у него там такой агрегат... сам видел!

      косарь. блядский косарь — и столько проблем. но, кажется, вот оно — решение проблем, сидит лыбится своей улыбкой смазливой, которой обычно косит под натурала, скалит зубы и протягивает сигарету.       сёма прочищает горло, закашливается, что едва не рухнулся романенко в ноги, а потом отмахавшись берёт концентрацию никотина в одной маленькой трубочке. плюхается на лавку напротив и выжидающе смотрит на бейдж со сжигающей фотографией этого гаденького дурачка… ну и унижение.       — ну так чё? займёшь штукарь? — впопыхах лепечет лобанов, всё ещё тупо улыбаясь, а после достаёт свой самый бесполезный, но вроде иногда и работающий козырь: — или тебе на меня наплевать?       — штукарь, говоришь? — вопросительно тянет глеб. — хорошо. только есть одно условие! — говорит тот на секунду показав гримасу наслаждения от того, что почти подкупил такого кучерявого барашка.       пока не кучерявого, но надо бы сказать лобанову, что, между прочим, если уж идёшь на оскар, то соответствуй уж образу! ну и идиот. с улыбкой этой своей придурковатой. дурачок — вот он, — сплошная комедия, драма и проблемы образования россии в одном лице.       сотворив довольную мину, лобанов садится рядом:       — говори!       гадёныш протягивает косарь, а потом самозабвенно начинает новую шарманку:       — скажешь любе, что у меня большой пенис.       — чё? — семён нахмурился и подумал, что уши у него нахуй отвалились ещё на моменте, когда этот пидор сунул ему свои пидорские сигареты.       ну, а может и не пидор. но вот если честно, когда он впервые увидел гада, сразу подумал, что голубой. вот без вариантов — глаза эти его, пидорские, губы такие поджатые, щетина, и сам он пидор вообще, раз такой весь из себя… гей. зачем сёма его вообще рассматривать начал?!       — ну… что у меня там не просто орудие, — замялся романенко, — а крупнокалиберное.       — а зачем те? — лобанов сейчас был этой статуей такой, знаете, сидит такой каменный, али ещё какой, об лоб руку опёр, а сам будто бы на толчке сидит.       он не очень помнит, чё за статуя вообще, в чём её смысл, и кто её сделал. вроде бы лермонтов. или ломоносов. у него однозначно был какой-то план, типа: «запутать лобанова через много-много лет, в отличие от всяких важных дядь в пиджаках, которые на самом деле ничего в искусстве не понимают, а просто притворяются». план…ломоносова, который придумал тупую статую. или не придумал. кого вообще ебёт?       — слушай, ну я тебя не спрашиваю, зачем тебе штукарь, ну вот и ты не спрашивай, зачем мне это. — холодно отрезал тот вопросы юного демагога. вот же гад. сёма его терпеть не мог. вот думал только о том, как ненавидел это напыщенное и надутое лицо, зачем, ох зачем он вообще подумал, что он может дать ему косарь? дать-то дал, но блять, что за условия у него такие ебучие?       — логично. — выдавил лобанов из себя, затянувшись сигаретой, (пидорской (и это не его сигарета!)), как будто бы дышал через ситечко. вот с такими только так и надо. просто забирать всю выгоду из их напыщенного, гейского лица, и не только, кстати, лица, и бежать.       — ну так что? по рукам?       согласиться было несложно. на большее количество штукарей этот «глеб», который романенко, а не глеб, потому что «романенко» звучит ещё более пидорски, не согласен, да и большего количество осведомлённых ему не нужно. к сожалению.       потому сёма со всех ног побежал разбалтывать свою новую байку — член у этого квазимодо больше самой статуи свободы, уяснил себе лобанов. не то, чтобы он заглядывался ему между ног, но вроде как, знаете, если так подумать, пустого пространства там мало. ногу на ногу он редко кладёт, видимо пережать боится. вот же гад!       побежал, и первым добежал до любы. а люба как всегда — при параде, с телефоном, ухмылкой, что сразу видно, что левин не зря свои глазки строит и задницей машет, а только лишь демонстрирует молодую кровь.       «люба, шикарно выглядишь!», — хотел было начать лобанов, пока не вспомнил, что она выглядит так всегда.       а после она сама затянула его в дремучие пески разговора, вроде начала с чего-то простого, а вроде там снова было что-то про хуй глеба? кажется, сёме кажется. а когда кажется, креститься надо. а креститься, когда думаешь про чужие хуи, и ты не купитман, наверно, нужно. нужно обязательно.       потому он незаметно отвернулся, будто бы высматривая что-то или кого-то, мало ли, и перекрестился, оттянув край халата, чтобы прикрыть сие богохульное действо.       — люба! — вскрикнул лобанов внезапно. та аж вскочила. взял маркер, — первое, что попало под руку, и поднёс к своему лицу: — вишь маркер?       любочка кивнула. а потом поднесла трубку к уху, но лобанов своими криками не давал ей заговорить вновь:       — вот у романенко такой же аппарат. даже больше! — воскликнул он последнее, что она снова аж вскочила. — вот больше чем этот маркер, — покрутил незамысловато в ладошке спиртовой маркер, и пронзительно глянул на любу: — больше чем он, в полтора раза! как вспомню — офигеваю.       люба недоумённо на него глазела, и не понимала, за что, блять, ей такая участь. а главное — зачем. почему? для чего? никто не знает. кроме чокнутого лобанова, который уже унёсся вдаль, подальше, покрутить баночки-скляночки и успокоиться.       а может и дальше разрабатывать свои новые открытия. где, блять, и в каких вообще обстоятельствах он мог увидеть пестун романенко? видимо, по взаимному согласию. люба снова приросла к телефону, потому что сейчас повод, ну, сами понимаете, просто дичайший. упустить эту возможность — не быть профессиональным сплетником.       но и тут семёна, мать его, не ждал покой.       — педик? то есть я — педик? — взвизгнул глеб с порога. нет, кстати, на этот раз имя глеб ему и вправду подошло. вполне сносно и по-гейски.       — а чё такого-то? я сразу как тебя увидел — так и подумал. — не задумываясь откровенно выдал семён, в то время как романенко продолжал откровенно гнать пургу и юлить.       — я, значит, пидор! лобанов, ты — идиот! как можно было такое ляпнуть?! ты, блять, — он запнулся. — ты! ты сказал, что видел мой член, — а вот на это лобанов не спешил отвечать, а только повёл глазами в сторону и пожал плечами.       — что не так, ты может пояснишь? а то тушь щас потечёт, ты потом всех больных своей болезнью распугаешь! — припугнул его сёма, не отрывая взгляда от банки.       — какой, блять, болезнью?       — глебус-гомогеюс-опаснус.       тот закатил глаза и ответил:       — не притворяйся, что знаешь латинский!       — я не притворяюсь, болезнь названа в честь бухого лепета одного местного больничного гея, который всем подряд хуй в лица тычет!       — ну ты, — только прозвучал ответ, а после глеб-сучий-гандон просто отвернулся, и размахивая руками направился к выходу.       — и сам ты голубой, ясно?! — ругнулся под себя романенко, уже оказавшись у дверей. — члены чужие разглядываешь, блять, — уже тише проговорил он, так, что буквально ответочка семёна вылетела из уст, полетела, и прилетела к двери, а этот гадёныш её закрыл и ничего не услышал. вот же педик.       а после семён медленно и размеренно направился вдаль, куда ноги приведут, а привели они его в ординаторскую, а поглядев на диван, где лежал недавно романенко, когда ещё сёма подумал, что бабка с того света вернулась, ему стало тошно.       ну и мерзавец! как он может его так оболгать?!       как вообще можно думать о таком? о члене, извините, половом органе другого мужчины? так ещё и знать его размер, крутить, например, перед лицом, как делал сегодня сам лобанов с маркером?       да куда уж, члены он видел только между ног, в венерическом, да в порно журнале мельком. нечего на них смотреть. там и девушки есть.       красивые девушки. а мужчины только на странице, что дальше двадцатой.       