В голове стучит

Это всегда начинается одинаково: Лало слышит голоса. Нет, не такие, как шизофреники, они не в его голове. Они где-то далеко-далеко, так далеко, что нормальные люди их не слышат, только иногда они вдруг отдаются у кого-нибудь тоской по дому, резким порывом куда-нибудь поехать, срочно сорваться, вдруг съездить куда-нибудь, куда собирался много лет. Это отзываются в них голоса, а его они зовут словно далёкие сирены. Им можно сопротивляться, можно не слушать, можно остаться, осесть. Лало пробовал. Лало слишком любит Анатоля, чтобы надолго его бросать. Но тогда сердце будет болеть, тогда тоска заест, интерес к жизни всякий пропадёт, а там и недалеко до того, что любовь угаснет. Лало пробовал. Он держался, он не слушал голоса, постоянно слушал музыку или что-то напевал, все знали, что цыганский барон бывает странноват, подумаешь. Что что-то неладно заметил первым Тончик. Сначала присматривался насупленно из-под козырька кепки на общих собраниях, хмурился, не понимал, почему его Ло вдруг зависает и смотрит вдаль минут по 10. И почему-то всегда в сторону выезда из города, уж Тончик-то город как свои пять пальцев знал. Старался радовать как мог, таскал цветы полевые, сладости, вино его сладкое, приходил каждый день, даже постарался, розы купил, хотя хихиканье молоденькой продавщицы и “Ой, вашей даме сильно повезло, розы нынче очень трудно достать” у него в ушах остались надолго, как и полное отсутствие желания заходить в тот цветочный. Сам знает, что трудно, а вот стрелять так глазками нечего. Чего уж, даже в драки стал меньше лезть, хотя это было ещё труднее, чем достать розы. Не помогало, Лало гас на глазах. Вроде радовался, благодарил, всё так же целовал, “камло” и “гожо” называл, по волосам гладил, а всё равно не так. Тогда Тончик и решил первым вызвать Лало на разговор, чего за ним раньше никогда не водилось. Наоборот, Тончик был чемпионом по избеганию разговоров о чувствах. Чего уж там, месяц от Лало ныкался, помнится, лишь бы не признаваться, что влюбился. Страшно было до чёртиков. -Ляль, чё происходит? -А? - Лало вздрогнул, оборачиваясь на Тончика. Опять завис, уставившись куда-то за горизонт, поверх трав по пояс. Выбрались ведь в это поле по его инициативе, Тончику нафиг не сдалась эта лесная романтика, да и вообще от пыльцы в носу чешется, он бы лучше на кухне спокойно посидел или у Лало в таборе, ну на крышу в конце концов слазили бы. Но понадеялся, что на природе Лало станет получше, отпустит. Не отпустило. -Что ты сказал, драго? -Чё происходит, Ляль? Ты каждый день зависаешь, пялишься на выезд из города, ходишь как пришибленный. Чё случилось? Лало тяжело вздохнул. Он так надеялся, что удастся избежать этого разговора, что всё обойдётся и его отпустят. А теперь этот разговор начинает сам Анатоль. -Ох, как сказать тебе, камло, как сказать… Ты садись, садись на травку, разговор долгий будет. Тончик с опаской посмотрел на траву, но всё таки сел. Не до капризов сейчас было, хотя мало кто догадался бы, но Тончик был довольно брезгливым человеком в отношении всяческой живности. Тараканы - последние соседи, которых он стал бы терпеть, а кто уж ползает в этой траве - одному выживальщику известно. И то не точно. Лало устроился, скрестив ноги, закурил свои вечные вишнёвые сигареты, вдохнул, выдохнул. Тончик не торопил, видно было, что собирается с мыслями. -Ты же знаешь, что цыгане - кочевой народ, так, Анатоль? - Тончик кивнул, пока не понимая, к чему ведёт Лало. - А почему - знаешь? Не знаешь. Да и никто, кроме ромов, точно не знает. Представь себе такое, драго, что однажды ты начинаешь слышать голоса вдали, которые тебя зовут к ним. Ты, конечно, можешь их не слушать, никто тебе не запрещает. Но будет плохо, грустно, пресно. Покажется, что жить незачем. Понимаешь? Это слышат не все, но в каждом таборе есть хотя бы один, обычно несколько человек, которые слышат эти голоса, но чувствуют - все. И когда их слышат, табор снимается и едет, пока голоса не утихнут. Они никогда не приведут в плохое место, но если их не