Гриш, отказник и принц

      Александр не думал, что когда-нибудь угодит в свой же излюбленный капкан. «Скажи человеку то, что он втайне желает услышать, и он сделает всё, чего пожелаешь ты». Такой простой, с виду нехитрый прием... Но сражает Дарклинга бесхитростность. Алина совершенно искренна в своем порыве. Ни тени на ее лице, отвернувшемся от камина, ни завеса густых волос, когда она наклоняется ближе, не способны помешать ему увидеть, как решительно и ярко блестят ее глаза. Она верит в то, что говорит. «Я не предам тебя, что бы ни произошло, что бы ты ни сделал».       И он отчего-то верит тоже, позволяет себе проникнуться этой мыслью. Всего на мгновение, но этого достаточно, чтобы впрыснутый в разгоряченную кровь яд достиг цели и парализовал волю, одурманив разум и тело. Александр не сразу понимает, что лежит на спине, и мягкий ворс ковра царапает непривычную к такому кожу, заставляя взмокнуть и содрогнуться от неожиданного, какого-то постыдного удовольствия. Потому что всю долгую жизнь себе запрещал.       Спать без одежды. Ложиться под кого-то. Брать женщину, когда изрядно пьян. Вверять жизнь кому-то, кроме своих сердцебитов... Для него это внове. Приправленная желанными словами новизна будоражит до крайности, почти болезненно. Еще немного, и возбуждение схлынет самым позорным образом. Достаточно коснуться, сжать пару раз...       Похоже, он медлил с ответом слишком долго, и Алина, восприняв это как руководство к действию, забирается сверху. Довольный женский стон заглушает удивленный мужской, когда она покрывает торопливыми поцелуями его лицо, смахивая этими мягкими горячими губами капли пота на лбу и висках, потираясь носом о нос, ранясь о щетину, пока ее колени живут собственной жизнью, сдавливая его ноги, порой особенно крепко. Мимолетное веселье мешается с досадой: нашла себе коня! От очередного неумелого поцелуя Кириган спасается поворотом головы. Его едва заметно мутит, он сам до конца не понимает, от чего именно, а разбираться прямо сейчас – дело гиблое. Но не для Алины.       – Я... не так, да? – Она дышит загнанно, пытается слезть, однако он удерживает ее, практически укладывая на себя.       К счастью, возбуждение отчасти удалось обуздать, а вместе с ясностью ума вернулся контроль над происходящим.       – Нет, хорошо, только... быстро. Не спеши. – Александр с облегчением забирается ладонями под распахнувшийся от их возни синий пеньюар, оглаживает ягодицы, мнет их, и смущенная Алина прячет пылающее лицо у него на груди.       – Прости, – кается она, напрасно пытаясь выровнять дыхание. – Я не... подумала. Ты ведь... ну, наверное... Ой!       – Прекратите мямлить, мисс Старкова. – Он ласково растирает пальцами мягкое место, которое только что ущипнул. – Ты не научишься, если не будешь пробовать и ошибаться. Все науки стоят на одном и том же, эта – не исключение.       Ее растерянность сменяется лисьей улыбкой, золото глаз лишь довершает сходство. Вызов принят, генерал.       – Что ж. – Она оставляет влажную метку у него над сердцем, прежде чем оседлать снова. С губ у обоих срывается шипение, когда разверстые женские бедра задевают напряженный мужской пах. – Один... знающий человек всегда называл меня... талантливой ученицей. Я готова... пробовать. – Алина жмурится и, ахнув, запрокидывает голову.       Александр чувствует, как она упивается собственным бесстыдством и его покорным положением. Что ж, подминать под себя – и впрямь незабываемое ощущение, особенно когда ты рожден, чтобы стать лидером. Ему ли не знать? Кириган держится, позволяет своей заклинательнице пригубить эту иллюзорную власть. И мысленно обещает ей и себе, что когда-нибудь позволит остальное. А пока, моя соверенная, не обессудь, сегодня ты не готова.       – Я еще ни на одну женщину не смотрел снизу вверх, Алина, – мурлычет он ей на ухо, пока та елозит, пыхтит и пытается сообразить, как это она вдруг оказалась снизу. – К такому нужно подготовиться. Но, даю слово, когда придет время, ты будешь моей первой. Мы будем учиться... доверять друг другу. Вместе. Это так... изумительно. Ты доверяешь мне?       Вместо ответа она оплетает его руками и ногами, притягивая к себе ближе. Золотые глаза смотрят серьезно и нежно.       – Только тебе, – слегка хрипло выдыхает Алина, и что-то в ее тоне и встречном движении становится последней каплей.       