* * *
Лениво подтягиваясь, Шастун заглядывает в окно. Там только пробиваются первые лучи солнца, мягко отсвечивая на деревьях. Антон думает, что будь сегодня выходной, он морально умирал бы, жаловался самому мистеру воздуху, но быстро покинул квартиру, чтобы… да и так понятно: мать, её друзья (или, не дай чёрт, любовник), пиво, водка и весь соответствующий набор. Кое-что не самое приятное. Ну, а сейчас, в прекрасный вторник, парень может неторопливо одеваться, повозиться с выбором колец, включить чайник, снова посмотреть в светло-голубое небо с оранжевыми полосами света за стеклом, позалипать в стену… В общем, куча всего интересного! Но он почему-то собирается намного быстрее, чем следовало бы, и выходит на улицу, держась за лямку школьного портфеля. Возле подъезда стоит припаркованная машина Матвиеныча, чему парень искренне удивляется, ведь… Ну, давненько тот по утрам не приезжал. В голову это Антон не берёт, отметая с другими ненужными мыслями. Изначально хочется пойти к набережной. Но потом бежать марафонский забег желания нет, поэтому он принимает решение сразу двигаться в сторону школы. Идёт Шастун не как улитка, конечно, но уж очень медленно. С его-то длинными ногами ещё умудриться нужно! Ведь, по правде, те сильно упрощают его ходьбу. А сейчас так и плещет желанием быть незаметной частью этого мира; никак не мешать спокойствию утреннего Воронежа, покрытого слоем тумана. Антон думает о разном, о чём попадётся: о этом самом тумане, что создаёт в голове странный таинственный образ; о маленьком камушке, что он бессмысленно пинает ногой; вспоминает о машине Серёжи, который раньше часто ночевал дома у «егошной» девушки, а сейчас почему-то вернулся в квартиру… Может, те опять разбежались на время? Да, такое бывает часто. Значит, почему бы нет? После мыслей о Серёже, перед глазами вспыхивает образ его сожителя — Арсения. Антон ловит себя на мысли, что хотел бы, чтобы тот, как всегда, случайно встретился с ним; чтобы они вместе недолго прошлись, возможно молча, а, может, обсуждая погоду, небо или… сны, например? Они никогда не обсуждали сны, но Антону интересно, что может снится этому ангелу… «Я живу по утрам, а ты сам как-то попадаешься». Фраза Арсения. Было бы хорошо, если бы Антон и в этот раз попался. Или жить по утрам — не всегда значит «жить на улице по утрам»? Антон узнаёт здание своей школы впереди. Он совершенно не хочет туда заходить. Проверив время, он понимает, что осталось около двадцати минут. Решает ещё прогуляться. «Это вовсе не затем, чтобы выловить Арса, — рассуждает парень, засовывая руки в карманы. В одном из них валяется складной ножик, который он нащупывает рукой, опять невольно вспоминая Арсения — в их первую встречу Антон возлагал на этот нож много надежд. — Ладно, может чутка и затем…» Шастун набирает в лёгкие свежий воздух, пропитываясь утренней прохладой, и наворачивает круги по окрестностям. В то время, как звонок вот-вот прозвенит, и в срочном порядке нужно бежать в школу, он* * *
Этим же утром. На этаж выше квартиры Шастуна
Серёжа нажимает на звонок, скорее по инерции усмехаясь этому привычному голосению утки под пианино. Ключи валяются в одном из карманов, но сил искать их нет от слова «совсем». В мужской руке шуршит пакет из «Пятёрочки», в котором валяется одинокая упаковка кофе. В магазине у Матвиенко был большой соблазн плюнуть на всё и всех, кинуть в тележку что-то из алкоголя, желательно покрепче, но… принципы не позволили. Поэтому вместо своего любимого сладкого чая он планирует вливать в себя горький кофе. А что ж ещё остаётся? Арсений открывает ему, стоя в чужих жёлтых тапочках в виде уток. Они еле закрывают половину ступни, и Арсу приходится идти на носочках, ибо не желания холодить на пятках. Так вышло, что, когда тот спешил открыть, ничего больше под ногу и не попалось. Сосед, окинув Серёжу оценивающим взглядом, кивает в сторону кухни, и сам идёт по направлению к ней. Следом садится на один из стульев около стенки. Серёжа также молча, совершенно забыв разуться, шлёпает грязными кроссовками по чёрному ламинату и шуршит белым пакетом с красной эмблемой. Когда оба сидят за обеденным столом, Арсений решает разрезать тишину: — Короткий, ты как? — неопределённо спрашивает