Кадры решают все

— Сегодня я перепишу всю мировую историю, — сказал Таафе. В глазах у него плескался знакомый огонь, и теперь Мари не знала, что и думать. Еще несколько минут назад все было так хорошо. Слишком хорошо. По низу живота — и по всему телу — расходились теплые, будто солнечные волны. Мари дернулась вверх, и руки, сжимавшие ее бедра, тут же потянули ее вниз. На миг ее взгляд встретился со взглядом Таафе, и Мари тотчас ощутила, как он вдруг задрожал под ней и как кончил. Она склонилась над ним, поцеловала в губы, а потом просто легла рядом, и отдалась теплу и неизъяснимому спокойствию. Часы в столовой глухо пробили четыре — или все-таки пять? На последнем ударе Мари приподнялась на локте, но вставать ей тут же расхотелось. Она огляделась. Маленькая комната — так нужная на тот случай, если господину министру-президенту Цислейтании захочется отдохнуть — располагалась за его личной столовой и гостиной, и в отличие от приемной, ее окно выходило во внутренний дворик Моденского дворца. Окно это сейчас почти полностью скрывала тяжелая бархатная портьера, и со своего места Мари могла видеть лишь кусочек затянутого облаками неба. Она представила себе, как хорошо сейчас в городе, когда полуденная жара уже спала, а июньское солнце окутывает город нежным теплом. Глаза Таафе были плотно закрыты, и сперва Мари рассматривала его, решая в уме самую сложную из шарад — представляет ли он сам, насколько хорош собой — или так и родился со знанием того, что он просто самый лучший. Наконец, она все-таки дотронулась до его руки, обвив своим указательным и средним пальцем его мизинец, и Таафе тут же его сжал. — Я никуда не спешу. — Это хорошо, — ответила Мари, а заодно подумала, что он вправду не спешил или, по крайней мере, не показывал этого, уделил ей столько времени — и своих сил, — и, как всегда, до последнего старался впечатлить. — В прошлый раз вы упомянули, что в конце июня уедете к себе в Богемию. — Планы меняются, — заметил Таафе. — Иногда даже мои. — Вот как. Он выдержал паузу. И сообщил: — Всю семью я отослал в Турин. Всех, включая Шарлотту и детей. — В Турин? — удивилась Мари. — Так будет лучше. И безопаснее. Теперь он открыл глаза. Посмотрел на Мари, и с необыкновенной, неожиданной для такого момента гордостью произнес: — Сегодня, Мари. Сегодня все изменится. И тут же улыбнулся. — Но у нас еще есть время. — Это хорошо, что у нас еще есть время, — согласилась Мари. И даже провела рукой по его груди и животу — вот только вернуть себе спокойствие не удалось. — А что именно изменится сегодня? Вот тогда Таафе и ответил ей. Честно и искренне. О том, что он собирается сделать с мировой историей. А Мари сразу поняла, что это правда. Уж слишком часто она являлась сюда, в Моденский дворец, где располагалось управление, а также приемная и рабочий кабинет графа Таафе. И очень, очень досконально изучила самого господина министра-президента. Особенно за последние два года. — Здесь нет лишних ушей, — заверил ее Таафе. — Но вы же понимаете, что я имею в виду. — Нет, господин министр-президент, — ответила Мари. — Не понимаю. Вы всегда говорили, что мы должны готовиться к ноябрю. А завтра вы отсылаете меня в Лондон. — Потому что вы нужны мне в Лондоне. — И что я буду говорить людям, с которыми я должна встретиться? Что к концу года вам понадобится их поддержка и лояльность? Или что вы вдруг решили затеять… Мари так и не смогла произнести слово, которое первым пришло на ум. Даже отвела взгляд в сторону. Рассмотрела узел на тяжелой зеленой портьере, скрадывающей солнечный свет. Услышала, как вдалеке цокают копыта: похоже, мимо Моденского дворца как раз проехал экипаж. Все вокруг вдруг стало невыносимо громким и ярким. — … их лояльность понадобится мне прямо сейчас, — объяснил Таафе. — Все решится за четыре недели. Максимум пять. И мне необходимо, чтобы и герцог Сомерсет, и все ваши остальные знакомые из Палаты Лордов поддержали меня. И высказались в мою пользу. В пользу Австро-Венгерской конфедерации, если быть точным. — Это неожиданно, — заметила Мари. — Поэтому я и стал рассказывать вам о своих планах. — О которых я, получается, совершенно не имею представления. — Вы имеете представление о том, о чем вам нужно иметь представление. — Но я не знаю целого! Вы не сможете заставить рейхсрат проголосовать за конфедерацию прямо сейчас. Вы даже не сможете вынести этот вопрос на голосование! — И не буду, — улыбнулся Таафе. — Вы сами говорили, что в Венгрии только осенью начнется этот кризис, на выборах их собственного парламента, а южные славяне… — Есть другой путь. — И вы сообщаете мне об этом только сейчас? — Еще раз, Мари. Вы делаете свою работу, а я свою, — напомнил Таафе. — Между прочим, я должен вас поблагодарить: вы прекрасно выполняете все задания. Все, что я выстраивал последние два года, я выстроил и благодаря вам. — И поэтому я снова еду в этот чертов Лондон, — повторила Мари. — А вы предлагаете мне самому туда съездить? — Таафе скривил губы. — Как-нибудь потом. Когда все утрясется, а у нас будет новая конституция. А вы, Мари, доведите до конца то, что вы делаете. Об остальном вы услышите из газет. — Ясно. Мари спрыгнула с кровати. Подобрала белье и платье. Очень хотелось одеться. Побыстрее. — Вы знаете больше, чем все мои помощники, — добавил Таафе. — Больше, чем весь мой аппарат. Он так и остался отдыхать на подушках. Впрочем, подумала Мари, для него и раньше было более чем нормальным разглагольствовать о самых важных вещах, будто и не обращая внимания на то, лежит ли он раздетым в постели с ней или выступает в зале заседаний. Мари сделала усилие, чтобы не встречаться с ним глазами. А Таафе, как назло, продолжил. — Больше, чем мои люди в полиции и в армии, каждый из которых в нужное время выполнит свою роль. Я уже не говорю про таких как Вилигут и Майсснер. Но весь план знает только один человек. И этот человек — я сам. — Как скажете, — кивнула Мари. А спустя минуту, когда Таафе и сам все-таки поднялся с кровати и уже застегивал рубашку, смерила его взглядом и произнесла: — В Лондон так в Лондон. Удачи вам, господин министр-президент!