малыши

У Васи с самого утра плохое предчувствие. Едва открыв глаза, он понимает – что-то должно произойти, что-то плохое. Вынужденно взращённое годами чувство опасности буквально вопит в голове, но Вася, не привыкший верить в интуицию, на него внимания не обращает. Собирается на пары и выходит в университет пораньше – он обещал зайти к профессору перед занятиями. Осеннее утро угрюмое и серое, карман старенького пальто оттягивает недавний подарок Максима, который уговорил Васю принять новенький телефон, чтобы всегда быть на связи. При мысли о Максе, настроение немного улучшается. Они договорились встретиться вечером, чтобы прогуляться по парку или посидеть в каком-нибудь уютном месте. С такой отвратительной погодой уж лучше погреться где-нибудь в тепле, особенно если это будет тепло объятий. Улыбнувшись от собственных мыслей, Вася не замечает идущего на него человека и неосторожно задевает кого-то плечом. Поднимает голову, чтобы извиниться, и чувствует, как замирает в груди сердце. Он всё такой же – широкоплечий, высокий, мощный, с тяжёлым взглядом, пронзающим насквозь. Вася инстинктивно отходит на пару шагов назад. – Отец. – Василий. Голос низкий, с отрывистыми мрачными нотками. Вася не понаслышке знает, что такой тон означает. Отец недоволен. – А ты почему… здесь? Отец в ответ прищуривает глаза и подходит ближе. Напирает, пока пятящийся от него Вася не ощущает спиной холодную стену какого-то здания. Сверлит взглядом тёмным, с запрятанной на глубине яростью. – Ты думал, я не узнаю? Думал, оставлю тебя в этом городе одного, без присмотра? Что ты будешь делать всё, что тебе вздумается? – Я не… – Закрой рот, я сейчас говорю. – На плечо опускается тяжёлая рука, сжимает до болезненного онемения, но Вася только сжимает губы, смотря склонившемуся над ним человеку в тёмные глаза. – Я предупреждал тебя. Говорил, что случится, если ты снова сделаешь это. Я великодушно дал тебе шанс свободно выбирать, как жить. И ты даже с этим выбором справиться не смог. Вася напрягается, проводя кончиками пальцев опущенных по бокам рук по шершавой кирпичной стене. Спина ноет от силы, с которой его к ней прижимают, мощное тело отца загораживает весь обзор, и он сглатывает, ощущая себя в ловушке. Чувствует, как с каждым следующим словом опускается, падает внутри что-то с грохотом вниз. Осознаёт, что отец знает, что кто-то ему доложил. – Я простил тот раз. Думал, ты исправился. Но тебя на эту мерзость тянет всё равно, да? Вспомни, что случилось в прошлый раз. Ты что, хочешь повторения? В груди обжигает яростью и страхом, и слова вылетают изо рта быстрее, чем Вася осознаёт их: – Если с ним хоть что-то… Удар, точный и выверенный, прицельно знающий, куда бить, приходится в живот, обрывая на середине предложения. Вася тянется было согнуться, чтобы уменьшить боль, но рука на плече не позволяет, перемещается на шею, сжимает. Вася ладонь на чужую грудь кладёт в попытке оттолкнуть, хотя и знает, что это бессмысленно – он никогда не был и не будет таким же крупным, как отец, мамины гены оказались сильнее. Его попытка распаляет отца только сильнее. – Набрался наглости возражать мне? Да была б моя воля, я бы всех вас, содомитов, сжёг к чертям собачьим или поставил в шеренгу и методично отстрелял. Позор, я не этому тебя учил. Вася молчит, сдерживая скептичное хмыканье, и смотрит, как немного отстраняется отец, убирая руки. Окидывает разочарованным взглядом и бросает коротко: – Домой едем. Вася безразлично жмёт плечами, не обращая внимания на тянущую боль в правой руке. – Никуда я с тобой не поеду. Реакция следует незамедлительная – Вася успевает только заметить движение в свою сторону, и тут же сгибается под давлением чужой руки, обхватившей шею сзади. Она давит, пригибает к земле, сжимает до цветных точек перед глазами, и тащит куда-то вперёд. – Я не для того столько средств и сил вкладывал, чтобы