Поцелуй меня, я – ирландец!

      В последнее время Малефисента начинала подозревать, что не понимает совершенно ничего.       Мало того, что любовь, по-видимому, существовала, да ещё и такая разная, так была ещё и дружба. Причём все понимали её решительно иначе, нежели тёмная фея.       Взять, например, Аврору, что днями и ночами пыталась воссоздать — а иногда и создать — дружбу как между двумя частями скреплённого собственной короной королевства, так и между своим царством и землями за его пределами. Иногда это строительство скорее походило на перетягивание каната. Во всяком случае, ладони жгло порядочно часто.       Людская дружба была какая-то… не такая. На приёмах — слишком сдержанная, закованная в подписи на бумагах и официальные речи. От эзопова языка последних просто тошнота брала. Малефисенте как Стражнице Топей приходилось присутствовать на подобных встречах так часто, что пора уже было считать это болезнью.       Мастерицей сплетать слова волшебница назваться не могла. Её слова скорее были остры, как стрела — в надежде попасть в самую цель. Или хотя бы взять на мушку. И даже милой Авроре, которой искренняя вежливость и учтивость давались легко, не всегда хватало опыта по сравнению с седыми толстопузыми пустозвонами персефорестской верхушки. Фея опасалась, как бы тень, висящая над головами и давящая на плечи, не превратилась в настоящую беду.       В общем, хождение на цыпочках в стенах замка, прикрывающееся дружбой, Малефисенту совершенно не привлекало. С удачей в этом деле у неё никак не ладилось.       А здесь…       Впрочем, где это — здесь? Куда её в этот раз занесло?       Ах, да. Очередной праздник. В чём восстановление королевства преуспело, так это в количестве и частоте всевозможных торжеств. Фея готова была понять — поводов для радости не было давно, а тут вдруг и закончилась хватка выжившего из ума тирана, и нашлась потерянная принцесса, и закончилась изнурительная война… Но чтобы так?       Малефисента покосилась на толпу.       Люди были такими странными.       Стоял прохладный солнечный март — видимо, нет лучше способа провести такой чудесный день, кроме как праздновать христианские подвиги в паре миль от земель, полных волшебных существ. Тем более, что-то подсказывало Малефисенте, что христианского или праведного в происходящем было мало.       Они там разве сейчас не постились? По количеству еды и выпивки она бы никогда не догадалась.       Диаваль назвал это днём Святого Патрика. Он вообще от одних этих слов прямо-таки из штанов выпрыгивал, несчастное животное. Может, потому что он был ирландцем — о чем не уставал напоминать, а в последнее время так стократно. В основном, чтобы оправдать свою наглость.       Ах да, о дружбе. Как-то так Диаваль её, судя по всему, и понимал. Иначе почему, боги, почему, получив свободу и оставшись Малефисенте только другом, он потерял последний стыд, она не понимала. Или это, или он наконец превращался в старого сварливого ворона, которым всегда угрожал стать на склоне лет.       Мало того, что он препирался и выделывался ещё чаще, так у неё больше и не было рычагов давления — никакого долга. И не это ли пугало больше всего?       К тому же теперь, когда к ней вернулись крылья, он вдруг возомнил, будто получил новый язык, который нужно расшифровать и использовать, чтобы проникнуть прямо ей под кожу. Можно подумать, крылья действительно выдавали её…       Что-то необъяснимое он взаправду с них «считывал», иначе откуда привычка полушутливо угрожать, что вот он сейчас, весь из себя на неё обиженный, улетит и не вернётся? Ему нравилось её мучить, никак иначе. Да, он возвращался каждый раз, каждый, но и это сопровождалось насмешливым «Скучала?», которое отбивало всякое желание проявлять любую дружескую сентиментальность по его возвращении.       