***
Сложно жить когда ты отличаешься ото всех остальных. Сложно общаться с людьми, сложно сохранить семью целой из-за постоянных разборок, найти девушку, как хотели родители или даже купить квартиру. Сложно. Изначально люди приходят в этот мир с пустыми руками — у нас нет состояния, нет имени, иногда даже родителей нет. Но талант — это то, что мы проносим спустя года, с младенчества и до самой старости. Он развивается по мере взросления, если его не забрасывать, греет тебя в трудные моменты, поддерживает силами, которых они не видят, но ощущают. Единственное что Тэхён умел тогда — это играть на фортепиано. В семь лет тогда, он не особо понимал значимость своего таланта, да и до первого курса универа, в принципе, не будет понимать. Началось все тогда, когда ему только-только стукнуло семь лет. Родителей тогда потянуло отдать своего ребенка в секцию бокса или футбола. Например, что бы тот вырос высоким, сильным и мог дать сдачи. Но мальчик, особо питая страсть к музыкальным программам на еще тогда маленьком телевизоре тыкнул в изображение музыканта и заявил, что хочет быть как он. Мать, конечно, знатно удивилась, но виду не подала, летом отправив заявление в местную музыкальную школу их маленького городка — она была одна на всех. Еще через две недели Тэхён с матерью пошли на прослушивание, а когда жара уже стала невыносимой и все прятались в квартирах с кондиционерами, им пришел положительный ответ из той самой школы. Радости было полные штаны — мальчишка бегал по всей квартире с нечеловеческими визгами, не веря своему счастью. Ох, не чувствовала тогда его жопа подвоха. Первые три года прошли как в тумане — новые школы, новые знакомства и новые люди, которые не нравились маленькому Тэ еще тогда, но ему приходилось с ними видеться. Уже тогда его начали мучать частые философские вопросы, на которые он тщетно пытался найти ответы. Мальчишка начал понемногу расти вверх, становясь по росту таким же, как его одноклассники, что его тогда несказанно радовало. Родители начали чаще ссориться, но при сыне вели себя более-менее нормально. Он хоть и был мелким, но его привычка находиться там, где не надо и слышать то, что лучше не нужно было слышать, до добра не довела. Так он услышал за плохо прикрытой дверью разговоры матери с отцом. Мать упрекала отца в чем-то, а он пытался ее успокоить и избежать гнева своей жены. Чуть позже он узнал, что лучше бы мать его тогда не простила и гнала из дома взашей. Но, этого не случилось, Тэхён тогда ничего не понял, а они все дружно решили наладить семейные отношения, что получалось у них крайне нелепо и, честно сказать, безрезультатно. Их семья медленно, тогда еще совсем незаметно, но превращалась в сожителей, которым друг до друга нет почти никакого дела — только мать интересовалась делами сына и еще тогда проявляла к нему заботу. Да, кстати сказать, у него еще была девятилетняя сестра, Ким Туен*, младше его на год, и честно, лет до тринадцати он с ней практически не разговаривал. Тогда у них были странные, но нейтральные отношения, опять-таки, они не выглядели как брат и сестра, а как сожители. Старший ей помогал, она просила у него совета, но это было настолько редко и мимолетно, что он этого практически не помнил. Она была красива, всегда ходила с двумя косичками, и в отличие от брата была шумная, бойкая и слишком разговорчивая. Тэхён же был полной её противоположностью. В тринадцать лет, юноша уже хотел плюнуть с высоты своего детского максимализма на все школы. Когда начался переходный возраст, он хотел все бросить, потому что уже тогда понял что у него нет достойного будущего — кроме игры он не умел ничего, но даже ее хотел спрятать от чужих ушей, а ноты запрятать ото всех, что бы даже на глаза не попадались. Внешне Тэхён оставался все так же спокоен — гормональные всплески практически обошли его стороной, но он все же был немного раздражительней, чем прежде и это выбешивало его. Да, он уже тогда находил свое спасенье в музыке, но осознание