всё пошло прахом из-за капризов какого-то щенка. Ты будешь тем, кем я скажу, а дурь из головы давно пора выбить. Вася упирается, пытается руку с шеи скинуть, затормозить, но отец, не смотря на прошедшие долгие годы, всё такой же. Сильный, удерживает почти что одной рукой, ведёт к припаркованной машине, и Васю накрывает волной паники. Он в эту машину не сядет, нет, он не вернётся к тому, от чего сбежал. Не к вечной боли, страху и безразличию. Не после того, как узнал, какого это – жить нормально. Не после того, как встретил профессора и Макса. Но отцу, как и всегда, на его желание плевать. Он заламывает больно руки, выкручивая, и Вася глотает болезненный стон, едва не отключается от боли и начинает снова ощущать своё тело только когда отец нависает сверху, придавив его к сидению. На мгновение останавливается, смотрит сверху-вниз и предлагает спокойно: – Давай по-хорошему. Вася дёргает придавленными руками и едва сдерживает порыв плюнуть ему в лицо, потому что знает, что за такое может не досчитаться потом зубов. – Ненавижу тебя. – Что ж, как знаешь. Отец тянется куда-то к подлокотнику, достаёт продолговатый предмет и у Васи холодеет всё внутри от осознания, что это. Он дёргается снова, ощущая, как не хватает воздуха от сидящего на нём грузного тела, и отрицательно качает головой. Не просит, не умоляет, потому что знает, что это бесполезно, но всё равно шепчет тихо «нет», когда игла небольшого шприца входит под кожу. Тело начинает расслабляться вопреки желанию его владельца, и Вася смотрит отрешённо, как отец перестаёт удерживать, просто нависая сверху. Склоняется и говорит доверительно: – Я тебя исправлю. – Пшёл… ты… Отец хмурится, касается щеки сына так, будто тот болен, и Вася очень жалеет, что не может сейчас отвернуться. – Ничего сынок, ты станешь нормальным. Станешь лучшим. Я об этом позабочусь. Тяжесть с груди исчезает, слышится хлопок двери, и через несколько мгновений машина трогается с места. Вася смотрит взглядом уставшим в белый потолок, пробует пошевелить хотя бы пальцами, но тело слушаться не хочет. Гнев и злость затмевают разум, и Вася с мрачным восхищением думает, что отец действительно подготовился – нашёл препарат, который на него подействует. Вот только наверняка не подумал, на сколько его хватит. Они приезжают в какую- старую гостиницу. Отец, уверенный в том, что препарат всё ещё безотказно действует, просто скидывает его небрежно на старую кровать и выходит на улицу. Вася, с трудом преодолевая собственное тело, медленно и неуклюже тянется к карману пальто. Еле-еле достаёт телефон, прислушиваясь к шагам за дверью, и нажимает непослушными пальцами на кнопки. Он не знает, кому удалось позвонить, и укладывается ухом на телефон, вслушиваясь в гудки. Ему отвечают практически сразу. – Вася? Где ты? Ты к-куда пропал? От родного голоса веет беспокойством, и Вася выдыхает в трубку. Профессор помнит о нём, волнуется. – Проф-…фессор… Он забр-рал… Слова выходят с трудом, и Вася жмурится недовольно. Нужно сделать над собой усилие, как делал тысячу раз до этого, ему нельзя быть слабым. Штоллен, услышав его голос, встревоженно спрашивает: – Кто забрал? Куда? Вася, мне нужно знать, где ты. – Я не… гостин-ниц… – Вася слышит громкие приближающиеся шаги и сглатывает. Он не хочет думать о том, что это их последний разговор, но, если так, то последний шанс сказать упускать не хочется. – Я… любл вас… спасибо… – Вася, ты просто… – Скажте Максу… что его тоже… Дверь открывается, и Вася с мрачным удовлетворением смотрит, как появляется на лице отца разъярённое выражение. Он подлетает, выдёргивает грубо телефон из-под чужой щеки и швыряет его в стену. Васю хватает за одежду на груди и цедит в лицо: – Кому ты звонил? Вася улыбается, предчувствуя скорую боль, и довольно отвечает: – Своему парню, папуль. Одно хорошо – вколотый препарат заглушает боль от первых ударов.