И всё же иногда он, наоборот, становился настолько… настолько… Она не могла подобрать слов — только вспомнить примеры. Скажем, когда они проводили вечера с Авророй: сначала редкие, а потом, когда королева перебралась на Топи, всё более частые. Когда она угощала его шиповником, совершенно несъедобным и, вместе с тем, его любимым. Когда он угощал её чем-то в ответ. Или давал погладить себя по пернатой голове.       Когда она летала в его присутствии впервые, а он торчал на земле, оправляющийся после битвы, с задранной головой, и наконец приземлилась. У него тогда был такой взгляд, что она, наверное, на всю жизнь запомнила.       Разумеется, рано или поздно он возвращался к своему раздражающему, сварливому, упрямому «я» и снова выводил её из себя одним взглядом, или однобокой ухмылкой — или, например, тем, что предпочёл пить в компании людей и петь про какого-то разгульного бродягу, вместо того, чтобы остаться с ней.       Впрочем, в этой прыгающей орущей гурьбе он был как рыба в воде. Или птица в стае. Люди казались какими-то нечёткими, словно размытые дождём кляксы. Они сновали туда и сюда, так, что глаза разбегались, и со всех сторон давила тяжесть музыки и возгласов. Иногда они дружно сливались в один нестройный крик, как всплеск, но ни слова колдунья разобрать не могла.       Прямо под её боком раздался грохот.       Лёгок на помине.       Диаваль сел — нет, упал, как минимум плюхнулся — на место поблизости с рассеянной улыбкой.       — Это не ирландцы, — прогремело вместо приветствия — ворон указывал на толпу, от которой только что откололся. — Они могут думать, что они ирландцы, но им кто-то наврал, несколько раз. Они притворяются, — перед её лицом пролетел в значительном жесте указательный палец. — Ни один ирландец не позволит себе танцевать, как эти придурки.       Малефисента ухмыльнулась.       — Ты сам танцуешь?       Диаваль задрал голову.       — А мне не надо, я птица, — отмахнулся он — и откинулся, облокачиваясь на стол, наклоняясь ближе, как торговец с особенным предложением. — Ну и-и-и, как наши дела? — проворковал он. — Почему сидим хмурые, как изгнанные змеи в море? Гляди-ка, у тебя даже есть костюмчик!       Он ткнул перстом на повязку на её голове.       — У-мо-рительно.       Вот, вот оно, то самое! Ни стыда, ни совести. Будь он обычным слугой, каким пробыл последние семнадцать лет, никогда бы он не позволил такой наглости слететь с уст. Стоило его тяжким обязанностям пасть, как звеньям цепи, что он снял с неё, стоило ему заделаться ей не прислужником, а другом, как поток его глупых замечаний было уже не остановить. Видите ли, с тех пор, как воцарился мир между людьми и жителями Топей, на коронации и какое-то время после Малефисента имела неосторожность распустить волосы. Вскоре оказалось, что это далеко не так удобно, как кажется, и причёска, появившаяся в бескрылые времена, здорово помогает волосам не быть вечно перед лицом при полёте. К тому же, фея плохо представляла себя с распущенными волосами — эту девушку Малефисента уже не знала. Пускать её на переговоры, конечно, было бы плохой идеей.       Поэтому Стражница и стала завязывать их вновь — на что, между прочим, имела полное право. Но, видите ли, Диавалю это не очень понравилось.       Что за пунктик у него был на её распущенные волосы, фея не хотела даже узнавать. Всё, чего она желала — так это того, чтобы издёвки, что начались в тот же день, как она появилась в привычном уборе, прекратились.       Но ничего в последнее время не шло согласно её желаниям, и Диаваль был слишком доволен своими ремарками, чтобы остановиться. Малефисента потёрла лоб.       — Насколько ты пьян?       — Во мне один бокал прекраснейшего ирландского виски, — услужил ворон — и тут же: — Но! Я знаю, что ты спросишь, поэтому нет, дело не только в алкоголе. Мне просто очень весело.       — Конечно. Надеюсь, ты не собираешься нализаться, как это сборище лепреконов?       Названное сборище в тот момент распевало песни под неподвластное описанию сочетание звуков барабанов и волынки — настолько же неподвластное, настолько непригодное к звучанию где-либо, кроме вершины холма с одной травой и овцами на мили вокруг.       — Во-первых, лучше уже клуриконов. Во-вторых, нет. Хотя, должен сказать, я их не осуждаю, они, ребята, молодцы, — усмехнулся Диаваль — и усмехнулся только шире в ответ на изумление своей собеседницы, развёл руками: — Они просто празднуют, прославляют дедушку Падди!       — Напиваясь до смерти?       — Ну естественно. Дядя Патрик и его компания, между прочим, — он снова наклонился, — поделились с ирландцами магией дистилляции… что бы это ни было. К сожалению, по-видимому, до шотландцев это искусство не добралось, потому что ваш виски до сих пор на вкус, как какой-то дым. А сегодня хотя бы можно раздобыть настоящую воду жизни и не травиться всяким торфом. Вот все и радуются. Видишь, какие? Зелёные и радостные. Всё, как надо.       Людей в зелёном действительно было предостаточно. Сговорились, что ли?       — А на тебя что, зелёной ткани не хватило?       На первый взгляд ворон был в своём обычном одеянии, доставшемся от щедрого пугала долгие годы назад. Но в свете зажигающихся и мечущихся огней поблёскивала серебряная вышивка на дублете. Значит, один из новых костюмчиков. Скромная благодарность Авроры за спасение её жизни. Ему досталось несколько таких для торжественных случаев — видимо, при дворе запрещалось разгуливать с обнажённой грудью. Почему — неясно. Малефисента не видела в этом проблемы.              — А мне не надо, — махнул рукой Диаваль, словно что-то ставило его на голову выше одноликой зелёной гурьбы. — Это они там все в клевер разодетые, а я сегодня Камень из Бларни.       Его самодовольная физиономия совсем не сочеталась с произнесёнными словами.       — Ты решил нарядиться камнем, — на всякий случай повторила Малефисента. Ворон цокнул языком, примеряя до боли знакомое фее раздражённое, едва ли не снисходительное выражение лица.       — Госпожа, — наклонил он голову. — Ты иногда слушаешь, когда тебе что-то рассказывают? — когда Малефисента отказалась и бровью повести в ответ на такое вопиющее — мало того, что ложное — обвинение, он цокнул языком снова. — Смею напомнить, что Аврора и Филипп только недавно вернулись из Гоури и делились своими наблюдениями?       — Я не выжила из ума, Диаваль. Я прекрасно об этом помню.       Он кивнул с улыбкой.       — В таком случае, ты должна была запомнить, что они рассказывали о Скунском камне, о Камне Судьбы, на котором уже долгие столетия коронуются шотландские короли.       Малефисента фыркнула, поправляя платье.       — Я помню.       — Да? Помнишь ли, как я в ответ поведал о части этого камня, что оказался в ирландском замке Бларни и стал именоваться Камнем Красноречия? Что он имеет волшебные свойства и может каждому подвесить язык и каждого обернуть настоящим златоустом?       — Помню!       — Ну и хорошо! Я сегодня вот этот камень, прошу любить и жаловать.       Он развёл руками, как бы прося начать любить и жаловать прямо сейчас. Малефисента усмехнулась.       — Настоящим златоустом… — опустила она голову. Она вспомнила о всех случаях, когда её уста — далеко не золотые — почти приводили к бедам. В основном, если дело касалось вельмож, которых не прочь было бы прогнать из дворца взашей. Если Аврора и имела слабость, так это привычку терпеть подле себя людей противоположного мнения, а иногда и тех, в чьей компетенции приходилось сомневаться, лишь потому, что те были преданы ей. На это нельзя было закрывать глаза, ясное дело. Преданность королеве — не пустой звук: некоторые поначалу не предлагали и этого. Всё-таки за последнее время был проделан большой путь. Просто Малефисенту совсем не радовало, сколько ещё только предстояло преодолеть. — Было бы на руку. Не каждый умеет, как некоторые, зубы заговаривать, приходится брать рогами и крыльями, — ухмыльнулась колдунья. — Оказывается, это не всегда приводит к нужному результату.       — Ну, как я уже сказал, камень готов своим даром поделиться!..       Глаза его, огромные и чёрные, сверкнули — он пробежался взглядом по её лицу. Улыбка его сошла бы за обычную хромую ухмылочку, но было в ней нечто большее, надеющееся. Но что бы ни должно было произойти, по-видимому, не происходило, и Малефисента с накатывающим чувством неловкости наблюдала, как с его лица сходят мигом все краски.       — Оу! Извини меня! — начал он, отодвигаясь.       — О чём ты?       На короткий миг ворон замер — только чтобы секундой позже брови его подпрыгнули вверх к самым волосам, а на лице растянулась широкая улыбка.       — Ни о чём, ты всё правильно поняла! — отозвался он звонко, хотя Малефисента не поняла ничего, не говоря уже обо всём. Он перекинул одну ногу на другую, поправил воротник. — Да, жаль, что всё… всё так, можешь поискать себе клевер на удачу. Для красноречия, то есть. А? Кто? — он дёрнулся, прислушиваясь. Она чуть не проморгала румянец на его щеках. — Хах. Кстати о красноречии. Меня позвали? ты не слышала? — он поднялся с места, отряхиваясь. — Мне надо идти… Я пошёл- пойду… Я… Да.       Задорно отсалютовав, всё решительнее покрываясь краской, он развернулся на каблуках.       — Что… Диаваль? — отозвалась Малефисента секундой позднее. — Ты белены объелся? — но он уже маршировал прочь. — А ну вернись!       — Не приказывай мне! — раздалось в ответ.       Нерадивое животное!       Стражница осталась одна среди царящего вокруг балагана, но теперь и её собственные мысли не представляли лучшей картины. В самом деле, в последнее время она совершенно ничего не понимала.       

***

             — И почему только мы делаем то, что делаем? Вот он, профессионал, неогранённый алмаз среди нас, а мы позволяем ему спиваться.       Разговор, до сих пор плавно огибавший темы обмена всевозможных необходимых вещей на персефорестское железо, особенно с Альстедом и Англией, как ручей, плавно перетёк к теме бедной стоящей среди людей птицы.       Аврора закивала смеясь.       Диаваль, только недавно на волнах лёгкого опьянения беседовавший то со своими соотечественниками, то с Малефисентой, сейчас, как ни в чём ни бывало, практиковался в разговорах с вельможами королевства. Первое время после войны он, привыкший к статусу-кво, прятался даже на праздниках и балах, укрываясь в углах и теряясь в толпе. Иногда наткнуться случайно на его взгляд из ниоткуда было пугающе. Но то ли освобождение от службы Королеве Топких Болот так повлияло на него, то ли не вынесла честолюбивая душа бесславного существования, только потихоньку чёрный ворон вышел из тени и стал заговаривать со всеми, кому не посчастливилось.       За этим иногда было занятно вполуха следить.       Во-первых, потому что Диаваль изо всех сил притворялся, будто за его плечами не было семнадцати лет слежки за этими людьми, будто он не знал их всех, и их дочерей и служанок по именам, и чем они обычно завтракают и когда отходят ко сну.       