Из личных записей Чон Хосока 10.02.1953
*****
В далеком 1946 Америка была взволнована проблемами расовой сегрегации, переводом экономики с военного на мирное производство и, бесспорно, началом «холодной войны». А как же мода? Она волновала лишь женщин. Дизайнеры, вдохновляясь прекрасными дамами, наперебой создавали одежду, которая могла бы подчеркнуть красоту женской фигуры, в то время как мода мужчин заключалась в утилитарной одежде исключительно неброских цветов, дабы не выделяться из толпы. Чон Хосока, тогда еще двадцатичетырехлетнего парня, что лишь недавно вернулся в родной Нью-Йорк после долгих лет на фронте, такое положение дел отнюдь не устраивало. Разве мода — это только для женского пола? Чем мужчины хуже? Почему им это не доступно? Неужели для такого мира он ночами напролет пытался на ощупь, из-за отсутствия освещения в сыром бараке, понять, как была пошита его военная форма? Бесшумно, чтобы не разбудить уставших сослуживцев, он водил дрожащими от холода руками по собственному телу, по грубой ткани формы, по твердым швам, лишь бы мысленно воспроизвести процесс пошива. Для такого мира он ежедневно нацарапывал пустой гильзой на засохшей земле десятки вариантов выкроек, что вскоре были безнадежно погребены под слоем пыли, грязи и крови? Не для такого мира он раскроил форму погибшего товарища и краденой медицинской нитью сшил из нее перчатки в стремлении уберечь свое единственное сокровище — свои руки. Не для такого мира он выживал. Но раз уж остался жив, то посчитал своим долгом изменить мир мужской моды. Родители остались в безобидном прошлом — в раннем детстве, где ярко-оранжевые закаты, размытые лица бабушек и дедушек, шумные поезда с Кванджу до Сеула и пересадки до самого Нью-Йорка, в мирных годах школы, когда слезы от разбитых коленок и первые настоящие друзья. А в тягостной современности двадцатичетырехлетний ветеран войны Чон Хосок отправился на поиски собственной судьбы, покинув родительский дом. Деньги, прежде отложенные отцом на университет, в котором Хосоку так и не довелось поучиться, были потрачены на небольшую, но уютную студию, примитивные швейные приспособления и зарплату парочке помощников. Преисполнившись любви к одежде и боевого настроя, Хосок всецело посвятил себя созданию своей первой мужской коллекции. Эскиз за эскизом, расчеты, лекала, крой, пошив. Он продумал все до последней ниточки, собственноручно сострочил первый костюм и продолжил усердно работать над коллекцией вместе с помощниками. Еще тогда, привыкший к чести в армейских кругах, наивно-доверчивый, он не знал, что в суровом Нью-Йорке даже самые добродушные люди порой бывают коварнее матерых преступников. Истинное искусство, свежее, непривычное, уникальное, неповторимое, захватывающее. В конце осени 1946 года коллекция Хосока покорила мир. Каждое новостное издание Америки жаждало заполучить эксклюзивную информацию о малоизвестном дизайнере, что столь дерзко ворвался в серые будни мужской моды. Невинный мир Хосока рухнул в тот момент, когда он увидел свою личную фотографию на развороте «New York Times». Хосок с тихой ностальгией вспоминал тот день, когда ходил с родителями по шумным улицам Нью-Йорка, рассказывал им о воплотившейся в жизнь мечте, показывал готовые эскизы своей первой коллекции, а они любовно подбадривали сына. На дворе был конец апреля, солнце нещадно слепило глаза, но Хосок улыбался всей душой, пока отец фотографировал его — счастливого парня в строгом костюме собственного пошива. В руке он держал папку с набросками будущей коллекции, а за его спиной возвышалось поместье одного состоятельного господина. Поместье, которое неожиданно для самого Хосока спустя годы станет его. Ныне же сие доброе воспоминание было омрачено гнусным предательством. Пусть в самой фотографии не было ничего плохого, сонмы запутанных мыслей живо роились в голове парня. Сегодня его помощники продали безобидную фотографию, что памятно висела на стене студии, завтра же на ее месте окажется эскиз, а может и вовсе лекало. Такого предательства Хосоку не хотелось пережить, посему он, опережая события, более ни одному человеку не позволил вмешаться в процесс создания коллекции. Помощники