«Теперь ты, по крайней мере, знаешь, что мне не так легко потерять голову». — Ольгерд фон Эверек
Шум и гам в логове жутком, где вино текло рекой, а мужья проигрывали в карты даже собственных жен, всегда привлекали в новиградский кабак «Тесные норы» самые низшие слои общества, среди которых основную массу составляли бандиты да разбойники, если когда и имевшие представления о чести, достоинстве, милосердии, то давно забывшие эти представления как элемент ненужный и малополезный. Русана работала в «Норах» уже почти год, заставив себя привыкнуть и к местному колориту, и к посетителям, чьи грязные руки то и дело отвешивали ей крепкий шлепок по заднице, так и норовя ухватить покрепче да усадить на коленки, и даже казалось почти безвозвратно забыла про прежнюю жизнь, где ей не приходилось танцевать на бочке для развлечения пьяных мужиков под громкий свист и пошлые предложения. Она старается не смотреть на чьи-то лица, не слышать чей-то голос, полностью отдаваясь лишь музыке бродячих артистов, извечно занимавших место под лестницей, ведущей на второй этаж, после чего споро собирает брошенные ей под ноги монеты и выбегает через черный ход, стремясь как можно скорее достигнуть дома. Дом. Та гнилушка, на чердаке которой они с братом снимали жилье, никогда не могла сравниться с той простой, но уютной избой, в которой когда-то жила маленькая семья, неродовитая и небогатая, всего лишь торгующие крестьяне, стремящиеся дать своим детям дорогу в будущее. Дать дорогу не получилось, а с недавних пор не стало и семьи. Отца убили на тракте реданцы, что грабили пограничные темерские деревни, матушка скончалась от хвори, унесшей ее жизнь холодной зимой, и остались лишь Русана с братом, Волебором, да и тот одичалым стал, взялся разбойничать, все больше отдаляясь от сестры и мало интересуясь ее проблемами. Не знал он и ее занятости, не ведал ее горестей, а вскоре вовсе пропадать стал, как говорят, присоединившись к бандитам на тракте, в их логове ночуя и с ними же награбленное разделяя. То была горячая майская ночь, воистину колдовская да дикая, когда гремел кабак сильнее пущего, народ честной за милю пугая, и танцевала Русана на столе в центре зала, привлекая к себе десятки алкующих взоров. Вздымалась ее красная юбка, стройные ноги оголяя, стучали каблучки по дощатой поверхности, звенели дешевые браслеты на тонких запястьях. Она чувствует эти взгляды, полные грязных помыслов и скрытой агрессии, но музыка так уводит ее в бешеный ритм, что она даже не замечает, как кто-то вскакивает рядом на стол, опомонившись лишь тогда, когда сильная мужская рука хватает ее за талию, а потом и вовсе переваливает через плечо, будто мешок с картошкой. — Убери свои руки! — Принимается было кричать девушка, но потом узнает саблю, что висела у наглеца на боку, и страх сковывает горло. — Волебор? — Он самый. — Рявкает мужчина, резко скинув девушку на табурет. — Так вот чем ты здесь занимаешься. А я-то думал, откуда у сестренки золотые, коль мои деньги она видеть в глаза не хочет! Брат не ударит, знает Русана, брат просто беспокоится. Но слишком уж изменился тот, кто когда-то в детстве носил ее венок из одуванчиков и клялся, что всегда будет рядом, что бы не случилось. Волебор сбрил свои густые темные волосы, оставив лишь чуб, спадающий на левый бок, снял простой отцовский кафтан и теперь носил нарядный щегольский кунтуш, а шрамы, ранее украшавшие лишь руки темерца из-за тяжелой работы в поле, теперь красовались даже на лбу, совсем еще свежие, окончательно превратившие его из крестьянского паренька в матерого разбойника. — Девица не промах. Знает, что делать. Русана наконец отводит взгляд от брата и видит перед собой целую ораву настоящих преступников, с горящими от выпитого глазами и лихой ухмылкой на устах. С их места открывался отличный обзор на тот стол, где танцевала девушка, а значит Волебор