он, хоть и так понимает, в каком состоянии находится Серж. На нём лица нет, сложно не понять. Но разведать, хочет ли мужчина делиться с ним, в любом случае нужно. — Бывало лучше, — хмыкает тот, доставая упаковку кофе и немигающими глазами смотря на неё. — Расскажешь? — уточняет Арсений. На него смотрят карие глаза, которые, кажется, что-то неторопливо осмысливают. — Без б, — Серёжа недолго молчит, а затем добавляет: — Если кофе мне заваришь. — Шантаж, — утверждает Попов, максимально желая отлинять. — Ты и кофе не пробовал? — немного удивлённо уставляется на него армянин. Арсений кивает. — Та-ак, хорошо… Выходит, сам сделаю, — он встаёт, вскрывая недавно купленную упаковку. Поворачиваясь в пол оборота, спрашивает: — Арс, ты будешь? — Да, наверное… — неуверенно тянет Арсений. Серёжа принимается за работу. Кофе, кстати, качественный, не тот, что из пакетиков «3 в 1», а настоящая арабика — без всяких примесей этих, не хухры-мухры. Через несколько минут на стол звонко ставятся две кружки с ароматным тёмно-коричневым напитком. Правда, в одной жидкость была более светлой, ведь Арсению Серёжа налил немного молока. Для первого раза. — Так что? — не особо понимая, что лучше говорить, а что нет, отзывается Попов. Он разглядывает одну из абстрактных картин на стене напротив. — Что, что… Я с девушкой расстался, — грустно хмыкает Серёжа, бездумно склоняя кружку в руках из стороны в сторону. Так, к слову, делают при дегустации вина, но не в этом случае: мужчине просто нужно сконцентрироваться на действиях, не обращая внимания на бушующие мысли, ведь… это горько. Как биттеры. Господи, слишком много алкогольных тем, слишком. Нет, Серёжа не позволит себе сорваться из-за такой глупости. ЗОЖ и только ЗОЖ. И больше ни-че-го. — Оу… — растерянно тянет Арсений, пытаясь наконец подобрать нужные слова. Как назло, не выходит. — А вы с ней… долго вместе были? — Да, — качает головой он больше своим мыслям, нежели соседу, — три года. Прямо как Фредерик Бегбедер прописал, — Матвиенко громко делает глоток кофе, подсознательно надеясь, что он всё-таки превратится в нечто покрепче. — Она, кстати, любила этот роман… и ещё любит, кажется, — про себя добавляет: «Но меня уже нет» и растягивает губы в кривой усмешке. — А почему… — Арсений неопределённо машет руками, будто бы ища нужное слово в воздухе, — так? — сдаётся он, быстро выдохнув весь воздух из лёгких. Непривычно видеть соседа таким. Арс привык глядеть на Серёжу — вечно весёлого человека с забавной гулькой; тем, кто закидывает глупые шутки в разговор, к месту и не к месту пихает уток и готовит сногсшибательные чаи. Но… сегодня кофе. Несколько долгих для обоих секунд они молчат. Матвиенко, поглощённый своими мыслями, смотрит в тёмный-тёмный напиток в собственных руках. А Арсений мечется между этим самым Матвиенко, на котором долго останавливать взгляд отчего-то стыдно, и странной картиной, состоящей из пятен чёрного, синего и зелёного. В один миг тишина разрезается. — Она сказала, что устала от отношений, что хочет больше уделять внимание себе и карьерному росту, что планирует уехать подальше отсюда, ведь Воронеж не сможет уловить весь её потенциал, — перечисляет Серёжа, но останавливается, силой прикрывая глаза до белых пятен. И добавляет: — А потом мимоходом добавила, что полюбила другого. Армянин хмурится, слабо трясёт головой, будто бы это движение способно выкинуть все чувства куда-нибудь далеко… за окно, а затем и к облакам, например. Точнее, к туману. Сегодня он нежданно-негаданно накрывает больше половины города, из-за чего вид дальше вытянутой руки размывается, создавая некоторые трудности водителям. Да и всему народу, который решает выйти на улицу именно в этот день. — Мне жаль, Серёж, — вкладывает в эту краткую фразу всю палитру эмоций, что только мог, ведь… Арсений до сих пор не научился действовать в подобных случаях. Да, он мастерски сочувствует, всегда готов помочь, поддержать, но как это показать другим — понятия не имеет. Кажется, ему советовали попросту быть рядом?.. — А мы с ней на работе познакомились, — Матвиенко не принимает решение поделиться с приятелем, но тело, язык и разум действуют нескладно. А скорее вовсе не работают; он совершенно не контролирует