Во-вторых, потому что за последние семнадцать лет в компании из двух, а затем из трёх Малефисента редко видела, чтобы он общался с кем-то другим.       Трудно было поверить, что это одно и то же существо. То же, что отшучивалось с нею, давало советы мягким голосом златовласой девчушке. То же, что давеча навеселе распевало песни, покачиваясь из стороны в сторону и обругивая все народы на свете, которым бог не дал быть ирландцами.       Где именно крылись изменения — неясно. То ли в длине предложений, то ли в высоте его голоса, то ли в том, насколько уверенно он звучал. Но что-то определённо было — по правде говоря, Малефисента видела и сама, ведь к ней самой наверняка требовался иной раз другой подход.       Ну да. Вспомнить только, как он начинал запинаться, путаться в словах, если чувствовал неловкость ситуации. Как сменял тему или сводил всё к шутке, если она не желала говорить. Как строг и взыскателен был тон его голоса, когда надо было достучаться до неё…       Ну кукловод… Чёртова птица. Властитель дум!       — Может быть, он и хорошо подобрал себе костюм... Действительно, вылитый Камень Красноречия.       Брови Авроры поползли вверх. Даже бабочки вокруг её головы, казалось, замедлились.       — Это он так сказал?       — А как же. Ещё и пообещал поделиться со мной этой своей феноменальной способностью, — закатила фея глаза.       Отчего-то брови Авроры вскарабкались ещё выше, почти прячась за лепестками цветов в венке.       — Он что? О, неужели! — воскликнула она вдруг громко и высоко, будто вовсе не была королевой, а осталась шестнадцатилетней девочкой из лачуги в медвежьем углу. — Наконец-то? Наконец-то! Я так рада за вас!       — За нас?       Девушка схватила её за руки, сжимая длани, светясь от радости.       — Ну и, ты сделала это? О, это нескромный вопрос! Извини, крёстная! Но-о-хо-хо, ты сделала это?       — Что «это»?       — Ну как что, поцеловала!       — Что?       — Что?       Они так и остановились, ладонь в ладони, пока Аврора не сдвинулась с места, чтобы отчаянно всплеснуть руками:       — Значит, ты не поцеловала его! Почему? Ты не захотела? Но ведь…       — Что за… вздор?! — нашлась в кои-то веки колдунья, всё ещё состязаясь с истуканами в неподвижности. — Вы все сегодня помешались? Почему я вообще должна была его поцеловать?       — Крёстная-я-я! — взвыла Аврора, покрываясь красными пятнами. Видимо, сегодня ей суждено было вгонять людей в краску без какой-либо адекватной причины. — Ты правда не знаешь? — Малефисента покачала головой. Поцеловать Диаваля… Что за… — Ну, помнишь, когда мы с Филиппом отправлялись в Гоури…       — Я помню!       — Там был кам…       — Я всё это помню! Я не понимаю только, что ты говоришь сейчас!       — Ну как же, крёстная! Чтобы получить дар красноречия, камень надо поцеловать!       В последнее время Малефисента начинала подозревать, что не понимает совершенно ничего. Она прекрасно понимала, что просто стоит и хлопает ресницами, но была не в силах что-то поменять.       Диаваль попросил поцеловать его? Неужели он… в самом деле…       Тем временем Аврора стремительно покрывалась темнейшим из румянцев, как спелое яблоко, прямо до кончиков ушей.       — Я могу быть не права, но, возможно, он хотел… Ну, знаешь, как говорят? «Поцелуй меня, я — ирландец», — девушка выдавила из себя смешок, нервный и почти боязливый. — Оно самое.       Поцеловать Диаваля… Что за… странная… странная…       Малефисента ещё немного постояла, собираясь в кучу. И первое и единственное, что смогло затем проскользнуть сначала в её голове, а потом и сквозь уста, было лишь:       — Проклятая птица, он не мог так и сказать?!       