видел весь номер, от самого начала, когда сестра шла мимо пьяных вусмерть мужланов, призывно качая бедрами. Она задерживает свой взгляд на одном из разбойников, рыжеволосом, с короткой бородкой, и его безразличный взгляд цепляет больше всего, сильнее чужих масляных взоров. — И сколько же тебе платят за виляние задом? Русана тотчас некрасиво кривит губы, не удостоив мужчину ответом, и поднимается к брату, так и стоявшему над ней в ожидании покаяния. — Давай поговорим дома. — Я не собираюсь возвращаться в эту хибару, и ты манатки собирай. Балакать по пути будем. — Зачем мне собираться? Девушка чувствует на себе взгляды этих разбойников, насмешливые, предвзятые, любопытствующие, но именно от холодного взора рыжеволосого бандита становится страшнее всего, будто мелкая дрожь пробегает по всему телу. — Атаман разрешил взять тебя в усадьбу. Нехер прозябать в этой норе. — Танцами будешь нас развлекать! — Хлопает в ладоши один из разбойников, под одобрительный смех остальных. — Мы тебе тоже стол поставим, аль бочку выкатим. Ты как предпочитаешь, дорогуша? — Я предпочитаю грязную хибару! — Русана вырывается из протянутых к ней рук брата и пытается спешно скрыться, позабыв и про договор с корчмарем танцевать до рассвета, и про уже кинутые ей на стол монеты. Она успевает пробежать совсем немного, как ее догоняет Волебор, уже грубее ухватив за предплечье и резко развернув к себе лицом. — Ты чего творишь, дура? Да еще и при атамане! Ты хотя бы знаешь, кто это? — Нет, ты не сказал, с кем связался. — Связался? — Усмехается Волебор в усы. — Это Кабаны, сестренка, попробуй с ними не свяжись. Я за тебя месяц лоб расшибал, так и думал ты тут в говно влезла! Хотя бы не шлюха… — Да как ты смеешь? — Взрывается девушка, стараясь освободиться из крепкого захвата, но мужчина лишь сильнее сжимает пальцы на ее плече, другой рукой схватив за лицо. — Пусти, больно же! — Осади и слушай. Я должен Ольгерду две тысячи крон. С каждой добычи я отдаю часть. Как расплачусь, мы еще накопим и свалим, купим свой дом. Как был у нас, помнишь? Русана молча кивает, успокоившись лишь тогда, когда брат полностью отходит от вспышки гнева и заключает ее в объятия. Раньше она не боялась его, раньше он не смел даже грубо ответить сестре. А теперь он даже по волосам ее гладит со странной смесью любви и грубости, все уговаривая ее пойти за ним. — Я не позволю тебе больше заниматься этим. Будешь по хозяйству хлопотать в поместье. — Волебор отстраняется также резко, как и лезет обниматься. Он берет сестру за руку и ведет ее к тому дому, где они снимали жилье. — Пошли, надо собрать барахло.***
Усадьба фон Эвереков была богатой, с обширными владениями, которые простому люду лишь сниться могли, и лишь завидев большое имение с пышным садом и множеством беседок, что скрывались за высокой стеной, закрывающей владения от посторонних глаз, Русана вмиг почувствовала себя еще более бедной, презренной и какой-то неуместной, нежели в уже привычных условиях кабаков Новиграда. Волебор взял с собой все, что можно было унести ценного, не обращая внимания на простесты со стороны сестры, и даже плату за месяц, что девушка оставляла каждый раз на кухонном столе первого этажа, он велел оставить при себе. Русана боязливо жалась к нему, такому большому и такому родному, как и в детстве, да вот только ощущение чуждости, что поселилась в единственном оставшемся в живых родиче, отталкивала и все больше погружала в беспокойные, темные мысли. Шайка Кабанов вела себя вульгарно, и хотя Волебор утверждал, что они все — дети из аристократических семейств, с детства обучавшиеся фехтованию и верховой езде, на деле эти самые аристократы вели себя не лучше пьяных кметов, отличаясь непомерным самомнением из-за благородного происхождения. Что в этой компании забыл простой крестьянский парень, Русане было до сих пор не понятно. Брат