***
Судьба всегда любила посмеяться над Игорем Громом, но тот так нагло усмехался ей в лицо, что госпожа Фортуна, по видимому, выбрала его своим любимчиком. Он был истинным альфой, без малейших сомнений и не обделённым ни силой ни мужским шармом. Наглость и самоуверенность и те сходили ему с рук. Вот только Фортуна все-таки дама и дама ревнивая, поэтому когда судьба решила-таки подарить Игорю его прекрасную омегу, госпожа Удача резко от него отвернулась. Что Игорь тут же и почувствовал, когда его маленькая, милая, безумно самоотверженная омега оказалась рыжей бестией в костюме с огнеметами, и почти осуществившимся намерением сжечь их прекрасный город. Игорь был тогда слишком расстроен, зол, обижен и дезориентирован, поэтому когда Прокопенко, его начальник и почти что отец, отцепил руки Игоря от Чумного Доктора, Гром позволил увезти Серёжу для дальнейшего исполнения протокола по инструкции, даже не осознавая до конца, что сейчас произошло. Потом были до крика ломающие несколько ночей, когда Гром едва ли не рвал собственную кожу, расчесывая грудь до кровавых царапин, пытаясь хоть немного унять этот раздирающий зуд, и мучительные часы раздумий. Игорь сам не знает, как его подпустили и почему рядом в смирительной рубашке не оставили. Только не мог он бросить Серёжу, альфа и омега, черт их возьми. Игорь и недели не продержался. Приехал в этот жуткий Форт, долго топтался, не зная что делать, но стоило только увидеть… За все время их свиданий Серёжа ничего не говорил, следовал указаниям Игоря и только косился, иногда принюхиваясь к альфе. Игорь говорил с ним, говорил с самого первого дня в лечебнице, объяснял про их безумную судьбу и, иногда, словно объяснял все происходящее себе самому. Против природы было невозможно играть и то, что они истинные чувствовали не только они сами, но и все вокруг. Это была ещё одна причина того, что все вокруг, от Прокопенко до Дубина, не сочли Грома свихнувшимся окончательно. Стольких усилий, денег и нервов ему стоило вытащить Серёжу из лап этих ненормальных врачей и болезненной белизны камер. Игорь даже пытался дать взятки, в первый и, он надеется в последний раз в своей жизни, но чиновники были так напуганы Чумным Доктором и собственной славой Игоря, что едва в обморок не падали от такого предложения. Тогда Игорь подключил своё последнее, самое страшное оружие. Юля легко и быстро, словно ждала когда Игорь додумается до этого, выдала ему шикарный материал, стоящий не только одного Разумовского, но и всей этой лечебницы. Доктор Рубинштейн едва удерживал дрожащий подбородок на месте, когда подписывал документы о выздоровлении Разумовского и согласие на выписку любимого пациента. Игорь тогда ещё безумно боялся, что Серёжу до отказа накачали препаратами, но в реальности все оказалось ещё хуже. Игорь прочитал настоящую историю лечения и был готов разорвать мерзкого доктора голыми руками, узнав, что Сереже не давали абсолютно ничего, предоставив самому справляться с разрушающейся реальностью. Поэтому, привезя Разумовского к себе домой, Игорь не придумал ничего лучше, чем откровенно напоить его. Водка пошла на удивление легко у обоих, хоть Серёжа и морщился первые пару стопок и все косился, оглядывался вокруг, стараясь делать абсолютно все бесшумно. Напиваться сейчас, вместе с максимально нестабильным и опасным Разумовским был верх беспечности Грома, но поделать он с этим ничего не мог. Запах Серёжи сводил с ума куда сильнее алкоголя, молнии гуляли по телу от осознания близости, необходимости присвоить и принадлежать. Игорь знал, что Серёжа чувствует то же самое. Должен чувствовать. Но ведь есть еще и Птица, как было записано в карте Рубинштейна. Момент когда алкоголь достиг своего действия для Серёжи Гром позорно пропустил. Тот разрыдался так резко, что уже захмелевший Игорь сам не сразу осознал происходящее. Серёжа откровенно выл, не пытаясь стереть градом катящийся по щекам слёзы, и, наконец, впервые за все это время позвал Грома по имени. Тогда в Игоре наконец что-то щелкнуло и он сграбастал свою омегу в охапку, неуклюже пытаясь укачать, что-то глупо шептал, надеясь что это нежные и успокаивающие слова, а не привычное мужское «ну че ты, ну, ну ты че». Серёжа плакал безумно долго, разрывая сердце им обоим, и все звал Игоря, цеплялся за него, хватался до побелевших пальцев и трещащей ткани футболки. Игорь целовал его в лоб, щеки, висок, куда мог попасть, прижимая Разумовского со всей силы. Запах его омеги сводил с ума, пьянил и дурманил покруче любого алкоголя в мире и Игорь с жадностью вдыхал его, запоминал каждую ноту, чтобы уже никогда не забыть. Когда Серёжа резко затихает, уткнувшись носом в его шею и загнано, быстро вдыхая, у Игоря мелькает шальная мысль, что даже если Разумовский сейчас его укусит, разорвёт шею и бросит умирать со вскрытым горлом, Гром не будет об этом жалеть. Пьяный мозг альфы неожиданно решил, что смерть в объятиях своей омеги не такой уж плохой вариант. Но пока вгрызаться ему в глотку Разумовский не спешил, так же как Игорь не спешил отпускать его и переставать слегка пробегаться пальцами по выступающему позвоночнику. — И. Игорь, — задушенный, тихий голос Серёжи на мгновение оглушил Грома. — Спасибо. Игорь