были уволены, но сам Хосок не собирался останавливаться после разового успеха. Шли года, создавались новые коллекции, оборудование заменялось усовершенствованным, менялось качество материалов, вместе с тем менялись и вкусы парня. Не менялась только его любовь к моде, которой он преданно инкрустировал свои творения. Многие модельеры последовали его примеру, начав создавать изысканную мужскую одежду, помимо женской. Чувством стиля Чон Хосока восхищались. Богатые мужчины с удовольствием приобретали брендовые костюмы J-hope, бедные довольствовались низкокачественными подделками, а женщины становились все более требовательными к стилю одежды своих мужей или ухажеров. Нынче тридцатому году жизни Хосока предстоит превратиться в тридцать первый. Его имя у всех на слуху, он стал иконой стиля, законодателем мира мужской моды, но об руку с популярностью появились и не всегда приятные обязательства. Изо дня в день почтовый ящик у его поместья доверху забит письмами-приглашениями на различные мероприятия, некоторые из которых непозволительно игнорировать, как, например, ежегодный светский раут.*****
10.02.1953 В парадных залах рьяно буйствует напыщенный дух роскоши. Мягкий свет трехъярусных хрустальных люстр едва заметными радугами спадает на плечи светского общества. По вольготному пространству залов расставлены искусные стеклянные скульптуры всевозможных форм и размеров, вызывающие не менее бурные споры, чем абстрактные картины, обрамляющие солнечно-желтые стены. От обилия ярких цветов на стенах у Хосока кружится голова, из-за чего он неподобающе своему статусу опускает взгляд на лазурный пол. Хосок вальяжно прогуливается по залам, стараясь не задерживаться подолгу на одном месте. Бокал белого вина нетронуто красуется в руках мужчины, даже алкоголь не разбавил бы скуку светского раута. Единственная забава для Хосока — наблюдать за сконфуженными лицами джентльменов, когда они обнаруживают друг у друга идентичные наряды. За последние годы на светских раутах несомненно приумножилось количество подобных случаев, ведь едва ли не каждый состоятельный мужчина гордо расхаживает по залам в костюме J-hope. Хосок с улыбкой отвечает на рукопожатия джентльменов, чувствуя боль в ладони от их количества. Пожалуй, к этому он привык еще с прошлогодних раутов, от которых этот отличается разве что слишком пикантным антуражем. Мужчины вновь болтают о работе, скорее меряясь размерами кошелька, чем пылая искренней любовью к своему делу. Кто-то, подобно Хосоку, бесцельно блуждает по залам, а кто-то утомленно останавливается возле других людей, присоединяясь к дискуссиям. Леди же, как и прежде, очаровывают всех и каждого. Даже Хосок порой засматривается на них, правда не с любовью, как им хотелось бы, и не со страстью, а лишь профессионально восхищаясь роскошными платьями. Модельер останавливается у арки главного зала и пристально изучает взглядом помещение в надежде найти место для отдыха. Первым делом в глаза бросается дюжина костюмов с его недавних коллекций, взгляд скользит дальше по шумной толпе и загипнотизированно застывает на чей-то фигуре. Не на вычурной одежде, не на костюме J-hope, а на острых плечах, строго ровной спине, изящной талии и губительно стройных ногах. Расположение мужчины позволяет Хосоку видеть лишь игривую россыпь медовых волос вместо лица обладателя идеальных параметров. Идеальных для модельера. Лично Хосок еще не измерял их, но собственные глаза его редко подводят. Ему не нужно видеть лицо мужчины, чтобы понять, что это тело, от которого он не способен оторвать взгляд, совершенно. Эту фигуру нужно облачать в самые изысканные ткани, а не грязно-серый шевиот, грузно висящий на точеных плечах. Хосок определенно знает, каких шедевров достойно это тело, уже молчаливо обдумывает сотый макет грациозного одеяния. О святые небеса, ноги модельера зачарованно движутся по направлению к идеалу. Хосок деликатно присоединяется к столпотворению людей, среди которых затерялась светло-русая макушка. Краем глаза улавливает на себе восхищенные взгляды близстоящих, улыбки, расцветающие на их лицах, и вежливые кивки головой. Лишь мистер совершенство по-прежнему вслушивается в