***

             Похоже, гуляния не собирались заканчиваться никогда. Люди не переставали быть бельмом на глазу. Казалось бы, самые буйные должны были давно уже или уйти с боевыми ранениями, или уснуть где-то в подворотне, освободив место своим культурным братьям, но! Не тут-то было.       — О! — выдал Диаваль только, заприметив её краем глаза. Обойдя со спины, Стражница Топей осторожно присела рядом. К счастью, аура опьянения вокруг него сошла на нет — глаза даже светились знакомым умным блеском. — Добр-р-ый вечер-р-р! Ты наверняка пришла присоединиться к моему осуждению людских танцев, не правда ли? Я так и знал.       Ну предположим.       Малефисента чуть расслабилась. Кончиками крыльев она чувствовала землю, несмелый ветер и тепло. Фея кивком позволила ворону продолжить, переводя взгляд на танцующих. Истерия. Вавилонское столпотворение. Калейдоскоп зелёного и коричневого.       — Вот эти вот нравятся мне больше всего, — потянулся Диаваль, показывая пальцем. — Парные танцы с пивом.       Так и было: некоторые, прильнув к бутылке, как к живой воде, покачивались туда-сюда, махая в воздухе второй рукой, как маятником. Кто-то по причине занятости рта доходчиво высказывал все свои мысли разнообразными жестами. Не нужно было быть человеком, чтобы расшифровать их.       — Вот на этих, которые не танцуют, а прыгают на месте, я даже глядеть не желаю. Или вот этот несчастный? — продолжил ворон у самого уха. Прямо по курсу кто-то опасно прыгал на одной ноге, вторую вместе с кулаками энергично раскачивая в воздухе в надежде попасть хоть по кому-нибудь. Большая часть шума от него и исходила. — Бедная хрупкая мужественность проснулась.       — Это ещё не мужественность. Вот они всё делают правильно, — кивнула Малефисента в сторону, где несколько мужчин мерно переминались с ноги на ногу с ладонями домиком между ногами. — Что это за танец? «Драгоценный груз»?       Диаваль прыснул.       У него, как и всегда, был ужаснейший смех. То есть, не как всегда: вряд ли он позволил бы себе так хохотать в присутствии людей — это был самый птичий звук, что он издавал в этом теле. Но с ней он вечно смеялся как в последний раз в жизни, запрокидывая голову и хватаясь за бок. Она была бы польщена — она почти была польщена — если бы он звучал хотя бы немного мягче.       Но она уже привыкла.       — Лучше им этого не говорить, — проблеял он. — Там одни из самых влиятельных баронов стоят. Настоящие сеньоры.       — Как будто мне есть до этого дело.       — Я знаю, что нет, потому и напоминаю.       Малефисента фыркнула. За кого он вообще её принимал?       — Не считаешь же ты, в самом деле, будто я стану озвучивать столь глупые мысли при них? И когда? На королевских встречах?       — С тобой не угадаешь.       — Спешу сообщить, что дело обстоит совсем иначе, — выдавила фея. Его слова не приободряли. — Мне, наоборот, кажется, что все остальные несут на этих встречах абсолютную чушь. Аврора не в счёт, — добавила она, прерывая возражения. — Но все эти встречи: что с рыцарями, что с баронами, что с аббатами… Одно и то же, — выдохнула Малефисента. Диаваль наклонился, преследуя её опущенный к земле взгляд. — Одни только и разговоры, что о том, что мир необходим, и как жаль, что его не было.       — Что же в этом плохого?       — Конечно, может быть, ты ничего плохого в этом и не найдёшь. Мне же кажется, будто мы стая кровельщиков, которых пригласили поговорить о том, как грустен и печален тот факт, что протекла крыша, и как жаль, что её надо сменить… — под нею Диаваль загоготал, сгибаясь. — О, я знаю, ты мог бы часами мусолить эту тему, не правда ли?       Ворон всё ещё тряс плечами. Облизываясь, он заверил:       — Пожалуй, мог бы. Мог бы, если бы того требовала ситуация.       Верность догадки удовлетворила Малефисенту гораздо меньше, чем обычно.       — Да, — бросила она, качая головой. — Если бы того требовала ситуация. Если бы этого от тебя требовало окружение. Ты всегда говоришь о том, о чём твой собеседник хочет говорить, и так, как он хочет говорить, ещё и такими словами, которые тот хочет услышать.       Через пелену смеха на лице Диаваля проступил хмурый изгиб бровей.       — Мне кажется, или ты сейчас осуждаешь меня? — хмыкнул он, и Малефисента отрубила:       — Осуждаю! — зная, что говорит не серьёзно. Вроде бы. Во всяком случае, помрачневший сильнее вид Диаваля её не обрадовал. Но она нажала. — Чем, изволь сказать, это отличается от вранья?       — Чего? Вранья?       — Да, вранья. Ты… Ты слушаешь, что другие говорят, и даже чувствуешь, что они чувствуют — я понятия не имею как — а после выбираешь, что сказать, и как сказать, и как себя вести в зависимости от этого.       — Ничего себе! Насколько я знаю, это называется «подстраиваться под окружающих»?       — Скорее, угождать им.       — Пусть так. Что же в этом плохого?       — Как ты можешь знать, что не притворяешься, что это действительно ты говоришь? Если тебе всегда приходится говорить так, как говорят другие, или так, как им понравится; если ты даже чувствуешь себя определённым образом лишь потому, что они так себя чувствуют? И зачем только?       — Потому что я могу? Потому что я хочу, во всяком случае. Это моё собственное решение. Я хочу сказать нечто определённое, и я придумываю это нечто сам, поэтому, конечно, я — это я! — он скрестил руки на груди. — И я не притворяюсь.       — Но ты всё время разный! Ведёшь себя одним образом со мной, другим с людьми, другим — со всеми остальными! То ты разговорчивый, и пошлый, и несёшь всякую чушь, а потом вдруг возишься с каждым словом. В один момент ты такой… такой… добрый, — выпалила фея, — а через пять минут ты просто ходячий мозгоправ, такой серьезный и решительный, что тебя нельзя заставить сменить тему!       — Ну, я сложный, многогранный и интересный! Как тебе такое! — отразил Диаваль, задирая голову. И даже высунул язык. Это её остановило — Малефисента не сдержалась и обронила смешок. Ворон тем временем сел удобнее, не убирая рук с груди. — Не понимаю жалобы, честное слово, — пробубнил он, игнорируя её «Я не жаловалась». — Я просто стараюсь сохранять всё гармоничным, приятным и далее по списку, чтобы, может быть, в конце концов, дойти до действий, всё как тебе нравится. Разве не хорошо, когда всем всё нравится? — он сощурился. — Кто-то должен этому способствовать, и с таким же успехом это могу быть я. Я могу так влиять на кого-нибудь, так же, как они влияют на меня. И в этом нет ничего такого! Быть может, у меня просто нет такой прочной стены между мной и окружающими, как у устрицы!       — Как у… кого?       — Устрицы, ты меня слышала.       — Ты только что сравнил меня с устрицей?       — Это ты сравнила себя с устрицей, я про тебя и слова не сказал.       Колдунья оглядела его фигуру — одна нога на другой, скрещенные руки, пряди волос, упавшие на лицо. Картина маслом. Он выглядел почти таким же оскорблённым, какой она себя чувствовала. И почти так же успешно боролся с улыбкой.       — Разумеется, — проворчала фея, поправляя крылья. Выпрямилась. — Что ж, чтобы ты знал, устрицы делают жемчуг, пусть его и не видно за скорлупой. И… и перламутр. Очень красивый перламутр.       Теперь он точно улыбался.       — Да, да, да, разумеется, только вот всё это внутри, — парировал он. — И жемчуг, и перламутр, и вся съедобная вкусная мягкая ча… о чём я говорю… — он скрыл лицо за ладонью, силясь, судя по всему, выдавить себе глаза, как устриц. Даже в наступающей темноте он был красным, как рак. Едят ли раки устриц? Малефисента уж и не знала, обидеться или рассмеяться. — Кажется, я всё ещё пьян. Дай мне минутку.       Минутка прошла. И ещё несколько.       