Я твоё продолжение, ты мое начало

      Игоря должно было сразу насторожить происходящее, но чуткость, внимательность и забота к другим никогда не были его сильными сторонами. Гром всегда жил сам по себе, избегал лишних взаимодействий и не позволял себе привязаться к людям. Игорь избегал связей с омегами, все его любовницы были женщинами-бетами, чтобы не дай бог, судьба вновь не сыграла с ним злую шутку.       Пример родителей, который тоже в равной степени оказался счастливым и жутким, все ещё стоял перед глазами. Истинные почти никогда не могут пережить смерть своей пары, и когда погиб отец… Игорь не хотел повторения.       Поэтому, когда Серёжа неожиданно начал поглощать еду в неимоверных количествах, опустошая холодильник едва Гром успевал пополнить запасы, Игорь решил, что парень, наконец, приходит в себя, пытаясь пополнить собственные силы. Знаний об омегах у него толком и не было, школьные знания истёрлись за неимением практики, а жизнь редко сводила его с представителями данного статуса.       Так что ничего удивительного, что он совершенно не понял с чего вдруг начал едва ли не впиваться в Серёжу зубами, пытаясь как можно глубже вдохнуть его запах, впитать его в себя, пока Разумовский хомячил очередной бутерброд на малюсенькой игоревой кухне.       А когда осознание происходящего, наконец, постучалось в одурманенный тёплым, сладким запахом мозг, Игорь на мгновение реально захотел сбежать, но тело уже не слушалось.       Серёжа лежал на нем, слегка ёрзая, потираясь бёдрами об Игоря, но так легко, что спросонья Гром даже не сразу осознал происходящее. Но стоило только вдохнуть… Ещё не проснувшийся мозг сделал ему ручкой и отдал тело в распоряжение обезумевших инстинктов. Вся квартира пропиталась запахом Серёжи, Игорь чувствовал его на себе, на белье, в плотном, почти влажном от его собственного участившегося дыхания воздухе, и не мог надышаться. Серёжа же лежал на нём все также неподвижно, только бёдра выводили узоры где-то на бедре Игоря, заставляя ткань спальных штанов царапать кожу.       Руки Игоря как-то сами сомкнулись вокруг Разумовского, сжали бока, погладили напряжённую спину, и неизвестно как оказались на округлой заднице, на удивление не замотанной в одеяло. Тело Серёжи было горячим, и словно плавилось в руках Игоря. А, наконец, сорвавшийся с губ рыжего стон сломал предохранители.       Игорь впился в раскрытые в тяжелом, едва ли не судорожном дыхании губы, руками сжал со всей силы, пока не услышал хруст затёкших после сна костей, ладонями шаря по всему телу Разумовского. Вновь вернувшиеся на ягодицы Серёжи руки сильно сжали ткань штанов, и Игорь наконец понял что произошло. Ткань была влажной, а Серёжа только сильнее терся о Грома, уже не сдерживаясь, и Игорь почувствовал его твёрдый как камень член.       Паника смешалась с похотью, и Игорь резко перевернулся, подмял Разумовского под себя, прижав тонкие запястья к дивану. Игорь с ужасом смотрел на раскрасневшееся Серёжино лицо, а внутри всё пылало и жглось, пробуждало неудержимое пламя, которое, Игорь был уверен, бушевало и в Серёже. Разумовский выгибается, вновь притираясь бёдрами к Игорю, ерзает и извивается под сильным телом, призывая своего альфу больше не медлить. Игорь собирает всё имеющееся у них обоих самообладание. Он просто не может позволить себе отдаться инстинктам, забыться и перестать контролировать ситуацию. Мозг безбожно коротит, думать некогда, но впервые в жизни по-настоящему страшно. Страшно сделать что-то не так и причинить боль.       — Игорь. Игорь, — хрипло, задушенно зовёт Серёжа, мечась под ним, пытаясь вырвать руки из вцепившихся до боли пальцев. Если его альфа сейчас же не возьмёт себя в руки, Серёжа сделает всё сам. Тело невероятно жжет, ему уже физически больно, а член и истекающий анус требуют прикосновений, требуют член альфы и его рук, рта, чего угодно, только бы эта пытка кончилась.       