***

У Штоллена внутри пожар волнения, страха и ярости невероятной силы. Кто-то посмел забрать Васю, кто-то сделал ему плохо, и этот кто-то скоро подохнет, уж профессор это обеспечит. Потому что никто не смеет трогать тех, кого он любит. В ушах всё ещё слышится слабый голос, говорящий слова, от которых сердце Штоллена едва не разбилось, и он встряхивает головой, задевая волосами щёку сидящего рядом сосредоточенного Лёшки. Встроенный в телефон маячок был всего лишь предосторожностью, но сейчас, наблюдая, как проявляется на карте красная мигающая точка, профессор мысленно ставит себе напоминание поблагодарить Котла за напиханные во все аппараты сына жучки. Хоть в чём-то паранойя героя помогла. Лёшка, быстро вычисляющий нужный адрес, хочет было спросить, что профессор собирается делать, но, когда поворачивает голову, видит только край не снятого белого халата, исчезающего за углом. Старая обшарпанная гостиница на краю города выглядит как заброшенная. Тусклая вывеска, парочка машин и усталая пожилая женщина у кассы, которая даже головы не поднимает на появление Штоллена. Профессору её помощь не нужна – он и так видит, что ключей не хватает только от одного номера. Ощущая, как вскипает в груди вулкан, Штоллен сжимает в руке покрепче оружие – метающее парализующие током шарики, и подходит к двери. За ней раздаются какие-то невнятные звуки, и профессор отпирает её своей универсальной отмычкой. Заходит настороженно и цепенеет, когда видит представшую глазам картину. Вася, беззащитно сжавшийся на полу, кое-как прикрывает голову слабыми руками. Над ним стоит высокий и широкоплечий мужчина. Он как раз замахивается, когда Штоллен, удивляясь самому себе, тихо, с очевидной угрозой спрашивает: – Что здесь происходит? Незнакомец оборачивается, и профессор видит, что тот немолод. Мужчина хмурится, опускает руку с зажатым в ней ремнём – блестит в солнечном свете болтающееся на конце тяжёлая бляшка – и отвечает недовольно: – Происходит воспитательный процесс. А вы, собственно, кто? И как вошли сюда? – Отошёл от него. – Что? Штоллен приближается с намерением оттеснить ублюдка от лежащего без движения Васи, чтобы при выстреле тот на него не упал. Наставляет оружие, повторяет рублено и коротко: – Я сказал. Отошёл. От него. Мужик, инстинктивно пятящийся, сжимает ладони в кулаки и смотрит, как Штоллен становится между ним и сыном. Руки в кулаки сжимает и яростно повторяет: – Да кто ты такой? – Я… Он осекается, когда до слуха доносится хриплый болезненный выдох. Услышав знакомый голос, Вася приоткрывает глаза, тянется ладонью к щиколотке стоящего рядом Штоллена, касаясь её кончиками пальцев, и хрипит тихо: – Папа?.. Штоллен подавляет невыносимое желание тут же опуститься рядом с ним на колени и смотрит на стоящего напротив мужчину с расчётливой холодной яростью в глазах. Говорит ровно: – Я тот, кем должен был быть для него ты. И стреляет. Несколько раз. Он не тратит время, чтобы посмотреть на конвульсивные подёргивания упавшего ублюдка и тут же склоняется над Васей. Руку его в своей сжимает, осматривает. Пятна тёмные на шее от сильных рук, разбитые губа и бровь, нос кровоточащий, будто били просто куда придётся – яростно и зло. Вспоминая зажатый в руке ремень, Штоллен приподнимает на Васе рубашку и испытывает такой сильный прилив ярости при виде наливающихся опухших полос и гематом, что едва останавливает себя от того, чтобы взять с письменного стола ручку и всадить её ублюдку в шею. Вместо этого он аккуратно Васю по волосам поглаживает и смотрит, как тот с усилием открывает глаза, чтобы посмотреть на него. Улыбается разбитыми губами, и у Штоллена заходится в боли сердце. – Ты пришёл… пап, я так испугался… Штоллен не выдерживает и аккуратно Васю приподнимает, укладывая на своё плечо. Тот жмётся ближе доверчиво, пачкая белый халат кровавыми пятнышками. – Ну конечно пришёл. Больше бояться не нужно. Я с тобой, сынок, всё хорошо. – Но он… он где-то здесь… он может вернуться… Вася хватается руками за халат, утыкается лбом в шею, и профессор успокаивающе проводит по его волосам ладонью. Косится на лежащее посреди комнаты тело мрачным взглядом. – Его здесь нет, Вася, и он не вернётся. Больше никогда. – Обещаешь? – Обещаю. Штоллен думает о том, что лёгкой смерти такой человек не заслужил, а несколько разработок проверить на человеке было бы чудесно. Но это всё потом, а сейчас он еле-еле поднимается, прижимая Васю к себе, и выходит из комнаты. Сначала ему нужно позаботиться о сыне.