Каменное сердце

      В усадьбе фон Эвереков всегда высоко ценилась хорошая компания. Еще сам Ратибор, основатель рода, любил устраивать пышные гуляния, на которые приглашал верных ему соратников, считая поступком низменным и недостойным обделить випивкой или яствами брата по оружию, и с тех пор, несмотря на разбойничий нрав, это семейство славилось радушием и гостеприимством, разумеется исключительно для тех, кого дворяне считали себе ровней и были готовы принять за широким столом. Кабаны, сидящие в большом зале у камина и пьянствующие по поводу аль без оного, выходцы из семей исключительно благородных, не отличались ни наличием манер, ни достоинством, а дабы снискать их уважение требовалось отнюдь не знание древних трактатов или лирических виршей, что делало их похожими на презираемую ими деревенщину даже больше, чем они сами того хотели. Ольгерд не присутствует на очередном гулянии, проводя большую часть времени в своих покоях, где тоска и скука поглощали его уже давно чуждое любой радости сердце, казалось абсолютно не способное ни к каким человеческим чувствам. Он вспоминает ее, единственную любимую женщину в его жизни, и вот на задворках памяти проскальзывает шальная мысль, а было ли то окрыление страстью наяву, или это всего лишь почти забытый сон? Он помнит, что должен был любить ее, что ради нее он пошел на самые роковые и опрометчивые поступки в жизни, но не помнит именно ощущения того заветного чувства, которое должно рождать присутствие дорогого сердцу человека в жизни. Душу несчастной иссушила тоска, виной чему был сам Ольгерд, и он же оставил ее, растоптав чужую привязанность и сердечность. Прошлого уже не вернуть, говорит фон Эверек сам себе неустанно, виня во всем чудовищное проклятье, обстоятельства, невезенье — все, что угодно, кроме самого себя. А в последнее время потеря интереса к радостям жизни, пресыщенность наслаждениями и впечатлениями, даже отсуствие страха умереть на очередном вираже судьбы лишают его и подобных мыслей, когда каменное сердце еще пытается биться внутри, изредка напоминая о давно забытом прошлом, утраченном и недосягаемом. Когда в дверном проеме показывается тоненькая девичья фигурка, он встречает ее с полным равнодушием на лице, какой-то усталый и извечно безразличный, а в ответ получает такую же усталость в глазах, правда иного толка. Русана с трудом шевелила ногами после очередного тяжелого дня, оказавшись в положении служанки в этом большом доме, поскольку иных дел для простой крестьянской дочки в усадьбе не намечалось, а бродить в столь неприятном для себя месте без дела девушка сочла просто невозможным. Ольгерд слегка приподнимает бровь, оглядывая новенькую с головы до ног, в который раз отмечая про себя ее доселе невиданную среди кметок манеру держаться в присутствии знатного господина или просто большого скопления мужчин. В отца пошла, не иначе, думает разбойник про себя, вспоминая, как ожесточенно дрался селянин на том тракте, даже умудрившись плюнуть в глаз фон Эвереку старшему. Девица смотрела прямо и холодно, говорила мало, не выказывала страха в открытую, но при этом старалась быть незаметной для окружающих и, главное, не стремилась понравиться никому из мужчин, напротив, отшатываясь от них, точно от чумных. Смеха ради, одна из разбойниц пыталась заловить ее в углу кухни, решив выяснить причину подобной отстраненности, но в ответ получила лишь упорное молчание со смесью презрения в глазах. С таким же плохо скрываемым презрением девушка смотрела и на атамана, всегда приветствуя его лишь простым кивком головы и прозвав не иначе, как барин. От этого барина у Ольгерда невольно вырывается сухой смешок, как и от излишне горделивого вида той, что совсем недавно крутила бедрами перед толпой пьяных барыг. Он ожидал от нее лиха, будучи убежденным, что их встреча не иначе как проклятье старого кмета, но кроме глупой пустой самоуверенности, столь присущей тем, кто в жизни понимал мало, а видел и того меньше, не наблюдалось ничего. Пока что. Фон Эверек вопросительно вскидывает бровь, ожидая объяснений позднему визиту, и Русана подходит ближе, заложив руки за спину. — Я тут вещи штопать собираюсь, зашла спросить, есть ли у барина что на починку. — Ты же говорила, что штопаешь дурно. — Не настолько, чтобы не заделать рваные портки. Ольгерд молча встает, распоясывает кушак и уже через мгновение в девушку летит его рубаха, которую та поймала на лету. От вида полуобнаженного мужчины к лицу крестьянской дочки приливает кровь, и она скромно отворачивается, покраснев еще больше от насмешливого фырканья атамана, к подобным вещам относившегося