Промокшие насквозь штаны неприятно липнут к коже, и Серёжа безумно хочет их снять. Недовольное хныканье получается само собой, но это, наконец, заставляет Игоря действовать.       Горячие, обжигающие губы Грома вновь прижимаются к его, язык грубо вторгается в рот и хозяйничает там безраздельно, показывая, кто здесь альфа. Серёжу выгибает от этого. Запах Игоря, всегда такой свежий, теперь казался единственным глотком воздуха.       Руки Грома, наконец, избавляют Сережу от футболки, ласкают и нежат бледную кожу, быстро вздымающуюся в коротких вдохах грудь, напряженный впалый живот. По телу Серёжи молнии расходятся от этих прикосновений, а проклятые штаны намокают только больше.       Губы Грома уже спустились на шею, оставили несколько багровых, больных для такой тонкой кожи засосов. Игорь укусил свою омегу в ключицу, от чего Серёжа дернулся, только сильнее впиваясь пальцами в футболку Грома, пытаясь разорвать мешающую ткань, раз уж снять не получается. Оба не могли понять почему ткань сама не обугливается, ведь тела их горели, словно на каждой клеточке танцует по языку пламени. У Игоря в голове раскаты грома, пока он зацеловывает всё тело Серёжи, стягивает, наконец, злосчастные брюки и задыхается от по-настоящему раскрывшегося запаха.       — Возьми же меня уже, черт тебя побери… — сквозь сжатые зубы цедит Серёжа, тут же срываясь на громкий стон, потому что Игорь уже касается его там. Между ног Разумовского мокро, узко, разведённые острые коленки так и манят Игоря целовать их до бесконечности, но готовый разорваться член требует оказаться внутри Серёжи немедленно.       Игорь даже не пытается стянуть штаны, только быстро приспускает, путаясь в ткани и обхватывающих его ногах Разумовского, проклиная узкий неудобный диван. Терпеть сил уже нет и думать тут точно уже не о чем. Это его омега, его истинный, и тело само работает, подсказывая как надо.       Их общий стон наверняка слышал весь дом. Член так легко скользит внутрь, словно их создавали чётко друг под друга, а потом Игорь вспоминает, что так оно и есть. Серёжа не прекращает стонать, царапает его короткими ногтями, пытаясь ухватить за плечи, но пальцы дрожат и соскальзывают. Стенки ануса податливо раскрываются навстречу, а его всего бьют миллионы разрядов тока, доставляя безумное удовольствие вперемешку с болью.       Серёжа закусывает и без того опухшие от поцелуев губы, пытается сдержать громкие стоны, но всё происходящее просто выше его сил. Пальцы Игоря оставляют ожоги, губы клеймят багровыми засосами в самых необычных местах, а член проникает всё глубже, дальше, заполняя до отказа. Ещё никогда в жизни Серёже не было так хорошо.       — Серёжа. Сереженька, — удивляя, похоже, самого себя, неожиданно шепчет Игорь, просовывая руку под голову Разумовского, сжимает рыжие пряди, заставляя приподнять голову, сильнее вытянуть шею.       Боль от укуса Игоря тонет в безумном наслаждении, когда Серёжа кончает сразу от всего, с широко раскрытыми глазами смотря в раскрошенный потолок. Игорь зализывает свой собственный след, целует болезненную метку и сам кончает, едва снова не впиваясь в Серёжину шею со всей силы. Моментально набухший узел связывает их, объединяет в целое, чем они и являются друг для друга. Гром замирает, стараясь не шевелиться, но рука сама тянется к подрагивающим, худым коленкам Серёжи, что сжимают его бока.       Разумовский ловит ртом воздух, но не отпускает вцепившихся в футболку Игоря рук, держит своего альфу в себе, и ещё вечность отпускать не собирается.       Когда Игорь смог выйти из Серёжи, пелена похоти на мгновение спадает и они смотрят друг на друга, осознавая произошедшее. Игорь смотрит как Серёжа робко улыбается одним лишь уголком губ, одновременно стесняясь и одобряя своего мужчину.       