Я буду смотреть тебе вслед

Но уйти — значило отказаться от этого исчезающего маленького может быть, только в воображении существующего, шанса, который скрывало будущее. Итак, годы среди предметов, вещей, до которых мы оба дотрагивались, в воздухе, помнящим дыхание? Во имя чего? Надежды на возвращение? У меня не было надежды. Но жило во мне ожидание, последнее, что у меня осталось. Каких свершений, издевательств, каких мук я еще ожидал? Не знаю. Но я твердо верил, что не прошло время жестоких чудес. Станислав Лем, Солярис. Настоящие дни. Листья на дереве вяло трепетали, раскидывая тени по лицу неровными пазлами. Вот один лист выгнулся и глаза резанул луч солнца. Юнги зажмурился, опуская голову вниз. Руки все еще сжимали ломкие листы газеты. Обычная газета, в основном сосредоточенная на местных сплетнях и, самой собой, тоже не обошедшая стороной последнее происшествие, которое на днях всколыхнуло целый город. В тонких пальцах нервно скомкан заголовок и часть фотографии. «Разборки мафии…», «…зверски расстрелян…», «…власти в недоумении». Юнги задумчиво смотрел на лицо мужчины — породистое, волевое, волосы уложены волосок к волоску, в глазах, направленных прямо в объектив, читалось ощущение собственной значимости. Фотография черно-белая, плоская, а Юнги видел, как двигались мышцы на этом лице, как напрягались челюсти от угрозы, как возле глаз углублялись морщины… Несмотря на жару, окна в палате нараспашку, солнечные лучи беспрепятственно проникают внутрь, заливая все ярким светом. Юнги сидит на кровати, с напряженной до дрожи спиной, и, чуть повернув голову вправо, не может оторвать взгляда от длинных пальцев, скрещённых на коленях. Пальцы эти холеные, с идеальным маникюром, на правой руке тонким ободком сверкает знакомое золотое кольцо. До ушей доносятся обрывки слов, но они почему-то не задерживаются в воздухе, а тут же испаряются, словно их просто выдувает сквозняком в окна. Интонации голоса тоже не задерживаются в памяти. Равнодушие? Злость? Угроза? Насмешка? Все это остается за стеклянной стеной, сквозь которую душа взирает на окружающую действительность. Она, словно сторонний наблюдатель, все видит, все понимает и фиксирует, но не берет себе. Сидящий человек говорит без остановки. Юнги слушает. — Я бы хотел сказать что мне жаль, но ты сам выбрал сторону. Даже представить не мог, что опасность может идти с твоей стороны. Мой собственный муж… Что теперь об этом говорить. За инцидент в подвале, надеюсь, ты не будешь распространяться, знаешь же, чем это может обернуться ему? Ты думаешь, я не смогу найти эту мразь? Не сомневайся во мне, милый, я все могу. Взгляд прыгает вверх, на упрямый подбородок и широкие губы. Они, губы, идеальные, одинаковые, в меру пухлые, ловко раздвигаются в стороны, позволяя отсвечивать безупречно белым зубам и розовому языку. — Ну все, на сегодня визит вежливости себя исчерпал. Вот тебе фрукты, поправляйся, родной. Последнее слово произнесено с явной насмешкой. И злостью. Губы наклоняются вперёд, Юнги обдает запахом цитрусовой туалетной воды и собственного запаха альфы — мяты, а в следующую минуту лоб обжигает сухой издевательский поцелуй. Юнги поднимает голову вверх, наталкиваясь на прямой острый взгляд. Глаза красивые в обрамлении длинных черных ресниц. Красоту их портит только выражение. Там, в черных зрачках, видно темное дно, без просветов. Безжалостные. Обиженные. «Мне жаль, — хочется сказать ему, чтобы хоть на мгновение убрать часть этой обиды, — мне жаль, что все так получилось». Но молчит. Сокджин не поверит ни одному его слову, а врачи поставили диагноз — афазия. — До встречи. Темная тень, всегда следующая за альфой, на миг притормаживает, улыбается многообещающе и, оставив висеть в воздухе невысказанное «до встречи, малыш», скользит вслед за своим хозяином. Увы, некоторые события мы не в силах предугадать. Никто не знает сколько и кому отведено топтать землю. Сегодня ты вольно раскидываешься обещаниями, а завтра… завтра может и вовсе не наступить. К сожалению Юнги, его «завтра» наступало каждый божий день, вставало с рассветом и редко ложилось с закатом. — Я присяду? Вы не будете против? Юнги ничего не успел сказать, альфа сам уселся на пустующее рядом место, бесцеремонно нарушив его уединение. Худое лицо с высокими скулами, голубые глаза большие, серьезные, ровный нос с тонкими крыльями, аккуратный рот и неуместная родинка над верхней губой. Если бы не она, облик мужчины можно было бы назвать мужественным, а родинка придавала странной уязвимости. — Страшные вещи творятся в городе, — мужчина кивнул на газету. — Кто бы мог подумать… Омега опустил взгляд, затем смяв газету, молча сунул ее в карман больничной пижамы. Дотянулся до палочки и осторожно поднялся. Не наградив человека ни взглядом, ни элементарным кивком вежливости, он медленно побрел прочь.