своей никчемности топило его в водовороте глубоких сомнений, засасывая с каждым месяцем все глубже и глубже, не давая шанса вздохнуть или выбраться. Это чувство душило юношу иногда, в приступе кошмаров, которые внезапно приходили после долгого затишья. Он садился в угол своей комнаты, обнимая ноги, и от волнения кусал ногти, пока не засыпал там же. Он кричал, когда оставался один ночью в квартире, не стесняясь своего тонкого, как будто бы девячьего визга. Тогда жизнь казалась Тэхёну сущим кошмаром наяву. Сестра тогда начала таскать к нему в комнату виниловые пластинки с различной музыкой, а когда поняла что все кроме классики оставалось нетронутым под дверью, то подарила вместе с матерью проигрыватель на день рождения Тэхёна, от чего тот медленно таял и был безмерно благодарен им. К его шестнадцатилетию родители окончательно разругались, отец устроил скандал, из которого он понял, что его родитель долгое время изменял своей жене, а та ждала до последнего, надеялась, что ее муж образумится, но даже у нее не хватило терпения на его скотские выходки. Это был первый звоночек, последствия которого преследовали его еще несколько лет — отец благополучно делал попытки спиться и завести недолговременные связи, а мать в этот же вечер, собрав свои и детские вещи, покинула дом, который за последние шесть лет стал для нее тюрьмой. Дети, собственно, против не были. Новая квартира оказалась еще более мелкой, чем та, с которой они с матерью ушли, но стены не давили на мозг и не стоял запах мужских духов, а мягко пахло постиранным бельем и ирисками, что тогда успокаивали Тэхёна. Парень любил лежать на постиранных белоснежных простынях и вдыхать сладковатый запах. Кошмары хоть и ненадолго, но отступили, скрываясь в темных уголках сознания, обещая нагрянуть скорым визитом и поквитаться за долгое отсутствие. Школа была закончена на хороший балл, который, если честно, Тэхён ненавидел, потому что большинство его одноклассников сдали на высокий балл, последнюю неделю школы судача о скором зачислении в любимый университет, а он, как потеряшка, стоял поодаль и не знал, чего он хочет от жизни. Единственное что Тэхён умел тогда — это творить. Иногда забывался в мелодиях, иногда в карандашных набросках. В свои неполные восемнадцать юноша опять задумывался о своей собственной никчемности и бесполезности, но тут же себя отдергивал, надевал куртку, брал наушники и шел гулять по ночному городу, который каждый раз приветливо мигал огнями. Университет выбирался рандомом — Тэхён написал на каждой бумажке название университета и вытягивал ее, так было намного интереснее, чем тыкать своими пальцами в экран старенького ноутбука. Он не волновался при выборе, его совсем не интересовало куда он пойдет — он чувствовал, что нигде из этих бумажек ему нет места, но по настойчивой просьбе матери он должен был получить образование. На прямоугольном куске бумаги черным по белому, слегка кривым подчерком было выведено: педагог по хореографии. На том и порешили.***
— Тэхён, я уже тебе сто раз говорила, не разбрасывай листы по всей комнате, — в дверном проёме, который раз за вечер, показалась женщина, что бережно протирала стеклянный графин из-под сока голубым вафельным полотенцем. Юноша вскинул брови, разворачиваясь на стуле в сторону матери, и, поправив черный завиток на своей голове, усмехнулся. — Я уже сто раз говорил, что так нужно, я по-другому не могу. — Ну почему нельзя творить в чистой комнате? — мать рукой с полотенцем обвела комнату и глубоко вздохнула. Нет, Тэхён вовсе не был свиньей, он просто любил, когда все находится именно в таком порядке. Когда листы — еще чистые, с нотами или набросками — валяются по всей комнате тут и там, карандаши тоже затерялись где-то недалеко, стол занимали массивные бюсты людей и кружки с давно выпитым кофе, на кровати приютились тетрадки и некоторые книжки, которые затерялись в ворохе одеяла. Творческая личность Тэхёна отражалась и в мелочах — надетый на бюст мужчины