слушать, то плохо будет тебе. Видал когда-нибудь, как человек срывается в куда-то, говорит, душа зовёт? Или постоянно говорит, что ему бы куда-то уехать, тошно ему здесь. -Угу, - буркнул Тончик. - Малина так делал, когда я мелкий был. Брал и уезжал куда-то, мол, не сидится ему. Но потом всегда возвращался, говорил, всё равно ему лучше всего тут. Усталый ещё вечно такой был. -Видишь как, Анатоль. Хотя дивный у вас город, редко так делают и возвращаются всегда, - Лало как-то горько усмехнулся в усы, затянулся поглубже. -Так тебя тоже… - Тончик замялся. - Зовёт? - Лало кивнул. - И надолго? -Да когда как, драго. Когда недели на две, а когда на полгода затягивается, тут уж не угадаешь, в соседнем городе окажешься или в Сибири. Ты же слышал, что цыгане скорее всего произошли от индусов? Нет? Ну теперь слышал. А теперь подумай, как люди, вышедшие из Индии, оказались в средней полосе России. Так и оказались. Позвало. Но чаще, конечно, на месяц, на два, редко когда далеко заносит. -Так… Ты уедешь? - Тончику никогда не приходило в голову, что Лошало может куда-то уехать. Ну да, цыгане - кочевой народ, всё такое, но почему-то это и Лало всегда было в голове отдельно. А теперь вот оно что. -Эх, иди сюда, камло, - Лало тяжело вздохнул, притягивая Тончика в к себе. - Конечно, я не хочу от тебя уезжать. Меня уж месяц, как зовёт, я уж собирался всех вместе с Томашем отправить, а сам тут остаться, да вот видишь, как оно всё получается. Тончик, устроившийся у Лало на коленях, смешно закусил губу, хмурясь в задумчивости. -Слушай, так давай я с тобой уеду! Если это на месяц, так я Витька за себя оставлю и всё. Он пацан надёжный, не наебёт. Лало усмехнулся, с умилением и горечью глядя на Анатоля у него на коленях. Всё у него просто, быстро и с плеча. Вроде и неглупый мальчик, а всё ж заносит. -Тосковать ведь будешь. -По кому? - Тончик фыркнул. - По пацанам, так ерунда С мамкой мы и так раз в неделю видимся, ничего, подумаешь, месяц. Ничего, ждали три месяца по малолетке, и тут подождут… А остальные и скучать не будут. -По городу, драго, по городу. -Да по чему тут скучать? -А почему, как ты думаешь, Малина каждый раз возвращался? - Тончик недоумённо пожал плечами. Сентиментальный поди, да и Алик тут, без Алика он вообще никуда. Если б у него были возможности Малины и не будь тут его Лало, он бы, наверное, и правда свалил. Хотя зачем? -Да не пускает город. Ты же чувствуешь, как тебе тут часто везёт, обходится всё, словно кто-то проводит за руку. Это город. Вы обмениваетесь, ты ему любовь, не делай такое лицо, ты же ведь и правда любишь город, если подумаешь немного, а он тебе помощь. Вы делаете друг друга сильнее. Ты ему помогаешь, защищаешь дорогое тебе, а он защищает тебя. Ты починил козырёк у ларька - ларёк не тронет кто-нибудь из враждующих ОПГ. Сказал пару добрых слов бродячей собаке - собаку, глядишь, и подберут. А город взамен платит добром. Город у вас такой, Анатоль, - вздохнул Лало, гладя Тончика по ежику волос. - И ты затоскуешь, если уедешь. -Не сильнее, чем по тебе, Ляль, - Тончик уткнулся Лошало куда-то в живот, обнимая изо всех сил. Тому оставалось лишь головой покачать, и улыбаясь, и сводя кверху брови. Ну что за мальчик. Они ещё долго так просидели, не меньше получаса. Тончик тихо сопел перебитым носом, уткнувшись в нагревшийся атлас рубашки, пропитавшийся невыводимым запахом вишневого табака, костра, табора и каким-то трепко-пряным запахом самого Лало. Лало, словно завороженный, чесал и чесал короткий, щекотный ежик волос на затылке, массируя и чуть царапая короткими ногтями кожу головы. Тончика от этого вело как кота, даром, что не мурчал. Когда уже забирались в машину, Тончик запоздало встрепенулся, спросил: -Ло, а у тебя же тут квартира, да и у остальных тоже. И что, просто бросите? -Драго, ну мы же рано или поздно вернёмся. Постоят. -Ляль, а я всё равно с тобой поеду. -Да я уж понял, бэнг. Спи, - в кромешной тьме зашуршали простыни и ко лбу ласково прикоснулись губы. На следующий день Тончик развернул бурную деятельность по передаче