разглагольствования зрелой дамы о непонятном для нее современном искусстве, не обращая внимания на пополнение слушательских рядов. Хосок пробирается вглубь импровизированного круга людей и останавливается напротив русоволосого мужчины. Однако, увидев его лицо, модельер с замиранием сердца выясняет, что его идеал вовсе не мужчина, а лишь очаровательный юноша. Пламенная молодость освежает его красоту, медовые волосы спадают на бледный лоб, длинные ресницы отбрасывают театральную тень на скулы, а тонкие губы слегка разомкнуты, хоть из них не вылетает и слова. Спереди талия скрыта бортами коричнево-серого пиджака, но гордо расправленные плечи, как и тонкие ноги, четко просматриваются сквозь шершавую ткань. Его божественные ноги не скроет ни одна ткань мира. При взгляде на них душу затапливает немыслимое желание творить, опьяняя Хосока сильнее вина, что этим вечером нетронуто блестит в бокале. Юноша одет в неплохой брючный костюм классического кроя, но грязно-серый шевиот выглядит дешево и аляповато, что вызывает определенные вопросы. Ежегодный светский раут является весьма закрытым мероприятием, на которое трудно попасть, не имея соответствующего уровня материального достатка. А состоятельные люди обычно пристально следят, чтобы их внешний вид подчеркивал статус. Тогда как столь молодой человек в подобном костюме оказался на этом рауте? — Мадам, прошу простить мою дерзость, но Ваши рассуждения кажутся мне ошибочными, — деликатно прерывает монолог дамы русоволосый юноша. На мгновение главный зал изумленно затихает, в воздухе повисает настораживающая атмосфера тревоги. Люди заинтригованно переглядываются и оживленно подбираются ближе, утолщая кольцо слушателей. Каждый увлеченный взгляд и порой уж больно громкий шепот осуждения исправно игнорировался юношей. — Прошу прощения? — презрительно тянет женщина, впиваясь в юношу ядовитым взглядом прищуренных глаз. Ее лицо сереет в тон седым прядям волос, а подбородок задирается кверху, демонстрируя крайнюю степень чванливости. Присутствующие возбужденно перешептываются в ожидании курьезного скандала. Седовласая дама является женой видного сенатора, подобные же высказывания в ее сторону могут привести к дурным последствиям. Но юноша держит спину так же ровно, как и до этого, обводя женщину безразличным взглядом из-под густых ресниц. — Мадам, я весьма уверен, что Ваши мысли противоречат современному укладу общества, — низким тембром повторяет идеал. Хосок напоминает себе о необходимости моргать и начинает вслушиваться в слова юноши, не отводя завороженного взгляда от его тела. — Искусство исконно не может быть, как Вы выразились, неправильным, а современные веяния лишь расширяют границы человеческого самовыражения. Вы, должно быть, не ознакомлены с произведениями Джексона Поллока. Впрочем, абстрактный экспрессионизм не каждому дано понять. Но я возьму в расчет Ваше мнение, — юноша учтиво кивает головой и окидывает толпу искристым взглядом, словно выискивая несогласного со своими словами. Джентльмены под руку с дамами разбредаются по залу, не желая попадаться разозленной жене сенатора на глаза, и взгляд совершенства впервые встречается с усталым взглядом Хосока. Жена сенатора, лишившись внимания зрителей и русоволосого умника, впадает в некую манерность. Она плавно разворачивается и с эстетной нарочитостью уходит, громко цокая каблуками по лазурному полу. Главный зал погружается в гулкий шум разговоров и наигранных смешков, забывая о выступлении светло-русого юноши. Лишь Хосок продолжает стоять напротив. — Мин Юнги, — слышит модельер низкий голос, вслед за которым появляется протянутая ладонь. Хосок замедленно моргает, опускает взгляд вниз и с заминкой пожимает руку юноши. Лицо мужчины озаряется солнечной улыбкой, и он спешно представляется в ответ, даже не подумав, что его имя, вероятно, известно каждому присутствующему.*****