коричневый берет, мандариновое дерево в углу стола, практически незаметное, разного размера лампочки, свисающие в основном над столом и кроватью. Все эти, на первый взгляд странные для обычных людей, вещи делали юношу исключительным, выделяющимся из серой массы среднестатистических людей. — Только дурак нуждается в порядке — гений господствует над хаосом, — с легкой усмешкой Тэхён вертит в руках карандаш, который до недавнего времени заносил над бумагой, чтобы записать отголоски мелодии в голове, которая сейчас разбегалась, грозясь распасться на хаотичные кусочки и напрочь вылететь из головы. Женщина недовольно цокнула языком, разворачиваясь и не до конца прикрывая дверь за собой, на что парень недовольно зашипел, поднимаясь со своего места и разминая затекшую от долгого сидения в одной позе спину. — Сколько раз просил закрывать двери, — проворчал Тэхён, закрывая дверь полностью и снова разворачиваясь к столу. Вдохновение приходило к нему, по его мнению, довольно редко, ненадолго скрашивая часы нахождения в четырех стенах с карандашами и листьями. Он находил нечто прекрасное в легком летнем ветерке, который ненавязчиво выветривал негативные мысли, в заманчивом танце пылинок. В предрассветных лучах солнца — когда он еще не ложился спать, работая над чем-нибудь. В спокойных минутах одиночества среди собственноручно созданного, такого уютного и такого правильного, хаоса. Это были мимолетные минуты блаженства — протяни руку и ощути все волшебство момента, которое золотистой пылью оседает на кончиках пальцев. Тогда, казалось, весь мир замирает при виде эстетичной красоты, не спеша портить недолговечный момент, который золотистой коркой воспоминаний будет оседать где-то глубоко внутри. Такие моменты нужно ценить, впитывать всем чем только можно, не упускать не единой секунды, данной творцу на его творение. Тогда душа не кривится, вываливая бурный поток эмоций на лист или клавиши, рождая на чистом листе, на нетронутых клавишах историю. Порой та была трагична, меланхолична, а бывала задорна, оставляя после себя в воздухе и на кончике языка сладковатый привкус мнимого счастья. Она была многогранна, была охвачена лавиной разносторонних эмоций, она с легкостью примеряла различные маски, приобретала множество форм и обличий. Она проскальзывала у Тэхёна тут и там — на разбросанных по полу листах, в коротеньких стихах и кривоватых карандашных набросках, в книгах, где подчеркнутые строчки отражали его мимолетное настроение, в движениях, во взглядах, в стиле, в каждой его редкой квадратной, такой необычной улыбке. Она расцветала у юноши хрупкими бутонами, оставаясь иногда невидимой для окружающих, но она ярко цвела внутри, осыпая некоторые осколки золотистой пыльцой, излечивая когда-то раненную душу. Отгоняя непрошенные воспоминания, Тэхён встряхнул головой и вновь склонился над листом бумаги, согнувшись на стуле в три погибели, чуть ли не касаясь носом до сих пор чистого листа. Та прекрасная мелодия, до прихода матери, крутилась у него в голове, выстраиваясь в ровную шеренгу из нот, а теперь они нагло прятались от него по разным углам — вовек воедино не собрать. Он с тихим стоном отложил бумагу и кинул карандаш куда-то в сторону, положив голову на стол и на всякий случай стукнулся об него пару раз, в надежде что ноты вновь встанут в стройный ряд у него в голове. Но, чудо не произошло. Вместо этого в дверь снова постучались и он, все так же не отрывая головы от стола, повернул ее в сторону звука. В дверной проем просунулась голова Туен, с неизменными косичками и смешными круглыми очками на носу, которые делали её большие серые глаза еще больше. Она любила носить цветные линзы, часто экспериментируя с сочетанием цвета глаз и нарядом, но так же сильно любила свои очки, которые представляли собой только аксессуар. — Тэхён-а, пошли гулять, а? Скоро как раз вечереет, а я одна не хочу, — Туен мило улыбнулась, — Что скажешь, братец? В ответ на все вопросы юноша закатил глаза и глухо зарычал, для