Я буду твоей болью в заднице

По вечерам, когда холодное, пронзительно-красное северное солнце опускается за еловый лес, к моему дому подходят олени. Я издалека любуюсь их изящными стройными телами на тоненьких ножках — олени напряжённо вглядываются в темноту, высматривают опасность в жёлтом свете из окон. Я смотрю на них, как болгарские кукеры наблюдают за резвящимися русалками, которые, сбившись в тесный кружок, едят инжир. У русалок через всё лицо прочерчена кровавая полоса — столь же несмываемая, как мои воспоминания о тебе. Я бы хотел забыть, с радостью бы забыл всё, что случилось между нами — прогнал бы из памяти, как кошмарный сон. Но всё, чего касается взгляд, услужливо подкидывает ненужные воспоминания. За террасой моего дома шумит шёлковое серое море, на заднем дворе раскачиваются высокие ели и тощие осинки — всё это я когда-то уже видел. Да и не только это. Мой сын ради смеха надевает мои очки из того, последнего, клипа — модные, с золотыми зеркальными стеклами, они смотрятся на его пухлой мордочке очень смешно, но он не торопится с ними расставаться. Подставляя лицо прохладному белому солнцу, он выпячивает губы, словно хочет втянуть в себя и солнечный свет, и блекло-голубое небо — и эта родная гримаска отзывается в моем сердце молчаливым упрёком. Мой мальчик всегда молчит — но я знаю, что он скучает по тебе и не может простить мне этого нелепого разрыва. Жаль, но я получил от тебя всё, чего мне хотелось — а больше мне и не нужно. Зачем мне оставаться с тобой, если наше творчество себя изжило? Я бы, может, и хотел бы придумать что-то новое, да уже и сам стал повторяться. Я и раньше повторялся. И ты тоже. Эти рефрены — как бесконечный цикл жизни, как приливы и отливы, которые я наблюдаю, когда луна в прозрачно-сверкающем небе делается огромной и круглой, как пристальный немигающий глаз, а безмятежная гладь воды болезненно морщится, покрываясь разноцветными блестящими линиями, похожими на спины змей. Полнолунной ночью в этом пейзаже с лунной дорожкой, бегущей к берегу, появляется какой-то странный эротизм — нечто похожее я видел на картинах Мунка, когда был в Осло. Тебе бы это понравилось. Хотя зачем я примеряю к твоим глазам всё, что вижу? Меня-то твои чувства уже не должны волновать. *** По ночам Москва превращается в сплошное месиво разноцветных огней — тревожное зрелище, напоминающее волнующие виды с полотен импрессионистов. Льдистый, неживой свет красных стеклянных звёзд заставляет сжиматься сердце в смертельной тоске. Я глубоко вдыхаю прохладу огромного города — часы показывают полночь, но город ещё не спит, и где-то за спиной я слышу стук каблуков и рёв машин. Город — чудовище с пятью красными глазами — склоняется надо мной, подобно сказочному дракону, и я бы хотел чувствовать себя перед ним маленьким, совсем как песчинка. Но вместо этого я свысока взираю на городские башни, а головой касаюсь сверкающих звёзд. Я слишком огромен для любого, даже самого большого города — люди издалека сбегаются посмотреть на меня, как на диковинку. Я и есть диковинка — великан из Кунсткамеры. Гулливер в стране лилипутов. Мне страшно сделать шаг по брусчатке площади — в глубине души я боюсь не заметить человечков и раздавить их. Я с горечью запаливаю сигарету и вспоминаю, что крошечным чувствовал себя только перед тобой. Когда я смотрел в твои пронзительные тёмные глаза, все мои члены как будто сжимались, а сам я съеживался до булавочной головки, зачарованный глубокой чернотой твоих зрачков. Мне хотелось нырнуть в их бесконечную глубину и долго плыть, как в тёмной прохладной воде — я часто думал, что твои глаза, больше карие, чем зелёные, должны пахнуть болотом. Но стоило мне всмотреться в эту завораживающую гладь чуть пристальнее, я ощутил отстраненный холодок стекла. Мои пальцы, широкие и грубые, касались твоих пальцев — тонких и крепких, с ногтями, обрезанными до трогательного коротко, руки заботливо поправляли галстук на твоей шее и украдкой гладили шелковистые волосы — но душа твоя оставалась бесконечно далека от моей. Порой, заглядывая тебе в глаза, я видел уже не озерцо, а нескончаемую пустоту Вселенной — скорее, черную дыру, куда меня затягивало без остатка. Наверное, часть моей души потерялась в твоих зрачках — вот и чувствую я себя с тех пор неприкаянным. Все, чего я касаюсь, валится из рук — ни одно