почему лобанов это знает? потому что до дыр протер всё до двадцатой страницы, а вот дальше не смотрел. нет. неа. не заставите. ничего он там не видел. нечего, опять же, ему там делать. вот правда. чего пристали?       торсы мужские, может и красиво, но не лобанову это оценивать. а особенно то, что ниже торса. вот вообще нет. может этот педик крашеный, — романенко, точно бы оценил. почему лобанов вообще уверен, что он красится? да хуй его знает. вдруг и правда? но не семён. он нормальный мужик, безо всяких замашек пидорских.       и пусть больше глеб не суёт нос в чужие члены. в смысле члены в дела. в смысле, нахер вообще его член!       член.       а если говорить про члены, то вероятно, размышления про красивых женщин в журналах, заставили лобанова-младшего взволноваться.       почему, блять, именно сейчас?       становиться левиным, который побежал в душ «выпустить пар» и «расслабиться» по совету быкова, а после был найден любой в сортире, сёма не хотел. ещё чего? больно надо ему такого опыта. точнее не надо вовсе.       облокотившись о спинку дивана с задней стороны, (того самого дивана, сука) сёма встрепенулся от того, что услышал шаги за дверью.       — лобанов? ты что ли? — пробасил быков со стороны выхода из ординаторской.       семён тупо кивнул и с «умным» видом уставился в первый попавшийся планшет с листами. вроде даже исписанными.       — так понравилось у купитмана работать, а? — переспросил быков, всмотревшись в лист с заключением какого-то больного, больного из венерического.       а лобанов язвительно проговорил, кивая:       — андрей евгеньевич, жду, пока ещё раз подарите.       тот закивал понимающе, а потом резко рявкнул:       — работать! живо!       лобанов аж выронил горемычный планшет, в голове так и не понимая, зачем быкову вообще надо было сюда заходить. наверно, помучить его. откуда он знал? он всё знал.       но когда услышал захлопнувшуюся дверь, присел уставше на пол, всё ещё откинувшись к спинке дивана. сыро. грустно. уныло. тяжко, противно и сложно сидеть, когда в спину дерево давит. и стояк на мозги тоже немного подавливает. ну, ничего. и не такое терпели.       поглядев на халат, который висел, единственный, на стуле, лобанов начал мыслить насчёт того, велика ли в принципе вероятность быть застуканным быковым. по сути — маленькая, ведь он уже помусолил ему мозги. а делает он это раз десять на дню, а это, говоря откровенно, был седьмой. значит ещё три раза они должны встретиться у пациентов.       тихо застонав, лобанов на уме хватал цепкой хваткой, выбрасывая в воздух мысли о том, какой же он всё-таки гадкий.       это же он, наверно, был таким странненьким другом, который думает что все вокруг геи, а на деле сам оказался белой радужной овечкой среди суровых и натуральных волков.       стыдливо скрививши гримасу боли лобанов запустил левую руку в волосы, правой же стукнул колено.       ужасно ныло в паху, причём он и знать не знал особо, почему такая напасть на него рухнула. лобанов семён, взрослый, почти состоятельный мужик, который, блять, собирается запустить руку в штаны на работе. на работе, блять. ему сколько? тринадцать? двенадцать? почему организм так насмехается над бедолагой?       зашипев он провёл указательным пальцем по ширинке, и сквозь пару слоёв ткани прикосновения чувствовались, будто бы он касался члена прямо безо всяких преград.       романенко пришёл на ум, как раз, блять, вовремя, нахуя? нахуя он возник в голове, ещё и раздвинув ноги, чтобы уж точно, даже через брюки показать лобанову, что «аппарат» у него что надо?       его ухмылка стрельнула по сёминой адекватности, и он, сощурившись, зашипел в голос, расстёгивая ширинку и запуская руку в трусы. как будто впервые, ну, в самом деле?       сёма хороший. следует наказу своего наставника другому ученику, всего лишь выпускает пар, пока член его колом стоит на мучительные мечтания про член совершенно другого мужика.       про хорошего сёму — пиздёж, а остальное, вроде бы, правда.       