верности еще раз стукаясь головой об стол, отчего темные вьющиеся волосы упали ему на лицо. Младшая сразу поменялась в лице, дуя губы и сводя брови вместе, обиженно ворча: — Тебе впадлу что ли? — Что мне будет за это? — пробубнил Тэ куда-то в стол, лениво пожимая плечами. — Ммм… Чизкейк? — сестра невинно захлопала глазками в сторону притихшего брата и мысленно взмолилась всем богам, которых только знала. — Нет. Не хочу. Туен нахмурилась, облокотилась лбом об косяк и пожала плечами: — Ну, а если скажем, я куплю тебе сборник Юкио Мисимы и угощу стаканчиком чая? На минуту в комнате воцарилось молчание, но Туен будто бы слышала, как механизм у Тэхёна в голове приходит в действие, натужно скрипя шестерёнками, постепенно набирая скорость. Ей ответ был вполне очевиден — брат любил книги, любил настолько, что завел собственный высокий стеллаж, который с каждым месяцем пополнялся различными сборниками стихов, народными и иностранными рассказами, мангами, различной научной литературой и лично исписанными Тэхёном папками листов, в которых можно было встретить что угодно. Воображение ее брата не имело чётко обозначенных границ, оно всегда стремилось прочувствовать, прикоснуться к неизведанному и вознестись в приобретенной истине, которая принимала с каждым разом различные формы. Тэхён обреченно вздохнул, медленно поднимаясь и разгибаясь в спине, от чего позвонки жалобно прохрустелись. Он медленно поднял веки, уставившись на сестру с самым прискорбным выражением лица в его арсенале. — Ладно, сволочь мелкая, уговорила. — Ты самый лучший, — Туен послала брату воздушный поцелуй и уже собралась уходить, как ей в спину прилетел жалобный вопрос. — А чай-то хоть какой? Надеюсь, не с крысиным ядом. — Тебя никакой яд не возьмет, у тебя у самого его много. А так с манговым сиропом, как ты любишь, — она подмигнула и развернулась на носках в дверном проеме. Как только дверь полностью закрылась, парень бросил обреченный взгляд на откинутый карандаш и тяжко вздохнул, отчего скомканные листы на столе отлетели к стене. Закатив глаза, Тэхён встал со стула, оказываясь напротив небольшого зеркала на стене, придирчиво рассматривая свое отражение, как будто его взгляд сможет поменять все в лучшую сторону. Не смотря на свой оседлый и пока довольно ленивый образ жизни, он был слегка широкоплеч, у него не было четко выраженной талии, но зато были красивые ноги, которые сейчас закрывали просторные штанины домашней одежды. Единственное, что Тэхён обожал в своей внешности были глаза. Не важно — с линзами или без них, они были глубоки, в них можно было легко захлебнуться или утонуть, если нет спасательного жилета или стальной выдержки. У него были от рождения длинные музыкальные пальцы с аккуратной ногтевой пластиной, мягкие черты лица, необычная, но теплая в редкие моменты улыбка, четко выраженные ключицы и узкие запястья. Раньше он чувствовал себя неудобно среди других людей, считая себя гадким утенком, но после долгих корпотливых опытов и экспериментов с собой он нашел свой стиль, который был как отдушина на сердце, стоило ему выйти за порог дома. Он любил осеннюю пору, когда погода, до этого яркая и в некоторых моментах шумная из-за живности, сменяла свой наряд, становясь спокойной и покладистой. Тогда Тэхён открывал шкаф и первым делом доставал берет, который полюбился ему сразу, потом в ход шли белоснежные рубашки и мягкие свитера неброских цветов, которые согревали и сердце, и тело. Брюки и великоватое кремовое пальто с шарфом дополняли его образ. В таком виде он страстно любил две вещи: фотографировать на любимый старенький фотоаппарат, прогуливаясь вдоль золотых крон и спокойных рек, запечатляя те моменты, которые неприменно распечатаются и окажутся на прикроватной стене, и рисовать, засиживаясь в любимой теплой кофейне недалеко от дома, заказывая какао и чизкейк, или сидеть в парке с живописными видами, вдохновляясь ими и стихами в сборниках, которые в такие моменты часто оказывались в его сумке