***

— Вы верите в Бога? Концентрация сбилась, мигнула прощальными мыслями и опять превратилась лишь в набор букв на белой бумаге. Странно, но опять никакого раздражения. Альфа приходил каждый день и постоянно вел свои недодиалоги, на что-то отвечая сам, что-то додумывая, а что-то пытаясь считать с лица Юнги. Темы, в основном, пустые, поверхностные, но странная недосказанность каплями оседала в воздухе. Словно под обычным вопросом «Как вам спалось?» скрывался другой, более личный: «Как вам спалось одному?». Вот и сейчас, под коротким «Вы верите в Бога?» чудилось совсем другое, ненужное Юнги, но важное собеседнику. Внутри что-то дрогнуло, прошлось по струнам, зацепило сердце. Еще с детства бабушка брала с собой внуков в церковь и учила, как правильно молиться. «Смотрите, складываете три пальчика вместе и водите ими от головы до пупка, а потом от правого плеча до левого». Юнги послушно повторял, не совсем понимая значение этих жестов, но раз Ему угодно так принимать обращение, то почему бы и нет, это же не сложно. Еще у них дома была детская Библия с картинками, которые он любил рассматривать. Иногда мама брала книгу и читала им по вечерам. Они втроем ложились на широкой кровати, Юнги пристраивался к ней справа, Тэ — слева. Помимо цветных картинок, сами события вызывали странный трепет внутри, особенно там, где шла речь об Иисусе и его чудесах. Так верил ли Юнги в Бога? Скорее да, чем нет. — Мой ответ не сыграет никакой роли. Юнги смотрел на колыхающиеся стебли роз, но ясно ощущал тяжесть чужого взгляда на своей щеке. О, как много невысказанных слов крылось за ним, как много энергии бурлило, пробегая по невидимым каналам. — Пожалуй, в какой-то степени вы правы, — наконец произнес альфа, не дождавшись больше никакого продолжения. — Я… верю. Поверил. Хотя еще пару месяцев назад не то… чтобы? Если бы меня кто спросил прямо, думаю, ответ вышел бы «скорее да, чем нет». До некоторого времени я жил по принципу большинства заблуждающихся: узрев — поверю. — Бывает, — равнодушно кивнул парень, закрывая книгу и смирившись с тем, что одного его так и не оставят. — А теперь сомневаюсь в правильности выбора. Думаете бог может принять человека на любом отрезке пути? Или грешникам уже одна дорога? — Возле входа есть часовня, можете спросить священника. — А что говорит ваша книга? Юнги несколько минут смотрел на мягкую несколько потрёпанную обложку. Изображенное узкое лицо на ней в ореоле света казалось почти живым, добрым, сострадательным. В глазах столько любви, что Юнги невольно отвёл взгляд в сторону и, чуть усмехнувшись, протянул книгу мужчине. — Прочтите сами. Неловко приняв дар, мужчина просто повертел его в руках, словно понятия не имея, что такое книга и как с ней обращаться. К счастью, он больше ничего не произнес. Задрав голову, с каким-то болезненно-задумчивым видом смотрел на небо, словно в надежде, что ответы в голубой вышине могли принести ему больше понимания, чем человека рядом. Юнги не прерывал размышления соседа, откинул голову назад, на спинку лавочки и, чуть прищурившись, сквозь колыхающиеся листья гинкго ловил глазами солнечные лучи. Они постоянно ускользали, перебегали с щек на лоб и обратно, одновременно с этим неся за собой теплые струи воздуха. Лето в этом году выдалось жарким и душным. Все тело сразу покрывалось испариной, стоило только выйти из охлажденного кондиционерами больничного здания. Бисеринки пота собирались у висков, у кромки роста волос, на спине и в сгибах суставов. Юнги всегда легко и обильно потел, поэтому ненавидел душные дни в Сеуле. Раньше. А сейчас не все ли равно? Жарко или холодно, покрываешься синевой от холода или блестишь от пота? Все нелепо и неважно. Даже он, Юнги и то неважен. Ибо это просто сон. Он медленно поднялся, намереваясь вернуться в палату. — Я вас провожу, — тут же подорвался следом альфа, но Юнги покачал головой: — Не нужно. — Ты веришь в Бога? — пальцы аккуратно касаются медальона на шее. Он столько раз видел его до этого, но почему-то спросить о чем-то таком не приходило в голову. Было… не за чем? — Верю, а ты? — Я бы сказал скорее да, чем нет.