вздрагивает от этих слов даже сейчас, по прошествии стольких лет с той ночи. Это был их первый шаг друг к другу, и с той ночи Серёжа потихоньку, шаг за шагом начал приходить в себя. Он разговаривал с Игорем, выпросил разрешение готовить и в общем становился тем Сергеем, которого Игорь встретил в первый раз. Выписанные доктором Рубинштейном таблетки по большей части помогали, но иногда Серёжа косился куда-то в угол, за спину Грома, на диван или стул, видя там свою Птицу. С Птицей у Грома были свои отношения. Вторая личность его маленького Серёжи была настолько же безумна, насколько милым был обычный Серёжа. Они действительно несколько раз подрались, выясняя отношения и кто кого должен был посадить за решетку или вовсе убить. Перехватившая контроль Птица была реально опасна, поэтому Игорю приходилось действовать максимально жестко, скручивать и заламывать, сковывать наручниками и связывать любыми подручными средствами. Иногда это выходило неаккуратно, но Серёжа, придя в себя, никогда не жаловался на синяки или изрезанные браслетами наручников руки. — Спасибо… что остановил нас, — всегда шептал он, растирая болезненные ранки на запястьях, избегая смотреть Игорю в глаза. А тому хотелось сквозь землю провалиться. Мысль о том, что это он причиняет боль своей омеге разъедала доблестного Грома, но Птицу нужно было остановить, иначе Серёже будет куда больнее осознать ещё несколько трупов на своей совести. Вражда с Птицей продолжалась до момента, когда уставший от всего вокруг Гром сидел в гостях у Прокопенко, тихо жалуясь Фёдору Ивановичу, пока тетя Лена чему-то учила Сережу на кухне. Женщина души не чаяла в Разумовском, приняла как родное дитя и тот тоже тянулся к ней с превеликим удовольствием. Игоря сначала даже кольнула ревность, но вспомнив как по-матерински тетя Лена относится к нему самому испытал только большую любовь к этой великолепной женщине. — А ты не думал, — заметила тетя Лена, как бы между делом проходя мимо, — что Птица такая же твоя омега и ей тоже нужно любви. Игорь подавился воздухом с уже готовым возмущением, что Фёдор Иванович бесцеремонно разбалтывает его тайны своей жене, но вслух возмутиться не успел. — Всем нужна хотя бы капелька любви, Игореш, — продолжила назидательным тоном тетя Лена, а потом быстро скрылась в кухне, где ее ждал Серёжа. — Ты послушай ее, Игорек, — поддержал Фёдор Иванович. — Женщины, они в этом разбираются. Игорь тогда только хмыкнул невнятно, то ли согласился, то ли опять все по-своему решил сделать. Только вот когда в следующий раз придя с работы, вместо едва ощутимого поцелуя от Серёжи получил накинувшуюся на него бестию, желающую выцарапать ему глаза, эти слова сами зазвучали в отбитой игоревой голове. На раздумья времени не было, и едва выбрав удачный момент, Игорь перекатился на Серёжу, придавил к полу всем своим весом, заломил руки, больно сжав узкие запястья, впился поцелуем в кривящиеся губы, прерывая матерное шипение взбешённой Птицы. Похоже, тот сам не ожидал такого поворота событий, и поэтому пораженно замер, забыв вырываться. А после и вовсе начал отвечать. В реальности прошло минут десять, а для них вечность оказалась в одном мгновении, пока жадные губы пытались доказать друг другу у кого больше власти. Оторвавшись, наконец, от вылизывания и искусывания губ Сережи, Гром увидел эти янтарные глаза так близко, насколько только было возможно. И с ужасом понял, что они имеют в его душе такой же безумный отклик как и бездонно-голубые. Птица же тем временем удобно обхватил талию Грома ногами, и вполне конкретно прижался, сам офигев от такого действа. — Ты провокатор, знаешь? — все, что смог выдать тогда сбрендивший мозг Игоря. — А ты тугодум, майор Гром, — довольно заулыбалось это невозможное создание, едва не жмуря глаза. — Не мучай его, пожалуйста, — удивляя сам себя, просит Игорь, целуя в щеку. — Я буду защищать его и любить. Вас обоих. — Обещаешь? — спрашивает Птица, глядя в глаза с твердостью и недоверием. Но разве Игорь может соврать своей истинной паре? — Клянусь жизнью. Ответ Птицы тонет в долгом поцелуе.Часть 1
11 июня 2021 г. в 03:40
Белоснежные стены почти резали глаза светясь от холодного света огромного количества ламп. Длинный коридор казался слишком безжизненным, холодным и на удивление темным. Вот тут резало глаза, а вдалеке как будто собираются снимать сцену ужастика.
Безумно жесткая скамейка, до абсурдности не подходящая этому заведению. Большие, но настолько глухие и тяжелые двери, что происходящего за ними совершенно не слышно. Хотя, кажется, Игорь просто уже оглох от этой тишины. Белые стены сводят с ума, неизвестность и страх сводят с ума, подталкивают его к краю звериного безумия, словно Игорь вот-вот начнёт кидаться на эти плотно закрытые двери, чтобы узнать хоть что-то о Серёже.
Вся сущность альфы требовала раздолбать тут все, разнести по камушку эту стерильность и важность заведения.
Но к своему собственному удивлению Игорь сидит на месте, с затёкшим на этой жесткой скамейке задом и приваливается затылком к ледяной, похожей на айсберг стене. Он с усталым выдохом закрывает глаза и вдруг начинает бездумно перебирать воспоминания, приведшие их в это до ужаса пугающее место.