с альбомом. Он любил осень всем своим сердцем. Любил наблюдать за редкими клиньями птиц, куда-то в очередной год летевшими, за мерным падением листьев в воду, где они раскачивались на небольших волнах, словно те пели им колыбельные, за перерождение старого в новое, более совершенное. После долгой спячки природы каждый год кажется, что цветы стали пахнуть слаще, бутоны стали ярче, а небо стало будто более приветливо. Тэхён и сам не заметил, как на лице стала вырисовываться теплая улыбка, а по пальцам прошел легкий, практически невесомый электрический разряд. Даже если сейчас стояло лето. Даже если прохладная осень наступит только через два месяца и принесет с собой первый курс нелюбимого университета — она все равно оставалась его любимицей, которую он ждал с небывалым трепетом. Золотистые листья в осеннюю пору — единственные друзья, прохладный ветер — поддержка в трудные моменты, а яркие закаты — верные спутницы вдохновения. Муза приходит к нему с лёгким холодом, с уходом птиц, с частыми дождями и налетом воодушевления. — Ты там долго еще стул будешь греть? — послышался крик Туен откуда-то из коридора и Тэхён тяжело вздохнул, потирая переносицу. Он любил свою сестру, очень сильно, но иногда хотелось закрыться у себя в комнате и выходить только в туалет, что-бы никто его не трогал и подсовывали незаметно еду под дверь. — Скоро буду, не ори, а то всех белок испугаешь! — Если ты не поднимешь свою жопу, то не белкам следует меня пугаться, а тебе, Ким Тэхён! — Ой, напугала, писаюсь кипятком от страха! — с улыбкой прокричал Тэ, так и не встав со стула. — Собирайся, засранец, иначе познаешь всю мощь моего сокрушительного гнева! — Фу, грубиянка, — он притворно надул губы и сложил руки на груди, откидываясь на спинку стула и шаря взглядом по комнате в поисках одежды. Вечером на улице было уже прохладно, поэтому парень, особо не задумываясь, напялил поверх домашней футболки черную большую джинсовку с подвернутыми до локтей рукавами, черные свободные джинсы, натянул на запястья несколько браслетов из крупных бусин и любимое кольцо в виде обвивающей палец змеи. В руках неизменно был зажат альбом с легкими зарисовками, за ухом — карандаш, а в кармане джинс покоились наушники. Кто бы что не говорил, ему нравилось, как он выглядит. За дверью послышался топот, а потом в его комнату протиснулась голова сестры. — Я убила бы тебя, если бы ты стоял несобранный, Богом клянусь. Тэхён лишь усмехнулся, поправив футболку, и с укором взглянул на Туен. Сейчас она полностью открыла дверь, поэтому ее можно было разглядеть. Две неизменных косички остались на своем месте, губы были подкрашены любимым кокосовым блеском. На ней не было макияжа, а одета она была в короткий белый топ, длинные черные джинсы с нарисованными Тэхёном алыми змеями, маленьким черным рюкзаком за спиной и красной кожанкой. Она всегда, по мнению Тэхёна, была прекрасна — заспанная, с надутыми губами и немного опухшими от недосыпа лицом, в домашней одежде, когда внимательно смотрит фильмы, готовит, напевая что-то, или делает домашнее задание, лежа на полу в гостинной, когда собиралась на деловые встречи, в черной облегающей юбке и светлом пиджаке, когда уходила на праздники в коктейльных платьях или смелых костюмах. Она всегда была притягательной, когда кусала кончик карандаша, задумываясь о зарисовке нового костюма, который бы украсил в будущем её коллекции одежды, о которых так мечтала, когда щурилась от солнца и улыбалась, будто бы она самый счастливый человек на свете, когда морщилась от холода любимого мятного мороженого, когда аккуратно ставила пластинки на граммофон, а с первыми нотами начинала мерно раскачиваться из стороны в сторону под мелодию, когда заправляла мешающиеся прядки волос за ухо, когда громко смеялась от глупой шутки или плакала над очередной комедией или грустной книгой. Она умела располагать к себе людей своей открытостью и неизменно делала их счастливыми. Она была разносторонней, как сейчас: с братом