умалчивал все детали знакомства с Ольгердом, уклончиво и неохотно отвечал на вопросы. Сам атаман приковывал к себе внимание девушки против ее же воли, и она втайне рассматривала его всю дорогу, отмечая про себя и отстраненную манеру мужчины держаться со своими людьми, и огромный шрам, полосующий голову, заимев который любой человек уже должен бы предстать перед богами, и воистину волчью пустоту в холодных глазах, вероятно столь глубоко забравшуюся в его сердце, что уже не вытравить ничем. Когда фон Эверек принялся отдавать распоряжение Кабанам, обсуждая с ними какие-то дела касательно некого визита к живущим близ Оксенфурта помещикам, Русана не смогла сдержать презрительной усмешки, ведь именно по вине таких же ублюдков, как этот Ольгерд, ее отец погиб на тракте, отказавшись отдавать добро реданцам, что остановили его на границе, а после его смерти все торговое дело — многолетний труд не одного поколения — захирело и пришло в упадок. Говорят, старый Бордек дрался одной оглоблей против семерых и троих уложил четким ударом в голову, но потом ему всадили саблю прямо в грудь и он захлебнулся кровью, тем не менее не выпустив простецкого оружия из руки. — Так, а теперь к делам менее значимым. — Атаман медленно разворачивается на каблуках, пытливо вглядываясь в лицо Русаны, стоявшей у лошади со скромным кульком каких-то вещей из дома. — Что ты умеешь, девица? Ну, кроме как танцевать в кабаках для черни, разумеется. Чернь. Лицо девушки слегка кривится от его слов, но она быстро берет себя в руки и выходит вперед, уже более не прячась за спиной брата, как пугливый щенок. — За лошадьми следить могу. Она ожидает любой реакции, любых эмоций, даже самых лютых, но не презрительного смешка, который подхватили остальные головорезы, разразившись долгим хохотом. — Конюхом заделаться хочешь? Волебор хотел было что-то сказать, но Русана опережает брата и отвечает четко, совершенно никак не выдав бешеного волнения, что рождала сама обстановка этого места и этот презрительный человек с ужасным шрамом. — Не смогу следить за конями — отошлете с глаз долой. Готовлю я плохо, штопаю не слишком ладно. А уж грабить вы и сами, наверное, горазды. Повисла тишина, не прерываемая даже стрекотанием кузнечиков в густой траве у беседок. Волебор схватил сестру за руку, намереваясь оттащить от атамана да устроить наконец взбучку, но не успевает даже шага ступить — Ольгерд кидает девушке поводья своего жеребца, а следом летит еще одна конская упряжь. — Раз ты у нас такая ловкая, то знаешь, как ухаживать за лошадьми. А эту сбрую необходимо как следует почистить, чтобы блестела как новая. Конюшня за углом. Взгляд атамана не изменился ни на долю мгновения, оставшись таким же скучающим и безразличным, как и до этого. Будто бы слова простой девки не могли задеть его каменное сердце, которому настолько опостылели любые радости жизни, что и представить сложно, когда этот красивый молодой мужчина вообще испытывал удовольствие от происходящих вокруг него событий. Русана молча кивает и быстро принимается за дела, полностью игнорируя недовольный взгляд брата. Волебор подхватывает поклажу с лошади, что кидает ему один из разбойников, и несет ее с остальными в дом, а потому не замечает, как из кулька сестры, что она поставила на землю, случайно выпадает одна вещица, опустившись как раз на сапог Ольгерда, шагающего мимо мешка. Мужчина вначале собирается отбросить предмет, но потом обнаруживает, что это портрет, маленький и потрепанный, написанный явно не профессионалом, однако ошибиться невозможно. С портрета на атамана смотрит запомнившееся на всю жизнь лицо того крестьянина, которого они с отцом когда-то прирезали на тракте у темерской границы, проклявшего весь их род уже будучи по уши в луже собственной крови, и сомнений не было — судьба сама привела его детей в эту усадьбу расквитаться за смерть отца.