свои действия. В голове пустота и потребность выплеснуть недавно имеющие смысл воспоминания в мир. Просто чтобы подтвердить, что это реально, что это было частью его жизни. Важной частью. — Четыре года назад… Как же давно, а я до сих пор помню её нахмуренное лицо, когда я ей всю информацию с компьютера удалил. Я не хотел, никак не хотел! Эля — её Елена зовут, но ей совершенно не нравятся другие формы собственного имени — хотела показать максимальное спокойствие, но… Хах, — он ненароком улыбается, так искренне, господи. Единственное — почти сразу мрачнеет. До сих пор улыбается, но в глазах появляется что-то такое… болезненное, что ли, — я понимал, что сделал такую глупость, из-за которой резко появилось очень много проблем. Думаю, тогда она всего-навсего не хотела ставить меня в неловкое положение, поэтому и вежливо промолчала. А я в тот же день обыскал весь интернет… Хорошо-хорошо, не весь, но провёл за поисками часа три, не меньше! И я понял, как всё исправить. И исправил, представляешь? — Серёжа резко переводит глаза на внимательно слушающего Арсения, словно армянин только сейчас вспомнил о его существовании. Да и о существовании этого мира вместе с этим. Мира, где всё, о чем он рассказывает, осталось в прошлом. Ненадолго поднимая глаза вверх, смахивая откуда-то взявшуюся влагу, Серж продолжает: — Я провозился тогда с этим несчастным компьютером чуть дольше, чем сама смена. И всё это время Эля смотрела на меня. Иногда отходила принести чаю, но… Я почему-то подумал, что эта девушка мне симпатична. Нет, это не сентиментальная любовь с первого взгляда, но её радость, когда информация возобновились… это нужно было видеть. Она мне понравилась как человек. Очень хороший человек. И я сам не понимаю как, но мы начали общаться. Сначала это были «здравствуйте» в начале дня и «до свидания!» в конце. Затем мы общались сугубо по работе, друг другу объясняли новые программы или рассказывали о малознакомых туристических точках. Вот Эля наизусть знала, где какая погода в разное время года, какие противопоказания для всех возможных и невозможных поездок; она знала, где лучшие виды… А я мог объяснить, где выгоднее, легко подбирал лучшие отели и аттракционы. И быстро анализировал людей, будто бы прям мысли читал. Это не я так думаю, мне другие говорили, если что… И по знаниям в туристической консультации мы были идеально совместимы, из-за чего всё чаще болтали на обеденных перерывах. А потом начали общаться менее формально, узнавали друг друга. Даже традиция у нас появилась — кто первый пришёл на рабочее место, тот и заваривает две чашки чая. Одну с сахаром — это для меня, а вторую без и, если повезёт, с долькой лимона — для неё. Глупо, но я всегда носил с собой лимон в рюкзаке… А затем пошёл с ней в кино. Ничего такого, просто её сестра заболела, а билет уже был куплен, жаль как-то. Да и я свободен был. Хоть убей, название фильма не вспомню, комедия какая-то, скучная ужасно. Но… она смеялась. Часто, громко, заливисто и так по-детски, что смотришь, а оторвать взгляд — ну, никак уже. Фильм закончился, она начала впопыхах рассказывать, что ей понравилось, что нет, а потом поняла, что фильм я совершенно не смотрел. То, что я смотрел на неё, Эля не поняла. Подумала, мол, заснул. Обиделась из-за этого ж, молчанку устроила, но долго не продержалась: деловито отчитала, а затем в красках начала рассказывать сюжет и самые смешные шутки. Снова смеялась, а я смеялся с ней. Не знаю почему, но тот день я так чётко помню, словно… ну прям сегодня был, вот часа два назад. Я же даже запомнил, в каком платье она была. Зелёное такое… в горошек… с большим бантом сзади, который после кинотеатра помялся и больше напоминал соплю, но это было красиво. Или Эля красивая. Потом я иногда заходил к ней домой под предлогами сделать мужскую работу, ибо некому. Я даже как-то случайно с её лучшей подругой познакомился, просто шёл такой один, а они вдвоём, и Эля начала со мной говорить. В итоге, все втроём мы завалились ко мне, начали смотреть какой-то ещё один мутный фильм, а её подруге резко понадобилось куда-то уйти. Потом я узнал, что эта подруга та ещё сваха и, на самом деле, дел у неё не было. А я и не подумал б тогда… Ситуаций подобных была «утка и маленькие утята». Не думаю, что сейчас нужно всё рассказывать, это надолго. Поэтому просто скажу, что вот такими маленькими-маленькими шажочками мы и пришли к отношениям, — он громко отпивает глоток горького кофе, словно делая разделение между частями рассказа. — А потом пришли ссоры. Они начались примерно после пяти месяцев достаточно стабильных отношений и были, конечно, очень эпичной штукой. Эля — она девушка… с характером, — хмыкает он, облокачивая лицо на руку. — Изначально она всем показывает исключительно милую-добрую обаяшку, но когда познакомишься с ней ближе… Ух! — эмоционально восклицает Серёжа, а затем так задумчиво, тихо-тихо: — И это меня подкупало. Наступило молчание, а Арсений, мысленно пытаясь разложить историю их любви по полочкам, не совсем понял, конец это или… — А что было дальше? — неуверенно спросил он, вырывая Матвиенко из своих нахлынувших мыслей. — Я тут подумал, а мне же все говорили о её внешности, — случайно игнорируя вопрос, рассуждает Серёжа. — И они точно были уверены, что я с Элей, потому что она длинноногая брюнетка, будто бы с обложки новомодного журнала. Но… мне кажется, в ней было — да и сейчас есть — нечто большее, — он вновь притихает, а затем неуверенно шепчет: — Интересно, а она видела это «нечто большее» во мне? — Серж… — хотел было попробовать поддержать его Арсений, но его перебивают. — Не нужно, это так… мысли вслух. Вернёмся к ссорам. Они были регулярны, стабильны и длительны. И их всегда начинал не я… Да, я человек сам по себе неконфликтный, но она умела зажечь всё, даже то, что по законам не воспламеняется. Знаешь, бывает так, что в парах есть искра. У нас же был целый костёр, — хмыкает Серёжа, когда перед глазами старой плёнкой проносятся события прошедших дней, месяцев и даже лет. — После таких ссор мы часто расставались. На месяц или два… Но всегда сходились, ведь причины были не такие серьёзные, чтобы не проводить время никогда больше. Да и молчать, пересекаясь каждый день на работе, — очень трудно. И чай, выходит, каждый сам себе завариваешь. Это же как Новый год не отпраздновать! Предательство традиций какое-то… В общем, бойкот бойкотом, протест протестом, но не хотелось — или не моглось — мне долго без неё. Она же… — Серёжа осекается, вспоминая, что сегодня их связи порвались, совместная история закончилась. Так зачем ворошить нечто настолько интимное? «Она — Эля. И это всё», — думает он, ненадолго зажмуривая глаза, прогоняя яркие воспоминания. — В прочем, неважно. И… недавно ссоры пошли на спад. Я начал чаще у неё появляться, как ты мог заметить по моему графику пребывания в этой квартире. Я-то думал, что для Эли наши отношения стали серьёзнее, меня ей стало не хватать или что-то такое… — в карих глазах сверкают подступающие слёзы, но их обладатель со всех сил не даёт им волю. — Как оказалось, это был прощальный период. Чёртов прощальный период, — повторяет мужчина, а в области грудной клетки что-то сжимается, и Серёжа — он клянётся! — чувствует это на физическом уровне. Матвиенко делает глоток. В крепких, но чуть дрожащих руках, кофе заканчивается. Глаза бездумно останавливаются на пустом дне с тёмной гущей. «О, прямо как я сейчас — сплошная тёмная гуща», — думается ему. Арсений же ни разу не притрагивается к своему напитку, и тот безбожно остывает. Не то чтобы он не хотел его пить… просто запамятовал. Слишком увлёкся рассказом. А сейчас не знал, что сказать. Впрочем, как и всегда. Но, вместо таких сложных и не особо нужных слов, Арс пододвигает свой стул к Серёжиному, из-за чего чёрный ламинат жалобно скрипит, а затем берёт и обнимает. Так просто. Серж даже особо не осознает, что происходит, но утыкается носом куда-то в чужое плечо. Нескладно вдыхая и выдыхая воздух, он прикрывает глаза и… тёплая слеза течёт по щеке. А затем ещё одна. И ещё. Все убеждения по этому поводу сейчас не имеют значения, ведь это объятья. Что ни на есть дружеские объятья. И, кажется, плакаться другу в плечо — вполне нормальный процесс? Кажется… Арсений ласково, словно младшего брата, гладит армянина по выбритой части головы, а хвостик иногда дёргается, когда из сережиных уст издаются всхлипы. Тело Попова с каждой минутой затекает все больше и больше, но он не