На рассвете наших судеб

      Дело оставалось только за умением красиво и правдоподобно играть роль. Впрочем, идя прямо к вооруженному солдату, Галлиард теперь переживал меньше всего, потому что раньше такую роль он примерял на себя далеко не один раз. Только тогда он был пьян по-настоящему. Вечерние посиделки с товарищами часто переходили в ночные приключения по всему городу, о которых разговоры ходили ещё целый месяц.       А милая Пик, как всегда, прикрывала его спину перед руководством. В большинстве случаев, конечно, не только его, но ещё и Кольта. Для неё это уже вошло в привычку, и как только обнаруживалось, что их обоих давно никто не видел, Пик, пыхча и краснея от возмущения, шла в знакомый бар на цокольном этаже многоквартирного дома и за уши вытаскивала этих двоих обратно в штаб.       Один раз дело зашло слишком далеко, и, может, у Пик на то были веские причины. Но в штаб они вернулись все втроём только утром, в потрёпанном виде, но со счастливыми улыбками на лицах.       Предавшись воспоминаниям, Порко действительно словно похмелел. Удивительное время всё-таки было! Тогда жизнь делилась на фрагменты: счастливые — дома, в Либерио, к кругу семьи и товарищей, а тяжёлые, которые заставляли их выкладываться на полную,— на поле боя, но по-прежнему плечом к плечу с товарищами. Но на свою солдатскую долю они никогда не жаловались.       И теперь, снова почувствовав себя тем бойцом, у которого впереди ещё целый отпуск, он шёл навстречу патрульному, качаясь и попивая из горла бутылки. Йегерист заговорил первым, но, услышав пьяненький голос, он опустил ружьё и облегчённо выдохнул.       Галлиард подошёл к нему вплотную, по-дружески рассказывая о чём-то, называя солдата братом и предлагая ему выпить. Первое время он отказывался, заявляя, что на службе и что ему не положено. Но когда Порко с жалобным видом, выдавливая слезу, рассказал про то, как поругался с женой, на солдата это оказало огромное влияние.       Впрочем, на Пик тоже. Услышав это наглое враньё, она снова покраснела от негодования. А когда Порко, усадив собутыльника под дерево, достал вторую бутылку, она едва ли удержалась, чтобы не подойти не стукнуть его. Но всё же было для дела — единственное, чем она себя успокаивала.       За простым, на первый взгляд, разговором, солдат почти сразу выложил все карты. Он подтвердил догадки Пик и Галлиарда, что отряд направляется в Шиганшину и что путь они продолжат на рассвете. Улучив подходящий момент, Порко похлопал его по плечу, понимая, что больше ничего полезного они от него не узнают.       Всё прошло чётко по плану, и Пик, с её талантом вживаться в роль, разыграла превосходную сцену. Может быть, даже немного «переборщила». Но у неё были на то основания, которые всю обратную дорогу до дома старика ссаднили на макушке и лопатках Порко от запущенной в него бутылки.       — Ну зачем было это делать?— обиженно бормотал Галлиард.       — Ты сказал представить, я и представила,— безоговорочно заявила она, на что он вскинул брови.       На подходе к дому они заметили, что света в окнах не стало. Это заставило немного насторожиться. Старец ждал их, сидя на ступеньках крыльца, и его худой силуэт вызвал у обоих тихий вздох облегчения.       — Если вы здесь, значит, всё прошло хорошо. Да?— он заговорил первым.       — Да, спасибо, что предупредили,— с почтением отозвался Галлиард.       — Ты за такие вещи не благодари,— строго ответил старик,— Не нужно.       Порко кивнул в ответ, озадаченно всмотрившись в его лицо.       — Скажи мне, солдат,— твёрдым и таким слышимым, как будто он звучал прямо у них в головах, голосом старец продолжил,— у тебя есть дети?       Его вопрос снова заставил их замереть, словно статуи, от странности и неожиданности.       — Нет у меня детей. Да и вообще, я не женат,— нахмурившись, заявил Галлиард,— а к чему этот вопрос?       — Почему тогда я вижу за твоей спиной мальчишку?— голос старика стал протяжным.       Он снова заговорил, переведя взгляд на деревья, словно рассматривая в призме какую-то картинку, пытаясь понять и рассмотреть то, что было на ней:       — Он руки к тебе тянет. Он светленький, ещё светлее, чем ты. Глаза вроде зелёные. Да и лицом ни на тебя, ни на неё не похож,— старец кивнул в сторону Пик,— А за ним мужчина, как и ты — солдат, тоже светленький. Они стоят прямо за твоей спиной, Порко. Ты сам так решил. Но ты делаешь то, что до́лжно тебе делать. Ибо пришло время искупления грехов. И прольётся невинная кровь за тех, кого когда-то предали на погибель, во спасение,— будто вынырнув из воды, старик с глубоким вздохом поднял голову и посмотрел в глаза Галлиарду.       