***
Через три года, сняв и наконец представив публике «Да и да», она в полной мере поняла, насколько эта история повторяет их жизнь. (А ещё поняла и то, чем эти отношения являлись со стороны – но это пугало и было отодвинуто на второй план).***
Пройдя маршрут и добравшись до пункта назначения, Германика пару минут стояла у входа на кладбище, словно размышляя, стоит входить или нет. Подумав, что всё же стоит, она прошла дальше. Не глядя и даже не обращая внимания на другие могилы (а в других обстоятельствах Лера не отказала бы себе в этом), женщина направлялась к нужной ей гробнице. – Так и не забыла её расположение, хотя пыталась. Как же забыть, если этот кусочек земли виделся ей даже во снах? Валерия остановилась, дойдя до могилы Ксении. Ещё раз окинула её взглядом – и почувствовала обжигающую вину за то, что не сделала практически ничего для похорон возлюбленной: этим занимался Глеб – от организации до выбора памятника. А ещё – за само существование этой могилы. – Если бы я вела себя по-другому, сейчас всё было бы иначе, – сказала режиссёр, шмыгнув носом. Глядя на фотографию, где покойная Ксю улыбалась (в её выборе Самойлов посоветовался с Лерой), женщина решила претворить в жизнь одну из своих задумок. При жизни собеседницы этого сделать не получилось, значит, нужно восполнить сейчас. – Привет, Ксюш, – начала Валерия. – Я вот что хотела сказать... Прости меня. – режиссер выдохнула. Эти слова она выдерживала пять лет и наконец-то их сказала. – Я знаю, что ты бы сейчас ёрничала: мол, неужели! Лера извиняется! – тут прозвучал смешок, который имел что-то схожее с истерикой, но Германика лишь всхлипнула. – Да, извиняется, представляешь? Я была очень эгоистичной и не хотела тебя слышать. Это было... Ужасно с моей стороны. И я, на самом деле, только сейчас поняла, насколько ужасно... Дальше она неожиданно для себя начала рассказывать обо всём, что произошло за эти пять лет. О том, как подросла Октавия, отметив, что Сидорина была бы рада её успехам, о фильме – «сняла вот точно про нас... правда, похоже на самом деле!», о Любушкине (мужем его назвать у Леры не поворачивался язык), о второй дочери Северине, сказала пару слов о работе и о том, как сейчас живут их общие знакомые... Закончив рассказ, Германика выдохнула, сцепив руки в замок. – Ну... Вот и всё, наверное. До свидания, – слегка улыбнулась она и пошла обратно к кладбищенским воротам. Женщина чувствовала не опустошение, но облегчение. Душевные язвы именно сейчас начинали затягиваться. Ей показалось, что и дышать стало легче. Лера почти вышла с территории кладбища, как встретилась взглядом с тем человеком, которого не видела все пять лет. С Глебом Самойловым. Режиссёр подумала о том, что он-то, наверное, приходит сюда каждый год. И вспоминает Ксю чаще, чем она. В разы. – Привет, – он посмотрел на Германику сощурившись. Он не сказал ни слова, но Валерия поняла: он слышал. Может, и не всё, но слышал. Лера посмотрела ему в глаза. В любом другом месте она бы сзъязвила, но сейчас пришло ещё одно понимание, кроме того, что кладбище – не лучшее для этого место: ей ли язвить? Он сделал для Сидориной много больше. Во всех смыслах. Германика ушла, не говоря ни слова. Услышав удивлённое самойловское «уж кого-кого, а её...», она усмехнулась. Да, Глеб, случаются в жизни удивительные вещи.