Блуждая по парадным залам, Юнги скромно делится с Хосоком своими мыслями о необычном способе художественного самовыражения их современника Джексона Поллока. В каждом зале находится статный джентльмен или любезная дама, что пытается втянуть модельера в активную дискуссию, но он вежливо откланивается, предпочитая послушать вдумчивый рассказ Юнги о мечте встретиться вживую с Поллоком. Устав от ходьбы, они останавливаются у картины в углу малого зала. Юнги молча вглядывается в витиеватые линии на причудливом холсте, призывая Хосока смотреть в саму суть картины. Модельер искренне пытается понять идею, заложенную в сложную композицию, но взгляд невольно перескакивает на задумчивое лицо Юнги. На юношеском лбу залегли едва заметные складки, голова чуть наклонена вбок, а глаза оценивающе прищурены. Бокал красного вина грациозно застыл в его пальцах, как истинное произведение искусства. Хосок опускает взгляд на свой бокал и впервые за вечер смакует на языке душистое белое вино. Когда Юнги надоедает безмолвно рассматривать картину, он начинает вслух раздумывать, как бы выглядела эта картина, если бы была выполнена знаменитой «техникой капельного орошения» Поллока. Казалось, абстракционизм он мог обсуждать вечно, и Хосок понимал его, ведь нынче эта тема являлась весьма провокационной, и оттого невероятно заманчивой. Но перейдя порог тридцатилетия, модельер понимает, что сплетни и провокации теперь интересуют его меньше живых людей. О себе Юнги говорит менее охотно, чем о великом идеологе абстракционизма Джексоне Поллоке, Хосоку удается утолить лишь каплю интереса из океана таинственности. Юнги двадцать один год, его родители не обладают солидным количеством денег, и сам он не богатей, а обычный студент Колумбийского университета. Впрочем, не совсем обычный. Предпоследний год его обучения подходит к средине, и он с гордостью значится лучшим студентом кинематографического факультета. Хосок выражает искреннее восхищение юношей, метко жонглируя забавными примечаниями, от которых на лице Юнги расцветает очаровательная улыбка, услаждающая раскрытие тайны его появления на светском рауте. Профессор Ким Намджун, широко известный своими заслугами в киноиндустрии, за неимением дамы своего сердца, решил взять лучшего студента своей кафедры как своего «плюс один». Для Юнги же было бы кощунством отказываться от возможности встретиться с самыми солидными современниками. Возможно, глубоко в душе он таил надежду встретиться здесь с Поллоком, но тот не явился. — Позвольте поинтересоваться, где же Ваш «плюс один», мистер Чон? — взгляд Юнги уверенно пробегает по залу, как будто он смог бы по одному лишь внешнему виду определить спутника Хосока. Ожидаемо ничего не выходит, и он прячет глупую ухмылку за бокалом красного полусладкого. — Как же Вы могли не заметить, мистер Мин? — модельер расставляет полусогнутые руки в стороны и с серьезным выражением лица крутит головой вправо-влево. — Вот же он, — Хосок одергивает борта атласного пиджака и проводит руками вдоль всего костюма. Нежно-кремовая ткань лоснится в свете хрустальных ламп, отчего мужчина кажется настоящим ангелом, что бесконечно излучает сверкающее сияние и душевную доброту. Одни лишь боги знают, чего стоит Юнги соблюдать спокойствие в разговоре с творцом мужской моды. Безрассудная ли это гордость, то ли нежелание показаться льстивым простаком — что-то не позволяет ему выказать и толику своего восхищения. Хосок первым расплывается в снисходительной улыбке, наблюдая за задумчивым лицом Юнги. Студент запоздало улавливает саркастические нотки в словах мужчины и, прикрыв глаза от забавного смущения, обнажает десна в обескураживающей улыбке. — Вы не привыкли расставаться со своим компаньоном, не так ли, мистер Чон? — подыгрывает Юнги, допивая последний глоток вина из бокала. — Вы правы, мистер Мин. Это мой верный друг и лучший товарищ, — кивает Хосок, демонстративно поправляя идеально ровный воротник с широко расставленными концами. Юнги настолько опьянел, что не может заставить себя убрать глупую улыбку с лица.*****
Хосок покидает светский раут в свете серебряных звезд, тая в сердце сожаления о скоропостижном прощании с Юнги. Впервые за последние годы его захлестнуло вдохновение лишь от присутствия другого человека рядом. Не штучное желание творить, а нечто живое. Вдохновение от его вида, фигуры, поведения и слов. Хосок потерял это чувство, но навсегда сохранил Юнги в своей памяти и на пожелтевших страницах личных записей.