ генерала, а они обсуждению не подлежат. – То-то у тебя от патриотического рвения разве что зубы не сводит. Ладно, давай-ка лучше наведаемся на кухню, пока тебя не хватились... А вообще, ммм, что-то мне подсказывает, что великий и ужасный генерал Кириган многое бы отдал, лишь бы оказаться на месте кого-то вроде меня. Прежде Алина сомневалась в этом, но сейчас в словах Зимина ей видится определенный резон. Быть желанным призом – отнюдь не залог личного счастья. В отличие от многих других, исключительная Алина Старкова не мечтает оказаться в генеральской постели. Одна мысль о подобном вгоняет в ступор и в краску. Представлять, как Кириган ее целует, – всё равно что желать родного отца! Алина помнит, как, будучи шестилетней сиротой из глуши, до ужаса боялась нелюдимого человека в черном. Поначалу – лишний раз попасться ему на глаза и рассердить, потом – разочаровать. «Мы с тобой изменим мир, Алина. Так что, будь добра, не упрямься и позволь слугам подстричь твои ногти». – Появиться на балу ты обязана, – произносит Александр строго. – Но я придумаю, как дать тебе возможность уйти пораньше.