По измученному добровольным ожиданием телу пробегает упоительно-сладкая судорога, и Александр впивается зубами в собственную губу, любой ценой стремясь сдержать хотя бы этот протяжный жалобный стон, пока горячее липкое семя продолжает пачкать исподнее. Жар бросается в лицо, и сквозь блаженный гул пустоты пробивается абсолютно мальчишеская мысль: заметила? Поняла? Судя по тому, что обняла крепче... Досада приходит с запозданием, да и та скорее ленивая, смирившаяся – что тут изменишь? И Кириган, сдавшись, позволяет себе ненадолго обмякнуть, пробормотав что-то в духе: «Такое со мной тоже в первый раз». Алина молча гладит его волосы.       – Две минуты, – то ли требует, то ли ставит в известность Дарклинг, и она согласно мычит, не прекращая нехитрых ласк.       В самом деле святая. Улыбка на саднящих губах блуждает наверняка глупая, как у деревенского дурачка. Так странно.       – Мне нравится быть твоей первой, – с едва заметной ехидцей заявляет Алина и прочищает горло. – Никто не поверит?       – Никто не поверит половине вещей, которые ты знаешь обо мне. – Он осторожно перехватывает запястье с усилителем.       Алина ежится, как озябший на ветру ребенок, когда по ее теплой коже танцуют солнечные блики. Прах морского хлыста откликается слабой пульсацией в стремительно чернеющих венах. Не позволяя забыть о присвоенной силе, которую он бережет не для себя. Напоминая, что ночи, подобные этой, расслабленные и человечные, перед которыми на время становится бессильна даже скверна, – редкая драгоценность. Александр сохранит память о ней.       – Ты будешь единственной, моя Алина, – обещает Кириган, освобождая ее от своей тяжести. – Ступай в спальню, я...       – ...буду ждать, – заканчивает Алина и, кое-как запахнув пеньюар, благодарно принимает руку. – Надо же, скоро утро.       – После обильных возлияний в твою честь, дорогая, оба дворца лягут и проснутся еще нескоро. Никто нас не хватится.       Он сделал всё, чтобы не хватились. Он заслужил свою награду. Заслужил побыть пьяным от чего-то иного, чем власть и вино. Александр проверяет (снова), заперты ли двери, а затем, прячась в тенях, крадучись пробирается в ванную, чтобы умыться холодной водой и вытереть запятнанное тело. Он чувствует себя почти юным. Почти влюбленным.       – Я, кажется, просил ждать в спальне, – даже не обернувшись, вкрадчиво замечает Кириган.       Алина замирает на полушаге, когда шаловливая тень оплетает лодыжку. Она с трудом сдерживает смех и негодование.       – А вот и нет! Ты сказал идти в спальню. О том, чтобы покорно сидеть там, речи не бы... А ну брыс-сь!       – Вынужден огорчить: это не кошки, они не понимают слов. – Александр лениво ведет пальцами, отзывая тень.       И невольно вздрагивает, когда обнаженную спину накрывает жаркий колючий плат света. Алина только учится.       – Ты не отступишь, верно? – медленно качает головой Кириган, в то время как сердце заходится в предвкушении.       – Я заклинательница Солнца, у меня нет пути назад. – Что-то шелковое с еле слышным шорохом касается пола. – Ты не?..       – Ты даже представить не можешь, насколько я «за». Не бойся, – добавляет он громче. – Подойди ближе.       Девчонке нравится то, что она видит: ее вожделение ощущается кожей. Александру знаком этот привкус в чужом взгляде. У одних – вязкий и приторный, как сироп; у других – затхлый, как тюремная вода; у третьих – жгучий, полный ненависти ко всему живому, как шуханский перец. Леденцовое преклонение, терпкая зависть, желеобразный трясущийся страх... Гадость. Желание Алины вкусное, с кислинкой сомнения в себе, он не пробовал подобное много лет.       – С тебя будто рисовали анатомический атлас, только без кожи. То есть он там без кожи, а ты – с кожей, конечно... Ох...       Уголок рта Александра изогнулся в торжествующей улыбке, однако в остальном он ничем себя не выдал.       – Таких изысканных комплиментов я не получал со времен сотворения Каньона, мисс Старкова. Значит, нравлюсь?       Между лопаток утыкается кончик похолодевшего носа, тонкие изящные руки неуверенно обхватывают под ребрами.       «Ты прекрасен». Он не забыл ее признаний, но некстати пробудившееся тщеславие хочет слышать еще, пока Кириган привыкает осязать кого-то беззащитной спиной. Впитывает новые (забытые?) ощущения. Маленький твердый сосок, мазнувший нежным бархатом по старому шраму. Щекочущие прикосновения волос. Согревающая упругость бедер. Ох.       – Нравишься, – выносит вердикт Алина и со свойственной ей застенчивой решимостью начинает показывать, насколько.       Он, стиснув зубы, позволяет. Ей это нужно – понимать, с чем предстоит столкнуться. Пусть развивает стратегическое мы...       Алина внезапно издает высокий потрясенный звук, похожий на писк, и отдергивает руку.       – Свят-тые. Он шевелится! Я только что...       – Тише, – шипит Александр сквозь смех, больше напоминающий злорадно-умиленное хихиканье. – Не пугай... его.       – Или что?! – потрясение девочки перерастает в суеверный ужас. Она так и не решается выглянуть из-за спины.       – Или он... начнет шевелиться... активнее. – Кириган смаргивает выступившие слезы. – Алина, я пошутил. Гхм.       – Дурак! Я же серьезно. – Она краснеет так, что нагревается лоб, а потом сама срывается на хохот. – Святы-ы-ые...       Александр очарован этой взаимной неловкостью. Пускай от смеха уже свербит в горле и ноет в висках, ему нравится.       Не боль, разумеется, – узнавание. Несовершенство. Уязвимость. Даже подсыхающие на лице слезы. Жизнь.       – Смелее, сударыня, он не укусит. Дай мне руку. – Здесь, как и во всем остальном, Алину достаточно просто направить.       Чуткие музыкальные пальцы заклинательницы возвращаются к исследованию. Ощупывают отзывчивый орган, отчего-то называемый «мужским достоинством» и множеством эпитетов, не отражающих сути. Обводят чувствительную головку, прослеживают рисунок вен, оглаживают, потирают. Задевают мошонку, словно только что обнаружив существование оной, и принимаются уже за нее... Александр размеренно дышит через нос, считая вдохи и выдохи.       Только он в целом мире знает, что Алина больше полагается на осязание, чем на зрение. На любое из чувств – больше, чем на зрение. Его видимый мир часто затоплен тьмой, но яркий свет обладает практически тем же эффектом. Он сам до какого-то возраста плохо различал цвета, только основные в спектре: красный, синий, желтый. И черный, естественно. Мать учила его ориентироваться на слух, вкус и запах. Зимин после передал это не такое уж пригодное в придворной жизни умение Алине. В конце концов, Зимин был не генералом, а выживальщиком. Как иронично, тьма его... так...       – Хватит. – Александр перехватывает чересчур увлекшуюся ладонь. – Смерти моей хочешь? – Алина фыркает. – Да уж.       – Не самая плохая, наверное, смерть, бывает и похуже, – глубокомысленно изрекает юное дарование, плохо скрывая желание и довольство. Всякая женщина однажды осознает за собой эту мнимую власть над мужчиной. – Эй, что ты?..       Он-то? Всего лишь проведет оставшиеся часы до рассвета, с упоением доказывая одной девушке, как она ошибалась.       Еще одна, обычная, очередная. У нее маленькие острые груди, которые с легкостью уместились бы в ладонях, если бы можно было коснуться и сжать их так. Но нельзя, и это злит: он не привык отказывать себе в прихотях. Ее тугое лоно душит осторожные пальцы, сопротивляясь вторжению. И когда он все-таки входит в нее в первый раз, она всхлипывает от боли, мелко подрагивает и морщится, покачиваясь под ним, а когда всё закончится, попытается свернуться в клубок, чтобы оплакать свою утрату. Сколько раз он под разными именами проходил через это – не счесть. И всё же...       Александр относит Алину в постель на руках, возмутительно нагую: пеньюар безвозвратно потерян на полу в ванной.       – Никаких тайн, – обвив его шею руками, загадочно бормочет Старкова, однако он понимает. Тайн действительно нет.       Их не осталось даже в кромешной темноте, которая окутывает двух давних знакомцев, познавших сегодня друг друга с совершенно иной стороны. У тебя мягкие руки. А ты дрожишь, когда я целую тебя в шею. Я хочу дышать тобой, можно? Я хочу, чтобы ты меня любила... Дышать? Тебе – можно. Не отпускай меня. Не отвергай меня. Никогда.       Когда Алина неожиданно каменеет, почти отталкивая алчную руку, пытается спрятаться, Кириган успокаивает ее.       – Никаких рук, я помню, – и, пока не опомнилась, меняет пальцы на губы и язык, вплотную прижавшись ртом к ее груди.       