Я твоё продолжение, ты мое начало

      Игорь привычно вернулся с работы, находя оба свои счастья играющими в комнате. Серёжа сидел на полу скрестив ноги, и они с Илюшей строили большую башню из мягких кубиков. Серёжа ставит последний кубик на высоту собственной вытянутой руки, а в следующее мгновение они вместе с сыном эту же конструкцию и ломают, толкая лёгкие кубики. Игорь только поражается синхронности этой слишком одинаковой парочки, хоть и сразу замечает полностью чёрный костюм на Серёже. Нет, на Птице. Илюша мягко падает в объятия Птицы, который тут же его крепко обнимает, болтая из стороны в сторону, прижимаясь к смеющемуся малышу головой.       — Папа! — первым замечает Игоря улыбающийся Илья, и тут же тянется к нему. Игорь видит вспыхнувшую ревность в янтарном взгляде и, подхватив ребёнка, опускается рядом с Птицей.       — Привет, — целует гордо подставленную щеку Игорь, гладя сына по спине. — Как день прошёл?       — Нормально, — фыркает Птица, строя новую башню из кубиков, усиленно стараясь избавиться от ревности.       — Илюш, расскажи, что сегодня было? — сверля Птицу спокойным взглядом просит сына Игорь. Конечно, Птица порой подменял Серёжу в теле — целые дни с растущим, любознательным ребёнком всегда тяжело вынести, тут легко с ума сойдёшь, но сегодня Птица слишком напряжен и почти не смотрит на Игоря. Птица был с ними каждый день, так же безумно любя своего птенца, как Серёжа или Игорь. А когда он впервые взял на руки Илью в роддоме, в янтарных глазах Игорь увидел самый настоящий страх. Но он быстро прошёл, сменившись неожиданной нежностью. Игорь как-то раз, по возвращению домой, застал Птицу сидящего в кресле и кормящего Илюшу из бутылочки. Птица с ногами сидел в кресле, устроив им с сыном самое настоящее гнездо, и обоим было в нём совершенно комфортно. Там же оба и уснули, что Игорь не сдержался и сделал фото этой милой злюки с младенцем. Фотка заняла своё место в семейном альбоме, который Серёжа всячески оберегал и заполнял уже их фотографиями. Игорь даже подарил ему огромный новый, надеясь, что этого хватит хотя бы до Илюшкиной школы. В любви Птицы к сыну Игорь не сомневался. Правда, и ревность потом ощутил, но и тут Птица просто безумно боялся их потерять, остаться один, потому что сейчас это будет подобно смерти. И Игорь знал это, поэтому никогда не переживал видя его рядом с сыном. Наоборот, если Птица в теле, значит днём произошло что-то жутко испугавшее Серёжу. Все трое были партизанами, если успевали договориться, но Илюша, в силу возраста, ещё не умел хранить тайны до конца. А Игорь научился правильно спрашивать, полицейский он или кто?       — Гуляли. Ели в кафе, — глаза ребёнка смотрят куда угодно только не на отца. Малыш явно что-то скрывает, Игорь знает это выражение маленькой мордашки и милые-премилые глаза. Обед в кафе это не новость. В отличии от Серёжи, навыки готовки Птице так и не перепали, поэтому его фирменным шедевром по-прежнему оставались угли, абсолютно вне зависимости от того, что он пытался приготовить. Даже сейчас из кухни доносился запах гари, что первым делом Игорь проверил выключен ли везде газ. Но это был всего лишь его ужин. Точнее то, что от него осталось. Эксперимент явно провалился, но шава в ларьке работает 24 часа.       — А ещё? — терпеливо спрашивает Игорь, глядя как возвышается башня из кубиков, а сам Птица сидит весь подобравшись, нахохлившись, действительно похожий на взлохмаченную ворону.       — На качелях катались… — на этих словах голова малыша задирается так высоко, что только кончик носа видно. Главное не смотреть в глаза, тогда может и прокатит.       — Какие вы молодцы, — всё понимает Игорь, мягко ощупывая всё тело сына, но раз они дома, просто играют на полу, значит всё обошлось, и Илья даже испугаться не успел, сговорившись с папой на хранение общей тайны.       — И ещё я ужин сжёг, — сам толкнув только что достроенную башню из кубиков, тихо говорит Птица.       — Ну ведь не Питер же, — одной рукой притягивает его Игорь за талию, заставляя прижаться к себе. Илюша тут же прижимается к груди Птицы, а тот запускает тонкие пальцы в длинные рыжие волосы сына. Думал ли Птица когда-нибудь, что он будет защищать кого-то ещё, любить кого-то больше чем себя, больше чем Серёжу? Не будет один. Не будет шизой и тенью, кем-то другим, но только не собой. Что у него будет то, за что не просто захочется умереть, а ради чего ни за что не сдохнешь. Из преисподней вернёшься, но не бросишь. Теперь Илья для него всё. И Игорь. Город, страна, мир, да всю вселенную за них, за семью. И Серёжа тоже делился, делился телом, временем, возможностью быть с сыном, чувствовать его, создавать их воспоминания, пусть Илья никогда и не узнает, что была какая-то разница.       — Всё остальное поправимо. Игорь замечает в поднятом на него взгляде Птицы удивление вперемешку с недоверием. Пернатый сам испугался сегодня, Игорь видит, и просто целует обе рыжие макушки. Эти двое, точнее трое, сделали его за эти годы невероятно нежным. Но народ он бить всё равно не перестал. Они продолжают играть все втроём. Огромное количество самых разных игрушек раскидано по всей комнате. Илья быстро переключается с одной игрушки на другую, но конечно больше виснет на родителях. Птица всё равно сыном делиться не хочет. Обнимает дольше, прижимает крепче, заставляя малыша хохотать. Игорь только смотрит на это всё, и в удачный момент, когда Илюша отвлёкся на музыкальную игрушку, тихо шепчет на ухо:       — Ему никто не сможет тебя заменить. Никогда. И мне тоже. Всего на мгновение растерянности Птица становится таким же милым и смущенным как обычно Серёжа, но привычки побороть совсем не просто. Перед сном Илюша успевает побегать с родителями по всей квартире, пока его пытаются затащить в ванную. Ребёнок спать совсем не желает, что выражает весьма ловкими уворотами от родительских рук, но взрослые прекрасно знают, что эта радость заснёт и сказку не дослушав. На требование включить перед сном мультики Игорь и Птица весьма охотно соглашаются. Пригретый родителями, что лежат по обе стороны, Илюша быстро засыпает, не досмотрев и половины. Игорю кажется, что и Птица заснул, прижавшись носом к макушке сына, поэтому он просто выключает телефон, укрывает любимых омег одеялом побольше, и неслышно выходит из детской. Птица появляется через пару минут, чуть сонный, помятый, больше всего похожий на крошечного воробушка, нежели на смертоносного ворона, и Игорь умиляется этому, да, его рыжики научили его даже такому.       — Мне было бы без тебя скучно, — говорит Гром, обняв Птицу со спины за талию.       — Я… Серёжа отвернулся на одно мгновение, — начинает говорить Птица. — Как он только умудрился из них выскользнуть? Сам не знаю как успел поймать. Просто за куртку вытащил… Он похоже понять ничего не успел. Даже не плакал.       — Вы не виноваты, — сжимая худые плечи, твёрдо говорит Игорь. Теперь ясно, что так напугало Серёжу и Птицу. Да, страшно, да неприятно, но это не повод жрать себя изнутри.       — Мы не уследили.       — Ты падал в детстве? — поворачивает его голову к себе Игорь. Птица согласно кивает. — И я падал. И с качели. И с велосипеда. Мопеда, крыши гаража в снег, забора, горки, и ещё кучи мест, что не вспомню. И никто в этом не был виноват, кроме меня. А Илью ты поймал. Это не ваша вина.       — Ему три, — выдыхает Птица, слыша, что Игорь их не ненавидит. У них сердце замерло, когда увидели летящего вниз Илью. Какое-то мгновение казалось бы, среагировать, поймать собственными руками, что-то сделать просто на каком-то чуде, что малыш повис на куртке, а не приземлился на землю.       — Почти четыре, — касаясь губами шеи, продолжает успокаивать своих излишне эмоциональных омег Игорь. — И он — Гром. Поверь мне, синяков, царапин, разбитых коленок он ещё себе получит.       — Он же омега, — недовольно сжимает губы Птица, не желая представлять своего маленького птенчика даже с крошечной раной.       — Ты тоже, — напоминает Игорь, запуская руку в штаны Птицы, касаясь старого шрама чуть выше колена, полученного давным давно в детдоме. Рука Игоря из штанов больше не убирается, только скользит вверх, оглаживая ногу и бедро, гладит нежную кожу. Птица поддаётся ласкам, откидывает голову на плечо Игоря и подставляет искусанные за день губы. По Игорю Птица тоже безумно соскучился. Поцелуи у них долгие, тягучие, потому что оба не желают друг друга отпускать. Игорь одной рукой оглаживает бедро, а другой — бок Птицы, сжимает пальцы, притягивает сильнее. Птица же привыкает к прикосновениям, борется сам с собой, пока возбуждение не притупит инстинкты. Он всегда только защищал, был оружием, а сейчас можно любить и ласкать. Птице каждый раз это как в первый. Игорь несдержанно целует, оплетает талию, прижимаясь слишком крепко, тянет вниз ненужные штаны и белье, пока Птица отвечает на поцелуй, вцепившись пальцами в его руку. Одежда легко падает вниз, Птица сам откидывает их ногой куда-то, пока Игорь стаскивает с него уже кофту, покрывая поцелуями плечи, шею, лопатки и позвоночник. Трепещущее тело в его руках манит к себе кажущейся хрупкостью, обманной скромностью, пока Птица привыкает к его рукам на обнаженной коже, пока привыкает к своей беззащитности и правильности происходящего. Игорь же упивается им. Вот таким другим и тут же его Серёжей. Другая часть его души. Игорь раздевается быстро и сам. Оставлять Птицу без долгих прикосновений чревато, но сейчас он кажется ему статуей из кабинета, призрачным созданием, вдохновляющим поэтов и художников на их бессмертные произведения. Их лучшее произведение спит в своей кроватке в детской, и Игорь до конца жизни будет преклоняться перед Серёжей за это.       — Как ты хочешь? — шепчет Игорь прямо в губы, накрыв тело Птицы своим, вжавшись в него, вновь коршуном вцепившись в бледное бедро. Он его хочет безумно, но готов ждать, только бы к его Жар-Птице вернулась раскрепощённость. Птица ничего не говорит, только садится, заставляя и Игоря привстать, целует ключицы Грома, грудь, мягко мажет губами по плечу, руками оглаживая спину. Вспоминает тело мужа, удерживает те выделенные крупицы нежности, перед тем как стать собой настоящим. Птица укладывает Игоря на спину, а тот легко поддается, позволяя ему оседлать себя, тут же хватается за мягкие бёдра, отвечает на нетерпеливый, жаркий поцелуй узнавая свою Жар-Птицу. Прикосновения все смазанней, нетерпеливые стоны от лёгких укусов срываются с приоткрытых в тяжёлом дыхании губ, поцелуи рассыпаются по телу, и они сбивают простыни в своей психованной, противоречивой ласке, когда поддаваясь — выигрываешь. Игорь быстро растягивает Птицу, пока тот шипит и кусает губы, привстав на нем на коленях, возбужденный член истекает смазкой, и Игорь пальцами собирает капли, заставляя Птицу почти кричать от всё сильнее возбуждающих ласк. Птица кусает пальцы, чтобы не кричать и не разбудить ребёнка, когда медленно, поддаваясь рукам Грома на бёдрах, вбирает в себя его член до основания. Игорь заглушает свой стон сжатыми зубами, а к Птице возвращается привычное безумие. Он вцепляется в грудь Игоря пальцами, словно хочет разорвать кожу и добраться до быстро бьющегося сердца, на губах разливается сумасшедшая усмешка, а глаза горят янтарным блеском предвкушения и власти. Темп он выбирает быстрый, рваный, сжимает коленками бока Грома, пока тот оглаживает его ноги, сильно сжимает задницу и позволяет возвышаться над собой, смотря сверху вниз на майора получающего удовольствие от злодея над ним. Но надолго выдержки Игоря не хватает, альфийская сущность берет верх, и он резко заваливает Птицу вниз, подминает под себя, вжимая в простыни, клеймя кусачими засосами и едва ли не синяками от собственных пальцев. Здесь его место, под Громом. О чем Игорь и напоминает, двигаясь резче, вжимаясь до боли в разведённые бёдра Птицы, вминается в него на всю длину, что Птице остаётся только стонать и подмахивать, цепляться пальцами за его плечи и закатывать довольные затуманенные удовольствием глаза. И Птице всё равно кажется, что это он берёт, впитывает в себя Грома, забирает в себя его тело и душу, понимая, что он его, навсегда, в любой из жизней и личностей, среди тысяч исходов теории вероятности. Гром — его, и никто не посмеет отнять или усомниться. Птица так же жёстко, больно кусает Игоря, царапается, оставляет засосы и прикусывает губы в их болезненных поцелуях-драках, когда они садятся на постели не переставая двигаться, прижиматься друг к другу. Игорь замирает в нём на пару мгновений и тогда Птица сам двигается, не сбивая темп, лишь бы разливающееся по телу пламя не сожгло его до конца, пощадило ещё чуть-чуть, дав насладиться Игорем подольше. Гром уже не в силах остановиться или замедлиться, только резче, глубже вбивается в родное, необходимое, горячо любимое тело. Оргазм настигает вспышкой молнии и раскатами грома в ушах, пока он прижимает к себе такого же разморенного Птицу. Игорь резкими движениями рук убирает с лица Птицы влажные растрепавшиеся пряди огненных волос, смотрит в эти широко раскрытые глаза с безумно расширившимися зрачками и утопает в золоте радужки, когда Птица кончает с резким вздохом, словно проткнули грудь, резко напряжённо замирая в его руках. Игорь аккуратно опускает его на кровать, целует потянувшиеся к нему губы, чувствуя, как вновь крепко обхватили руки и ноги, с силой притягивая к мокрому, безумно пахнущему сексом телу, что сопротивляться невозможно даже если бы у Грома и промелькнула такая шальная мысль. У них впереди целая ночь и вся долгая жизнь.