двигается с места до тех пор, пока короткий не успокаивается, глубоко втягивает пропитанный кофе воздух, сам отстраняясь. Серёжа проводит тыльной частью ладони по влажным щекам, улыбается — всё ещё грустно и немного обессилено. Но он будто бы уже немного (совсем-совсем чуть-чуть, ведь процесс на самом деле намного дольше) отпускает и принимает ситуацию. — Арс… спасибо тебе, — севшим голосом отзывается он, отчего-то излучая невозможную искренность, берёт в руки грязную чашку и медленно бредёт к умывальнику. — Я всегда в твоём распоряжении. Обращайся, Серж, — добро отзывается Арсений, про себя рассуждая: «Просто быть рядом… Может, это сработает».* * *
Небесная канцелярия
— Пашуль, я ненадолго! — «влетает» в кабинет заведующего Полина. Та сразу встаёт возле большого деревянного шкафа с различными книгами, документами, справочниками и — неясно откуда взявшейся — крохотной фигуркой крыльев. Девушка быстро перебирает тонкими пальцами корешки, читает название книг, в надежде найти нужную. — И что ты там роешься? — как всегда находясь по голову в документах, устало спрашивает Добровольский. — Мне жизненно необходима «Ангельская история от А до Я» Дмитрия Позова! — вскрикивает она, продолжая искать, но уже на полку ниже. — Я ж знаю, что у тебя-то она точно есть… Ап-чхи! — чихает Поля, когда берёт в руки нужную книгу, а большое облако пыли собирается около её носа. — Нашла! — радостно поворачивается к нему она, прижимая к себе толстую рукопись. — Будь здорова, — с опозданием бубнит Паша, облакачивая подбородок на худую руку. Он беспрерывно смотрит на девушку, которая будто бы и должна уйти, а всё ещё тут стоит, ждёт чего. — Что-то ещё? — уж слишком официально отзывается он, на что Полина моментально закатывает гранитные глаза. — Да, Павел Алексеевич, — пародирует его девушка, подходя ближе к столу. На неё попадает полоса солнечного света, и еле видные веснушки сейчас ангельски сверкают на её лице. Выглядит поистине волшебно. — А знали ли вы, что у нашего Шастуна уровень жизни поднялся? — Чёрт, серьёзно? — вылупливает он глаза и немного приподнимает брови. — На сколько? — Сейчас у него пять процентов, — довольно тянет Полина, с интересом ловя все эмоции собеседника. — А ты говорил… — Я много чего говорил, — перебивает её Паша, но из-за состояния шока даже обидеться забывает. Правда что ли Арсений могёт? Вот чертовщина! — И представь, это же только неделя прошла! — восторженно хлопает она в ладоши. Воля моментально её поправляет, просто из-за привычки поправлять всё, где замечает ошибки: — Неделя и один день. — Ой, да какая разница, главное, что прогресс есть! — счастливая до кончиков чуть вьющихся волос Поля едва ли не пританцовывает. А ещё светится — Паша подтвердит — посильней самого солнца на небе. — Ладно-ладно, всё. Давай, я полетела, — выжидающе выставляет кулачек, но ей почему-то не отвечают. — А куда ты так торопишься? И книгу зачем утащила? — задумчиво хмуриться Добровольский, мысленно перебирая варианты. — Я завтра буду рассказывать Шеминовым всё обо всём. У них культурный шок уже спал чуть-чуть, и, мне кажется, они готовы. Поэтому хочу напомнить себе некоторые аспекты. — Поль, ты ж и так всё наизусть знаешь. Даже ненужное, — упрекает мужчина, не желая, чтобы Полина до поздней ночи сидела за книгами, а потом ходила уставшая ещё дня два, как это обычно бывает. — Повторение — мать учения, — просто пожимает плечами она, совершенно не видя перед собой никаких проблем. Почитает и почитает, ну. — Не учения, а мучения, — фыркает Добровольский. — Да ну тебя! — несмотря на свои слова, она счастливо улыбается и вновь протягивает сомкнутую в кулак руку. На этот раз ей вымученно приподнимают уголки губ. В унисон слышатся слова их детской считалочки: — Птица в небо улетела, Пить воды она хотела. Эта птица в небе бах, Разлетелся в небе прах. — Пока, Пашуль! — напоследок выкрикивает она, подхватывая толстую, из-за чего тяжёлую, книгу одной рукой. И выходит из кабинета, направляясь в сторону ангельской библиотеки. Паша кивает своим мыслям, возвращается в документы, делая напоминание посмотреть, действительно ли у Шастуна повысился уровень жизни. — Чудеса, да и только, — себе под нос шепчет Воля, бездумно что-то сверяя.