Она захлебывается стоном, судорожно хватая воздух, когда он принимается ритмично сосать ее, изредка, с филигранной точностью, пуская в ход зубы, добавляя удовольствию остроты. Поначалу Алина теряется в ощущениях, замирает, похныкивая, но затем, к восторгу Киригана, сама подставляется ласкам и требовательно подталкивает его в затылок, притягивая ближе. Тени щекочут ее проступающие ребра, расползаются широкими шелковыми лентами по изгибам и впадинам живота, игриво задевая пупок, отчего Алину буквально подбрасывает на постели. Она лепечет в протестующей мольбе, не замечая, что Александр уже завладел другой грудью, а скользкий от слюны чувствительный сосок бережно тянут и мнут такие же скользкие пальцы. Она заметит подмену, непременно, но не сейчас. Ей хорошо.       Вот и чудесно. Удовлетворение, не имеющее ничего общего с похотью, разливается по напряженному телу. Забудь обо всём. Твои страхи, твоя боль, твои радости и наслаждение отныне моя безраздельная собственность, Алина.       – Александр, – просяще выстанывает она, и он откликается на зов, приникая к приоткрывшимся нежным губам.       Это ловушка. Юркий женский язык, столкнувшись на миг с его собственным, проворно ныряет в рот и принимается хозяйничать там, заставляя Киригана опешить. Всего на мгновение, но этого достаточно. Робкая, хрупкая, неопытная Алина берет в ладони его лицо и целует так, что щемит сердце и кружится голова. Лучшая из ловушек. Но исход этой битвы предрешен. Александр позволяет себе поддаться, дает ей немного форы, прекрасно зная, что в конце концов возьмет девчонку измором. Сомнет эти распухшие губы, намотает на пальцы мягкие пряди и потянет за ниточки, доходчиво объяснив своей строптивой соверенной, как бессмысленно идти ему наперекор. Так и будет, но прежде...       Алина первой разрывает поцелуй (этот тихий влажный звук загоняет лезвие ему в сердце), чтобы перевести дыхание и потереться прохладным носом о нос. Ее частые выдохи согревают щеку. Такая абсурдная, почти детская нежность.       – Хочу так всегда, – срывающимся шепотом признается она, и это больше, чем оба способны осмыслить. – О, Александр...       – Так будет. Обещаю. Я дам тебе всё, весь мир. – Слова срываются с языка не по воле рассудка, Кириган сам не знает, откуда они берутся. Впрочем, ему этого и не нужно: слова естественны, как биение крови под кожей, как сила гриша.       – Н-не надо, – мотает головой Алина, и Александра пробирает дрожь, в которой причудливо переплетаются страх и нега. Эти руки... Он весь сейчас – на кончиках ногтей, бездумно и невесомо скользящих по его спине. – Мне хватит одного...       Слишком изысканная, извращенная пытка. Он в шаге от того, чтобы без сантиментов раздвинуть ей ноги и одним движением закончить начатое. Алина не станет возражать: маленький вход в ее тело недвусмысленно сочится влагой, побуждая воспользоваться этим приглашением. И всё же Александр медлит, призвав на помощь последние остатки самообладания, чтобы как следует растянуть ее для себя и заодно постараться не сойти с ума, пока она, запрокинув голову и крепко зажмурившись, насаживается на его пальцы. Черные простыни подсвечены золотом там, где Алина в них вцепилась; хриплые гортанные стоны перемежаются слабым шипением, когда он, заслушавшись, действует чуть грубее.       – Больше никаких святых, – скалит зубы Кириган, подхватывая ее под бедро свободной рукой, и в комнату будто заглядывает луч закатного солнца: тусклое золотисто-оранжевое сияние и на контрасте – графитовые изломы теней.       Ее смирение ужасно красиво. Лучше, чем ошейник, который будет на виду у всех желающих. Мне этого мало, Алина.       Александр берет ее, когда его заклинательница начинает метаться на грани, слишком изможденная, чтобы кончить. Ему же приходится сдерживаться, чтобы НЕ сделать этого в ту самую секунду, едва оказавшись внутри ее совершенного тела. Моя Алина, теперь – окончательно – моя... Ее закушенные губы и молчаливые слезы отравляют удовольствие, но так даже... правильнее. Не позволяет забыться. Напоминает о принесенной жертве. Обещает, что впредь, когда меж ними не останется физических преград, их связь с каждым разом будет ощущаться всё прекраснее.       Он изливается глубоко внутри, с ее именем и солью на пересохших губах, а после слепо и обессиленно утыкается ими в мокрый кудрявый висок. Алина не отвечает на объятие, лишь вяло позволяет себя обнять, но не отталкивает и не отворачивается, даже когда, успокоившись, все-таки засыпает в его руках. Александру этого неожиданно достаточно.       Впервые за сотни лет, лежа в разворошенной постели не один, он проваливается в сон безо всяких предчувствий.       И впервые не сразу реагирует на громкий отчаянный стук в дверь.