Медленно шло время. Сменилась музыка — барабаны и боураны сменились на изящные арфы. Они уже не дребезжали, как лютни и волынки — их звук плавно, как шлейф, проплывал мимо с парусами, каждое движение рукой — как бригантина. Диаваль всё сидел, подпирая голову рукой, но румянец уступил место какой-то почти холодной задумчивости, в которой Малефисента не могла не видеть своего отражения. Она бросила камень в воду и теперь смотрела на расходящиеся круги.       Фея повертела на пальце перстень. Ворон проследил за ним взглядом. Малефисента вздохнула.       — …Я не думаю, что ты врёшь, — повинилась она. Диаваль не обнаружил, что слушает её, ничем, кроме расслабившихся плеч. — Мне кажется, ты манипулируешь.       — Час от часу не…       — Это не обязательно плохо, — возразила фея. — Я бы даже сказала, ты… Манипулировать можно не в корыстных целях, не всегда даже сознательно, — пояснила она. — И я вовсе не это имела в виду. Ты скорее… — всё-таки не сдержалась она и вздохнула, сдаваясь. — Ты просто умеешь убеждать. Во всяком случае, действовать на умы — и нервы — словами, особенно если дать тебе время… Я по опыту говорю.       Ворон фыркнул снова, но в этот раз добродушно, знакомо и ласково, как будто даже извиняясь, если вдруг повлиял на неё слишком сильно, хотя никаких обвинений она пока не предъявляла.       — Скажешь тоже.       Поза его сменилась: руки перестали скрывать лицо и грудь, и Малефисента могла положить ему голову на плечо. Он чуть опустился для удобства. Фея рассматривала перстень теперь уже на его пальце, почти такой же, с черепом ворона. Подарок. Он всегда его носил, каким бы ужасно отвратительным и оскорбительным ни считал. Угождать он правда умел.       — Возможно, в этом что-то есть, — сказала она. — Готова даже предположить, что это сильный инструмент. С практической точки зрения. Во всяком случае, если мои обозрения верны, люди это ценят и неплохо умеют, хотя до тебя им далеко.       Вот так. Куда без лести к этой несчастной птице.       — Да ты что, — улыбнулся он смазливо, и только блеск глаз выдавал его истинную реакцию — а она сообщала, что и Малефисента нет-нет, да и умела иногда подступиться к некоторым каменным изваяниям с правильными словами.       — Потому что ты делаешь это искренне, — призналась она, придвигаясь. — Опять же, исходя из собственного опыта.       Диаваль засмеялся снова, но тише и теплее — как ей нравилось. Рука его почти касалась её крыла, и она не могла не чувствовать это — или перестать думать вслух. Бледный свет городских огней несмело касался его рукава, и блестящая нить отражала его.       — Должно быть, приятно уметь делать это естественным образом, — проговорила она, проводя пальцами по блестящему узору. Как чешуя дракона. — Хоть я и думаю, что прямота ускоряет дело, осмелюсь предположить, что это прекрасный дар, который я тоже хотела бы… заполучить. Ты случайно не знаешь как?       Диаваль моргнул пару раз.       Малефисента поцеловала его прежде, чем он нашёлся с ответом.       Поначалу он, прилежно выполняя отведённую ему роль камня, не двинулся с места. Затем, наконец, зашевелил губами и даже провёл ладонью по её руке вверх до самого плеча. И, окончательно сняв с себя заклятие, поцеловал её во второй раз.       Она отстранилась с улыбкой. Диаваль выглядел так, словно его огрели по голове.       — Ну… ну и как… как ты… тебе…       — О, определённо должно было сработать. Я очевидно забрала себе всё твоё красноречие.       — Да, да, точно…       — А в остальном могло быть лучше. Ты на вкус, как виски, а это не лучший выбор для первого поцелуя. К твоему сведению.       — А будут ещё?       Малефисента сощурилась. К нему возвращались чувства. Если он был несносным слугой и невыносимым другом, чего ей стоило ожидать теперь?       — Я подумаю, — произнесла колдунья наконец. Диаваль просиял — и с самым хитрым выражением своих чернющих глаз приблизился прямо к её лицу.              — Тогда тебе лучше знать, что Камень Красноречия целуют вверх тормашками и свесившись.       Она отпихнула его от себя.       — О, ну, этому не бывать.       Диаваль захохотал.