обязательств Витьку. До этого Тончик всё довольно ненапряжно держал в своих руках и перед другими опгшниками, да и перед своими, создавал лёгкое ощущение раздолбая. И только теперь обнаружилось, насколько четко и ответственно Тончик подходил ко всему. Да, у него была хаотичная система, да, кое-где она гуляла для удобства, но она была. Малина, узнавший про это, только диву давался. И когда пацан успел отрастить мозги. -Слушай, Ло, а разве ты не будешь скучать по городу? Ну, если ты говоришь, что и Малина, и я буду… - внезапно спросил Тончик, прекратив выгребать свою полку прямо в спортивную сумку. -Так я - это же другое, Анатоль. Я не отсюда, я прихожу и ухожу, я не привязываюсь к городам, а города - ко мне. Я им нравлюсь. Я остался здесь, потому что этому городу я нравлюсь больше, чем остальным. Но одно дело - друг. А другое - сын. -Ой, Ляль, какой же ты поэт у меня... - вздохнул Анатоль, залезая поглубже в шкаф. - О, футболка с Цоем нашлась! А я думал, я её потерял. Когда табор с Тончиком покидал город - все собаки выли. Их щенок, их руворо уехал. Сначала Тончик искренне наслаждался, словно ребёнок. Он никогда не выезжал за пределы Катамарановска, кроме как в ближайший лагерь пару раз и колонию для несовершеннолетних и восторг вызывало всё: новые города, огромные поля цветов вдоль дороги, рассветы и закаты через окошко трейлера, установка лагеря. Восторг свой он выражал в основном нецензурно, но с громкой неподдельной радостью. И Лало, расцветший с тех пор, как тронулись с места, тихо радовался в душе: может, не засосал ещё его город, ещё может его Анатоль уезжать. Рано. Спустя неделю начал зависать Тончик. Если от Лало можно было ожидать ухода в астрал, то от Тончика, шумного, активного, лишь изредка впадавшего в сосредоточенную задумчивость это было совершенно неожиданно. Он всегда чем-то пытался себя занять, даже когда грустил или сердился, а тут уставился печально вдаль, подперев голову рукой и сидел так минут десять. И так раз за разом. Вроде ничего необычного, но не для Тончика. Лало честно убеждал себя, что ничего страшного, просто много всего нового. Тончик надеялся, что Лало не заметил. Собаки на каждой остановке сбегались к табору и лизали Тончику руки и лицо. В том, что Анатолю надо домой Лало нашёл в себе силы признаться, когда нашёл у своего спящего камло несколько седых волосков на вихрастой макушке. Тончик, конечно, не хотел признаваться, покидать Ло, возвращаться в Катамарановск. Не хотел до ссоры с Лало, чего не было уже несколько лет. В тот вечер затих весь табор и разбрёлся кто куда подальше от очага взрыва. Очагом был шатёр Лошало, взрывчаткой - разговор на повышенных тонах, результатом взрыва - что угодно. -Да не хочу я уезжать от тебя, Ло! Не хо-чу! Там всё схвачено, я только выбрался, а ты уже гонишь?! Не нужен стал?! -Господи, Анатоль, да как ты не понимаешь! - голос у Лало дрожал, гляди сорвётся в хрип или слёзы. - Ты же гаснешь, дарлыно, гаснешь! Сам сказал мне поезжай, а сейчас так же гаснешь! Ты же не продержишься долго! Я не хочу видеть, как ты вскроешь вены или просто затихнешь навсегда! Я же сам вскроюсь без тебя, на кой мне такая свобода!!! - крик захлебнулся, словно перекрыли мигом кислород, и с Тончика в миг слетела вся уверенность и злость. Ринулся, подхватил в объятья, прижимая к себе, опустился вместе на кровать, гладя по редко вздрагивающим острым лопатками, нашёптывая на ухо: -Ну всё, всё, Ляль, понял, дурак я, да, завтра же поеду домой. Тише, тише… Прощались со слезами на глазах, до последнего обнимаясь на приступочке поезда, игнорируя сварливую проводницу. Конечно, Лало вернётся и пробудет до следующего зова Конечно, Тончик ещё не раз попытается с ним уехать под вой всех катамарановских собак и ни разу не продержится дольше двух недель. Но с тех пор Тончик навсегда запомнит, как сердце болит и начнёт носить, как и все, чёрные очки. Чтобы скрыть печаль. -Вечно так. Когда любишь - сердце болит, - скажет потом Малина. У Малины давно уже чёрные очки и седые виски. Есть отчего, стало быть.