дело не ладится, а я с каждым днём всё сильнее понимаю — мне не хватает тебя. Иногда я утешаю себя мыслью, что ты, пахнущий перегаром космонавт, не улетел к звёздам, а по-прежнему живёшь здесь, на одной планете со мной — а планета наша, как я успел понять, совсем маленькая. Но что-то мешает мне приехать к тебе и своими глазами увидеть ту лунную, дрожащую на море дорожку, услышать твой хрипловатый голос и отдаленный крик совы в лесу. Мне остаётся лишь переезжать с места на места и искать забытья в женских глазах, которые больше похожи на стеклянные пуговицы, чем на озёра. *** Я слишком хорошо помню каждое твоё касание — может быть, потому, что терпеть не могу прикосновения. Особенно твои — осторожные, лживо-нечаянные, мимолётные. Взгляды твои были ничуть не лучше таких касаний — и когда твой очарованный взгляд замирал, столкнувшись с моим, мне делалось не по себе. Порой мне было с тобой весело — признаться, по этим моментам я скучаю так же сильно, как ты. С тобой никогда не делалось скучно. Но когда ты стремился дотянуться до меня… Словно хотел удостовериться, что я точно живу на одной планете рядом с тобой. А я вовсе не заслуживаю того, чтобы меня считали божеством. Мне и так поклоняются, как золотому тельцу. На тебя молятся, как на Господа. Но ты почему-то до сих пор комплексуешь и хочешь непонятного. Ты мечешься между желанием спрятаться от всего мира, стать отшельником — или стать разорванным любовью твоих фанатов. Ты всегда завидовал мне — ведь я всегда во всём знал меру. Я не выкачивал ресурсы до последнего, до истощения — а ты истощился. Твоя фантазия напоминает высохшее дно древнего моря. Все великие идеи уже воплощены, а ты всё не теряешь попыток найти в безжизненном песке воду или прекрасные ракушки — ты не прекращаешь попыток достигнуть недосягаемого. Я же срываю только те звезды, до которых могу дотянуться — некоторые ты сорвал по моей просьбе. Слишком уж они были высоко, но так и манили своим сверканием. Теперь у меня есть своя Вселенная — маленькая, уютная, обжитая, и я больше не хочу покидать её пределов. Коперник говорил, что наш мир заканчивается неподвижной сферой звёзд — я верю ему, и мне странно смотреть на тебя. Тебя, пытающегося проломить этот свод и посмотреть, что за ним. А там — ничего. Пусто. Один черный свет и звон. И в этом мире места тебе нет уж точно. Так же, как и в моем. *** Я честно пытаюсь забыть тебя. Но плохое помнится сильнее хорошего. Плохое — это наша разлука. Мы не сказали ни слова на прощание, даже не знали, что расстаёмся. Просто в какой-то момент перестали существовать друг для друга. Порой в мозгу просыпается нелепое желание приехать к тебе, извиниться, попросить прощения и, как бы глупо это не звучало — начать всё заново. Но мы — две фигурки на порванном гобелене, и прореху между нами уже не зашить. Я знаю — нельзя возвращаться к прошедшему только лишь за тем, чтобы снова заглянуть тебе в глаза и заправить за ухо мягкую прядь. Вернее, нельзя возвращаться к прошлому и думать, будто забыта вся боль и прощены старые ошибки. Нет, не забыто ничего — просто так нельзя. Так ты сделаешь себе только хуже. Нарушишь мой покой, о котором так переживаешь. Проще оставить все, как есть. Всё, что было у нас хорошего, я ценю не меньше тебя — ведь лучшие свои идеи я отдал твоему искусству, а себе оставил самое завалящее. Я боялся ударить перед тобой в грязь лицом, только и всего. Я горжусь тем, что мы сделали, и мне приятно думать — этих творений касалась моя рука! Моё имя теперь точно не сотрётся из истории — за этим я и шёл к тебе. После нас осталась музыка, а это ли не главное? Или ты считаешь иначе? Тебе уже не важно всё, что мы создали? Знаю, тебе важен только я. Но прости, я уже ничего не могу дать тебе. Я и не давал никогда — зачем, если мы даже и друзьями особо не были? Я пришёл к тебе ради другого. Но тебя это не останавливает — я чувствую, ты хочешь прийти и попросить меня хоть ненадолго вернуться к тому, что было прежде. Зачем тебе это? Мы и так уже сделали достаточно. Пожалуй, даже больше. Я не нашёл другого выхода, кроме как разорвать эти отношения между окончательно исписавшимся тобой и собой, ещё не разучившимся творить. Мне кажется, это оказался самый лучший выход. Но помни, если ты всё-таки решишься отыскать меня, а я однажды встречу тебя на улице — знай, я не обернусь.