пустив три пальца под мошонку он аж застыл в изумлении, опять обдумывая свои действия, попутно поглаживая её и иногда невзначай касаясь своего члена.       ну, допустим, ну почему нет, почему бы не представить романенко, если так хочется?       это никому не навредит, особенно глебу. ну, разве что самому лобанову. ну, ничего. пар выпустить. с кем не бывает?       начав легонько поглаживать крайнюю плоть, семён пытался смириться с мыслями про то, как ненавистный романенко прям сразу говорит, мол, ну, давай покажу, не стесняйся, лобаныч, и снимает брюки до колена.       а сёма ненасытно трёт кожу ствола, лавируя между болью и наслаждением, закусывает губу и стыдливо сводит коленки.       а потом почему-то взошло на ум то, как сам сёма, без доли сомнения, увидав сия шедевр, опускается на колени от изумления, в момент, когда кашлял, и почти так и сделал.       в то время семён нашей реальности прихватил левой рукой яйца, неосознанно едва их сжимая, доставляя себе только больше полу-боли полу-наслаждения, закрыв глаза думал и думал про самого гадкого человека на планете, который демонстрирует свои телеса сёмке, а тот даже слова сказать не может.       уже накатывала волна дрожи на лобанова, пока он всё водил и водил рукой снизу вверх, с характерным шлепком, одновременно накатывала волна возбуждения на хуй ебучего романенко из сёминой фантазии, который провёл по губам лобанова своим, блять, аппаратом.       лобанов заскулил, почти как собака, задышал с языком, всё представлял и представлял хоть и ненавистные, но такие, блять, прекрасные кадры с кое-каким уродом и собой, как сам на коленях, стоит, зажмурив глаза, под давлением руки романенко ведёт губами до лобка, а после отдаляется, с характерной паутинкой-слюной. вот же пиздец.       почти застонав, но вовремя остановив свой скулёж, лобанов задышал громко-громко, пока с нижней губы стекла слюна, кончил прямо на пол, аккурат между своих ног, только лишь едва запачкав штанину.       хотел отдышаться, оттереть маленькие капельки слёз в уголках глаз, утереть лицо и умыться, ну и, конечно, убрать последствия своего рукоблудия, однако заикания за спиной прервали его планы.       лобанов обернулся, пытаясь свести ноги как можно ближе да прекрыв халатом промежность.       — ты чего на полу расселся? — якобы грозно поинтересовался романенко, что стремительно, назло подошёл, смотря в слезившиеся глаза лобанова, — чего ты, мозг потёк? собрать пытаешься?       семён нахмурился, тихо выругался, но с места не сдвинулся, и басисто выговорил:       — не до тебя щас.       — да я халат забрать хотел, — отмахался тот, быстрым шагом подходя к стулу.       к стулу, а соответственно и дивану. он, блять, увидит лобанова, дылду, что на полу уселся, так мало того, он увидит причину того, почему он на полу сидел.       — блять, лобанов, ты чем тут занимался? на работе? и от чего такое либидо у придурковатого дылды вроде тебя?       — отъебись, и чтоб ни слова быкову, усёк? — хрипло выговорил лобанов нахмурив брови только больше.       — да успокойся ты, с кем не бывает. вон — левин, и то, в первый день, как быкова увидел, тем же самым облажался. только у него-то на женщину, а я уж не думал, что ты и вправду неспроста мой член разглядывал.       — а ты с чего это вдруг, выскочка, решил, что ты знаешь, на кого это я, это, — запнулся лобанов, сипло дыша, — ну, того. это.       — мне показалось, когда в соседней комнате был, что ты меня звал, идиот, — прыснул романенко. — что, настолько сильно мой пах тебе в твоих мечтах нравится? очень? — лобанов сдержал себя от того, чтобы, блять, закивать. но вроде кивнул, но не сильно. — как-нибудь покажу, дурёха, чтоб точно знал, на что тебе на полу передёрнуть. — сказал напоследок он, на что получил лёгкий шлепок в плечо, а после смех его язвительный разлился по комнате.       а лобанов уяснил, что если глеб, блядский глеб, не покажет, что обещал, ему здесь, с такой, как сам он и сказал, дылдой, будет ой как несладко. даже горько. очень.