Он вдумчиво слушал протяжный таинственный голос, а на его лице в красках расплескались настороженность и суровость. Последнее, когда попало под взор старца, заставило его с грустью улыбнуться и повторить слова: «во спасение».       — Сложили головы свои на поле брани,— невнятное бормотание расстворилось в его седой длиной бороде,— Пойдёмте спать, уже поздно,— с этими словами старик скрылся в доме, но от пристального внимания Порко не ускользнуло, что его голос на последней фразе снова стал хрипловатым и тихим, как будто до этого его устами говорил кто-то другой.       До того, как единственная свеча в доме погасла, старец не проронил ни слова, лишь жестом указал на постеленные им матрасы в пустой комнате и полную ёмкость чистой воды. А сам после этого скрылся за узкой деревянной дверцей. Да и сами солдаты молчали, скурпулёзно и болезненно перебирая в голове по косточкам каждое сказанное слово.       Сердца у обоих диким воем завывали в груди так, что порой это становилось невыносимо терпеть. В глазах темнело, ноги, как будто чем-то задетые, подкашивались, а руки безжизненно опускались. Теряя равновесие, они прислонялись к деревянным стенам, которые дарили хоть какую-то опору.       Холодная вода стала для Пик спусковым крючком. Как только студёные капли стали сбегать по её разгорячённой коже, дрожь, которая корнями вплелась во всё тело, переросла в тряску. Коленки подкосились, и она, прислонившись спиной к неровной стене, сползла по ней вниз. Хотелось скрыться, спрятаться, разорвать собственные голову и грудь на части, лишь бы эта тяжёлая давящая боль утихла. Пик подогнула трясущиеся колени и, подперев руками голову, горько заплакала.       Разум отказывался верить, что всё это правда. Но сердце и душа твердили обратное, а она отчаянно с ними спорила. И горькие горячие слёзы, которые со звоном капали на её кожу были тому доказательством. Если она в глубине души в полной мере поняла смысл каждого слова, то Галлиард тем более.       Да, они действительно никогда не жаловались на свою солдатскую долю, хотя прекрасно понимали, что скорее погибнут в бою, чем своей смертью, уготованной им по окончанию срока, особенно, учитывая последние обстоятельства. Но когда им по сути возвестили так бессердечно и прямо об этом, стало невыносимо трудно. У Пик сердце металось из стороны в сторону, терзаемое болью и вопросом: «Что он сейчас чувствует? Каково ему сейчас?».       Собрав остаток сил, она заткнула собственный голос в голове и осталась в загадочной тишине дома, посреди тёмной комнатки. В маленькое окошко заглядывала луна, наливная, словно яблоко, пытаясь утешить её своим полуночным сиянием. Но этого было мало.       Нервно накинув на себя одежду, Пик выбежала в коридор и стала судорожно искать руками дверь в ту комнату, которую приготовил им старец. Сложно сказать, что она ожидала увидеть за ней, потому что в мыслях был полный бардак, одни эмоции. Но в той же истерике открыв её, она вдруг замерла, затаила дыхание от страха, боли и непонимания.       Галлиард лежал на своём матрасе, отвернувшись к стенке и почти с головой укрывшись шерстяным покрывалом. Как будто ничего не случилось. Как будто он уже спокойно спал и видел не первый сон. В комнате было удивительно тихо, так, что Пик отчётливо слышала собственное сбитое дыхание. Истерика и нервный надрыв вдруг сошли на нет от этого спокойствия.       Беззвучными шагами она приблизилась к нему и, тихонько сев рядом, положила руку на его плечо. Может быть, он действительно не слышал, как она вошла. А, может, просто боялся посмотреть ей в глаза, потому что знал, что увидит в них. Но когда её холодная ладонь оказалась на его плече, Порко, пересилив собственную горечь и страх, повернулся к ней.       Все его опасения оправдались, и от этого сердце беспощадно защемило в груди, словно его полоснули ножом. Такое влияние на него оказало её заплаканое лицо и разбитые болью и тоской глаза. Он чувствовал, что обязан её успокоить, как бы самому не было тяжело. Поэтому заботливо вытер ручейки солёных слёз и прислонил тёплую ладонь к её холодной щеке.       — Пик, милая, ну ты чего?— его мягкий голос прозвучал в тишине.       Она пару секунд молчала, глядя ему прямо в глаза и продолжая плакать.       — Как же, Порко? Ты... Я боюсь тебя потерять,— дрожащим голосом ответила она.       — А ты не бойся. Знаешь, мы ведь с детства живём так. Это уже стало образом жизни, это уже вошло в наши кости... Мы столько лет с тобой сражаемся, каждую секунду находимся на волосок от смерти. Даже сейчас! И что же нам теперь надо струсить, как последним слабакам, просто потому что нам...мне предсказали скорую смерть? Я, конечно, с уважением отношусь к таким пророчествам, но, знаешь, бывает так, что всё ещё можно изменить. И мы точно не знаем, как оно там будет. Всё может поменяться... Чей-то один шаг способен изменить судьбы. Да и я даже не знаю, боюсь ли на рассвете снова сесть на лошадь и продолжить путь. Почему-то чувствую, что нет. У нас есть задание, и нам надо его выполнить. Это наш долг,— с каждым словом его голос становился увереннее и спокойнее, словно в нём всё больше находило себе отражение то солдатское смирение, которое он постиг за годы службы.       Пожалуй, последние произнесённые им фразы стали той единственной ниточкой, которая до сих пор держала его в спокойствии, не позволив погрузиться в воды страха и отчаяния. Он действительно считал и верил, что раз им поручили миссию, то его обязанность её выполнить, чего бы это не стоило. Вот такая дурацкая натура, которая никогда не позволяла ему опускать руки, как бы не было тяжело!       Раньше Пик этим восхищалась, всё больше и больше влюблялась, видя его пылкость и неотступность. Но теперь это породило в её сердце тягучую, вязкую горечь, с которой, увы, она не могла справиться. Поэтому крупные горячие капли слёз снова стали сбегать по её щекам, оставляя за собой блестящие в лунном свете дорожки.       — Ну вот... Что ты?— ласковым шёпотом произнёс он.       Слов для убеждения он больше не нашёл, да и трудно сказать, существовали ли они вообще. Единственное, что ему оставалось делать и что подсказывало его плачущее сердце, — это обнять её. Он не то что думал, знал, что это поможет им обоим спастись от нахлынувших чувств. Поэтому аккуратно взяв её за плечи, притянул к себе.       Тёплая ладонь успокаивающе гладила её по волосам. А ранее упрямая и зациклинная на своих убеждениях Пик теперь, как самая слабая и разбитая на свете, уткнулась озябшим носом в его грудь и нервно впилась в неё ладонями. Как будто это могло его уберечь, удержать здесь, рядом. Она всё ещё продолжала тихо всхлипывать, и лёгкая дрожь по-прежнему вольно разгуливала по её телу.       Но всё-таки Галлиард не ошибся, видя в этом единственный способ её успокоить. Тепло, которое дарили объятия, укутало её не только физически, но и морально. Она постепенно стала успокаиваться. А Порко, заботливо гладя её по голове, просил не бояться.       — Ты помнишь ту колыбельную, которую нам пели в детстве?       Мягким, рассворяющимся в тишине, словно он был её частью, шёпотом Порко запел:

«Мне бы крылья, чтобы укрыть тебя. Мне бы вьюгу, чтоб убаюкала. Мне бы звёзды, чтоб осветить твой путь. Мне б увидеть сон твой когда-нибудь»

      Не то чтобы это было действительно похоже на песню. Но он старался изо всех сил, усиленно протягивал слова там, где это было нужно.       Такая по-детски беззаботная искренность и старательность заставили Пик рассмеяться. Потому что это действительно выглядело и звучало очень мило и забавно. Услышав её тихий смех и почувствовав, как напряжение с её ладоней ушло, и они с нежностью прижались к его груди, Порко улыбнулся. Где-то внутри тихим, но ярким огоньком засияла радость.       Объятые теплом и убаюканные собственными чувствами друг к другу, они так вскоре и уснули. Не было ни снов, ни переживаний, ни напряжения. Лишь теплота и тихий свет поселились в сознаниях, подарив им эти драгоценные часы счастья и спокойствия.       Пройдёт время, и Пик будет с замиранием сердца вспоминать те последние дни, когда он был рядом. Всё такой же отчаянный, импульсивный Порко Галлиард, который отчего-то только с ней мог стать тихим и ласковым.       Говорят, что ничего не проходит бесследно. И если это фундаментальный закон нашей Вселенной, то что тогда можно сказать о тех чувствах, которые росли и развивались вместе с ними с детства? Которые только крепчали вместе с ними в боях и тяготах жизни, которые со временем только сильнее утверждались в сердцах и соединяли их крепкими надёжными лозами?       Наверное, самый истинный ответ можно найти в сердце Пик, которое до конца её дней не забыло этого. Которое до последнего её вздоха помнило ту последнюю ночь, ту песню, которую он пел, те тёплые руки, которыми он её обнимал и гладил по голове. Ничто не забыто, никто не забыт. И пусть она половину своей жизни провела без него, Пик трепетно, как зеницу ока, хранила воспоминания о нём, о любимом Покко.