с куда большей простотой. — Какие же вы, деревенские девки, странные создания. На сеновале юбку задирать мастерицы, а при виде голого мужика глазки опускаете. — А благородный барин, видать, не брезгует деревенскими девками, раз такой знаток. Русана никогда не умела держать язык за зубами, вот и сейчас ляпнула да поняла, что не к месту. Волебор, успевший навтыкать сестре как ей следует вести себя в имении, снова будет злиться, снова накричит, снова плюнет в душу, но кажется, будто буря миновала, ибо выражение лица атамана не изменилось ни на миг, разве что взгляд стал менее отрешенным и более пытливым. — Да немало повстречал на своем веку недотрог, которые за ласковое слово да серебряное колечко сами в кусты тянут, имени не спросив. Ольгерд слегка ухмыляется, отстраненно наблюдая за реакцией девушки, которая быстро поборола всяческое стеснение и уже смотрела на него привычным холодным, даже злым взглядом, нисколько не опасаясь возможных последствий. — Уж не знаю, кто кого куда тянул, но вам явно попадались крайне неразборчивые деревенские девки. Она говорит это тихо, с явными нотками обиды в голосе, с таким видом, будто стоящему перед ней мужчине вообще было дело до ее мнения и воззрений на жизнь. Холодные глаза завораживают, в их глубокой черноте можно утонуть, погрузившись в тот тягучий мрак, что окутывал душу этого человека, но Русана не дает себе шанса на хотя бы малейшую нотку симпатии к беспринципному типу, который, к тому же, не упустил шанса кольнуть в ответ. — А чем же промышляют разборчивые деревенские девки? Танцуют в кабаках на бочке, подставляя зад под шлепок любого алкаша? Фон Эверек не испытывал наслаждения от чьего-либо унижения или оскорбления, предпочитая даже в бою выбирать соперника равного по силе, но терпеть выходки и хамский тон от танцовщицы из кабака он явно не собирался, которая вероятно решила, что ей все сойдет с рук, если братец с Кабанами дела имеет. Да вот она не знала, что стоит ему хоть раз нарушить кодекс, и Ольгерд сам отрубит ему голову с плеч и кинет ее в руки этой самодовольной холопки, как только что бросил в нее рубахой. — Честный труд бывает разный. Все зависит лишь от того через что человек готов переступить, чтобы получить больше. — Как глубокомысленно. — Ольгерд криво усмехается, театрально хлопнув пару раз в ладоши, и вдруг тянется к небольшому ларцу, что стоял на тумбочке у кровати, вытащив оттуда монету. — К слову о труде. Обычно я плачу слугам жалование раз в неделю. В добыче ты доли не имеешь, но хозяйство вести помогаешь, а потому должна получать деньги за работу. В ладонь девушки опускается золотая монета, приятно холодящая руку, и в ясных серьезных глазах мелькает идея. — А сколько таких монет я могу получить, если буду еще и на кухне помогать? Ольгерд удивленно вскидывает брови почти что к линии роста волос. — Даже так? — Я… — Русана шумно сглатывает, чувствуя себя сказочной дурой, но просто не может себе позволить упустить шанс, который сам, точно тот самый желанный журавль в небе, летит к ней в руки. — Я хочу помочь брату выплатить долг. Я ведь могу, да? Вы позволите платить за него? Мужчина криво усмехается, сложив руки на широкой мускулистой груди. Его пристальный взгляд пугает больше, чем пьяные взоры десятка ворюг из корчмы, готовых разложить девку на лавке по первой прихоти, но девушка твердо решила покинуть это место как можно скорее и вытащить брата из того омута, в который он успел нырнуть с головой. — На кухне и без тебя рук хватает. А вот моим хлопцам порой хочется развлечений со вкусом. Им по нраву пришелся твой танец в таверне, а потому будешь плясать для нас каждый раз, как я того попрошу. Добро? Русана думает недолго. В конце концов, какая разница какую публику развлекать, тем более, что изнасилование в имении ей не грозило, ибо как не умудрился измениться Волебор, оскорбить честь сестры он не позволит никогда и никому. — Добро. — Отлично. Завтра вечером и начнешь. Только вот явиться ты должна особенным образом. — Это каким же? Ольгерд вальяжно подходит к большому дубовому шкафу в углу, меланхолично ковыряясь в кипе рубашек небрежно разбросанных на полке, но даже стоя спиной к девице, он может чувствовать ее встревоженный, а вместе с тем и заинтересованный взгляд, прикованный к его крепкой спине, покрытой множеством шрамов. — Ты должна прийти не пешком, и не на лошади, ни голая, ни одетая, ни с гостинцем, ни без подарка. — Вы издеваетесь? Фон Эверек едва слышно хмыкает, демонстративно отказываясь оборачиваться к уже вплотную подошедшей девушке, руки которой знатно тряслись от переполняющего возмущения и