Игорь без промедления накрывает его губы, нежно, медленно, как будто проверяет правдивы ли все эти ощущения, настоящий ли Серёжа. А тот, наконец, отвечает, подтверждает свою реальность. По их телам проходят молнии, сердца стучат так, что они слышат друг друга. Теперь они одно целое, навсегда.       Игорь запускает свою пятерню в волосы Серёжи, любуется как это жидкий огонь стекает между пальцев, как давно этого хотел. Они оба были пламенем, и теперь, наконец, объединились.       Только надолго их здравого смысла не хватает, мозг вновь делает им обоим ручкой, когда Серёжа с остервенением стаскивает с Игоря эту надоевшую футболку. Гром вновь проклинает узость своего дивана, пока окончательно избавляется от штанов, пока Серёжа раскинулся перед ним голым, закинув одну ногу на высокую спинку. От этой картины у Игоря кипит кровь и он просто рвёт запутавшиеся завязки, распрощавшись, наконец, с ненавистными штанами.       Сережа весь влажный, мягкий, бесконечно хрупкий с виду, теперь ещё покусанный и зацелованный до бурых отметин. Но Игорю этого мало, их запахи теперь навеки переплелись, клеймом оставшись друг на друге, а горящий укус на загривке Разумовского будет болеть ещё несколько дней, пока Игорь будет методично его зализывать.       Серёжа ойкает, когда Игорь резко тянет его на себя, заставляет сесть, едва отлипнув мокрой кожей от кожаного дивана. Гром тянет его на себя, обнимает, усаживает на собственные колени, и желание снова расползается по нитям их нервных окончаний, бьется током в местах их прикосновений и оглушает раскатом грома, когда Игорь вновь оказывается внутри. Серёжа запрокидывает голову и протяжно стонет, хватаясь за шею своего альфы руками.       Они оба никогда не были тактильными людьми, предпочитали одиночество и рассчитывать только на себя. Теперь же, у них есть эта гроза и этот пожар, огонь способный согреть их и спалить без остатка. Игорь впервые осознаёт в какой переплёт попал и что никогда уже не сможет выбраться из этого омута, да и не захочет. Серёжа же впервые чувствует себя по-настоящему нужным и не одиноким. Даже Птица где-то глубоко внутри него сейчас превратилась во что-то мягкое, затопленное нежностью и любовью.       Их марафон длится несколько дней. Игорь не успевает даже перекусить и едва ли может накормить Сергея. Любая попытка вылезти из постели оказывается просто сменой места и позы, что в итоге и без того раздолбанная стена лишается пары кусков, а потолок обсыпает их штукатуркой, стоит не очень мягко вписаться в стену. Не подводят разве что стол, стиральная машинка и ванна. Правда, с ванной была своя история, при мысли о которой Игорь до сих пор возбуждается.       Никаких изменений в интерьере Игоря с появлением Серёжи не произошло, поэтому ванна оставалась на своём родном месте, открывая Игорю потрясающий вид. Серёжа стоял в ванне, напоминая Игорю ту самую Венеру из кабинета Разумовского, только если богиня стыдливо прикрывалась, Сережа же бесстыдно ласкал себя, устраивая своему альфе незабываемое представление.       Весь Разумовский сейчас представлял собой произведение искусства, какого то странного, наполовину классического с этими влажными, растрепанными волосами, переливающимися в свете обычной лампочки, и жуткого урбанистического в обрамлении бортов эмалированной ванной. Серёжа тихо стонал и изгибался, демонстрируя себя, играя на до предела натянутых нервах Игоря. Гром сжимал руками спинку дивана, впивался в обивку и из последних сил удерживал себя на месте. Он его разложит и оттрахает, прямо в этой дурацкой советской ванне, но сначала сполна насладится этим произведением искусства.       Серёжа как-то неосторожно касается себя, соскальзывает рукой от поясницы к промежности и, наконец, кончает, закусывая губу чтобы не стонать. Больше Игорь не выдерживает. Подрывается в одно мгновение, за один шаг оказывается рядом, до одури вдыхает запах Серёжи, и без лишних промедлений утягивает Разумовского сначала в жёсткий, жадный поцелуй, а потом и на дно ванны, чтобы сполна овладеть им.