общается открыто, не стесняясь выражений, с работодателями она вела себя учтиво и вежливо, за друзей могла порвать, а недругов послать нахер. Тэхён проморгался, выпадая из своих размышлений снова в реальность, и окинул сестру оценивающим взглядом. — Хорошо выглядишь, систер. — Спасибо, я знаю, — наигранно хмыкнула Туен, откинув мешающуюся прядку волос с лица, и посмотрела на брата, — Ты как всегда выглядишь так, будто готов все красивые виды перепечатать своими руками-принтерами на бумагу, и получится как всегда красиво. Да, несомненно, Тэхён любил рисовать, но это не было его страстью, как музыка. Рисование он принимал с радушными объятьями, любил зарисовывать какие-нибудь детали в графике в свой потрепанный альбом, который заменял ему и холст, и нотную тетрадь. — Я знаю, — немного улыбнулся парень на похвалу, в последний момент хватая свою небольшую светло-коричневую сумку через плечо для того что бы ходить за новыми книгами или для альбома, который иногда после долгого рабочего дня неприятно оттягивал руку. — Шевели булками, иначе не успеем прогуляться до книжного магазина!***
Летний вечер встречал легкой прохладой и негромким шелестом листьев на длинной аллее около реки. Любимое и единственное место для уединения находилось именно здесь, в самой крайней и скрытой от чужих глаз беседке, которую обвивал плющ, из которой открывался самый потрясающий вид на природу. В нее никто не заходил — белая краска была облуплена в некоторых местах, около скрипучих ступенек проросли дикие цветы, а на плоском краю крыши чирикали птицы в гнезде. Вокруг настолько густо росли деревья, что прикрывали своими кронами все вокруг, создавая кокон, а кусты дëрена около дорожки разрослись так, что скрыли ее. Остальные беседки были как на подбор: аккуратные, не заросшие, с чистой краской, в них часто сидели парочки или пожилые дамы, задумчиво глядевшие куда-то вдаль. Когда-то и это место было одним из многих: аккуратным и посещаемым, но власти разбили парк около аллеи и кустарники быстро разрастались, поэтому беседка постепенно пропала из виду. Никто и не заметил пропажи — целая линия деревьев и беседок, одной больше, одной меньше. Сколько бы Тэхëн не приходил сюда, она пустовала. На небольшом круглом столике посередине лежали опавшие листья, на скамейке не высохли мелкие лужи от недавнего дождя, а птицы как обычно щебетали где-то наверху. Он также любил приходить сюда понаблюдать за пышно цветущей спиреей, которая раскинула свои ветви в самом дальнем углу поляны перед беседкой, за ярко пахнущими лилиями, которые несколько месяцев назад он посадил сюда намеренно, чтобы сладкий аромат стал частью этого Богом забытого места. Он приходил сюда понаблюдать за пробивающимися лучами солнца сквозь множественные ветви высоких деревьев, за белоснежными и голубыми бабочками, что любили сюда прилетать. Тэхëн, пробравшись сквозь стену из кустарников, легко улыбнулся и, пройдя по небольшой поляне поднялся по скрипучим ступенькам, доставая из сумки тряпку, которую носил с собой для таких случаев. Вскоре от грязи, воды и листьев не осталось ничего, а поверхность стола и скамеек блестела от чистоты, немного поблескивая в постепенно уходящих лучах солнца. Парень присел на самый край скамейки, раскладывая по чистой поверхности белые листы, блокнот, стаканчик с чаем, новый сборник рассказов любимого писателя и карандаши разных размеров. Проведя по корешку новой книги пальцами, Тэ расслабленно закрыл глаза, вслушиваясь в тихий стрекот цикад и шелестения листьев на ветру, что дарили простое, чистое удовольствие. Он свято верил, что счастье и покой таятся в самых простых вещах: звуках природы, шероховатости страниц под пальцами, легком сладковатом запахе, в слегка ослепляющем свете солнца, что красиво падал на лилии или кривоватых линиях набросков. В иногда несправедливой и лживой реальности можно было найти уголок смирения и умиротворения, где каждый жест или предмет может приносить спокойствие. И это было именно оно.