праведного гнева. Отвыкший наслаждаться простыми житейскими радостями, он давно позабыл, что значит испытывать трепещущее волнение при виде очередной смазливой мордашки, пресытившись наслаждениями, которые многим даже и не снились, зато ему очень нравится то ощущения пускай легкого, но азарта, что поселяется в глубине его очерствевшего сердца от одной только мысли поиграть с дворовой простушкой в незатейливую игру, в коей она с позором проиграет, и он решает вскормить это чувство, дабы получить от новых ощущений по максимуму. — Я не настолько заинтересован в представлениях с твоим участием, чтобы настаивать. Однако должен предупредить, что твой брат просадил в одном игральном доме еще около трехсот крон, а деньги на погашение долга взял у меня. Так что, выбирай. Русана закусывает губу почти до крови, отвернувшись, хотя Ольгерд даже не удостоил ее взглядом, оказавшись абсолютно хладнокровен к чужим душевным терзаниям. В его сердце нет жалости, нет сострадания. Но если этому чудовищу в человеческом обличии хочется насладиться представлениями, то ему предоставят возможность заиметь их сполна. — Как будет угодно барину. Я исполню ваше желание. Ольгерда нервно передергивает от последней фразы девицы, брошенной на ходу, и он наконец оборачивается, полный холодного гнева в глазах, но Русаны уже и след простыл, а значит завтра Кабанов ожидает занимательный вечер.

***

      Русана всегда любила лошадей. В их маленькой избе было много разных животных: домашней птицы, коз, собак, и даже несколько коров, которых почитали как кормилиц и всегда потчивали досыта, однако если псами занимался в основном отец семейства, то за конями следила младшая дочка, с детства приученная, как ухаживать за этими умными, хотя порой и норовистыми созданиями. После смерти Бордека хозяйство разорилось, скотину пришлось продать вплоть до трех верных псов, которых удалось пристроить в хорошие руки соседям по двору, и о прежней жизни остались лишь воспоминания, далекие и полные притупленной боли. Девушка расчесывает густую гриву аккуратно, ведя гребешком плавно и неторопливо, после чего заплетает коню несколько красивых кос, перевязанных шелковыми лентами, как когда-то делала ее матушка, усаживая дочь у своих ног и создавая из простых косичек настоящие произведения искусства. По крайней мере, так раньше казалось Русане. Она так увлечена своим незамысловатым делом, что даже не замечает, как в конюшню заходит он, гордый и важный, встает у стойла, облокотившись плечом о широкую балку, и внимательно наблюдает за каждым движением ловких женских пальцев. Витольд оценил бы, думает про себя мужчина, глядя как довольно реагирует животное на проявленную к нему ласку, и специально громко чмокает губами, отчего конь тотчас резко дергает головой, тряхнув густой гривой, и последняя косица выскальзывает из рук девушки, а вместе с ней и алая лента, упав как раз под мощный удар копытом о землю. — Вы это специально, да? Ольгерд игнорирует вопрос, лишь безразлично пожав плечами, и подходит чуть ближе, надвигаясь на Русану аки грозовая туча. — Мне доложили, что ты удалялась из усадьбы. Зачем? — А разве это запрещено? Ольгерд смеряет девушку крайне недовольным взглядом, и та готова поклясться, что буквально видит в его пронзительных бездонных глазах алые всполохи яркого пламени, что было готово поглотить ее, уничтожив на месте. — Без моего разрешения в этом доме запрещено делать вообще что-либо, тем более покидать имение. Твой брат не сообщил тебе о такой детали? — Волебор здесь не при чем. — Русана тоже делает шаг вперед, стараясь держаться смело, хотя дрожь в руках выдавала ее с потрохами, как и слабый голос, плавно переходящий фактически в шепот. — Я сама совершила глупость. Вас не было все утро, мне не у кого было отпрашиваться. — И зачем же ты отлучалась, позволь спросить? В голосе атамана уже меньше стали, зато в глазах определенно мелькает куда более живой интерес, как у игрока в покер, когда в руки наконец попадают стоящие карты. — Узнаете вечером. — Вот как? — Удивленно вскидывает бровь мужчина. — Пытаешься меня удивить? — Вряд ли получится, — Русана нервно мнется на месте, заложив руки за спину, и так сильно сжимает кулаки, что пронзает почти насквозь ногтями кожу ладоней, — но я постараюсь хотя бы решить вашу загадку. Ольгерд усмехается, криво и сухо, после чего молча уходит, а Русана так и стоит какое-то время в конюшне, глядя в спину удаляющегося разбойника, пока наконец тот не исчезает в тени деревьев, оставив после себя лишь ощущение бессилия перед чужой волей, которой девушка твердо решила противостоять до самого конца.