Один плюс один... На мою голову

Грозовой ветер раскачивал деревья в сквере напротив старого питерского дома. Небо хмурилось, но пока никак не решалось пролиться дождём. Прохожие старались укрыться под навесы, забежать в магазины или успеть на последние автобусы, которые и так были забиты битком. Высокого мужчину, шагавшего по вечерним улицам, кажется, не волновал ни сильный ветер, ни подступающий ливень. Он запахнулся в куртку из бурой кожи, надвинул козырёк кепки на лоб и быстрым шагом проскочил проезжую часть прямо перед загудевшим ему автомобилем. Выругавшись, водитель втопил педаль газа в пол, и машина рванулась с места. Майор полиции не обратил на грубияна ни малейшего внимания и повернул во дворы. Прошёл под аркой, с которой то и дело сыпались куски штукатурки. Ветер растрепал его короткие волосы, чуть не сбросив тёмный головной убор. Мужчина прищурился, терпя хлещущие в лицо потоки воздуха и водяные иглы. Дождь начался неожиданно, почти сразу ливанул стеной. Спасло отважного питерского майора только то, что дверь подъезда послушно распахнулась навстречу и легко впустила своего хозяина. Игорь Гром был чертовски зол. Нет, он не вымок и не попал под машину, хотя мог бы. Но он устал — дико устал — и замучился на работе, бегая за изворотливым воришкой-карманником по всему Питеру. Пока поднимался по лестнице — зацепился носком ботинка за ступеньку и чуть не полетел лицом на бетонное покрытие. Выругался — громко, так, что вздрогнули стёкла, — и ввалился на свой этаж, вцепившись в ручку квартиры. Чужой квартиры. Не без труда ему удалось заставить себя отпустить многострадальную ручку. Мужчина замер, прижимая ладони к вискам и пытаясь унять тупую боль, которая поселилась в голове и никак не хотела проходить. Усталость от рабочего дня давала о себе знать. Мысли его раз за разом возвращались к человеку, который мог бы снять его боль. Этим человеком был Серёжа. Сергей Разумовский, он же гений-миллиардер-филантроп, он же Чумной Доктор… Он же Птица. Впрочем, Игорь всё больше приходил к выводу, что милый рыжий чудак, вежливый и искренний, и жуткий, упрямый злодей с золотистыми глазами — совершенно разные люди. Гром прокручивал в голове всю схватку на крыше, вспоминал о том, как разговаривал с другим Серым. Это были кардинально разные личности. А ещё Игорь вспоминал то, как, лёжа на полу, видел ломку Разумовского. Он видел то, как выгибало изобретателя, как он боролся с собой и… Проиграл. От этого становилось и вовсе жутко. Иногда майор полиции даже ловил себя на том, что хотел бы узнать о нём больше. Вернее, о них. Про себя Гром решил всё же считать Сергея и Птицу разными существами. И обоих хотелось узнать получше. Игорь знал о том, что Разумовский вышел на свободу. Узнал от Юли, которая тогда радостно прибежала в квартиру с огромным мозаичным окном, размахивая телефоном. Девушка тараторила, кричала что-то о беззаконии, изобретениях и сети «Vmeste». И смеялась, смеялась, смеялась. Впрочем, смех этот был нервным и вскоре перешёл в тихий плач. Юле было страшно. Она боялась Птицу, боялась, что теперь, когда Сергей освободился через тот же «продажный суд», который порицал, всё в мире перевернётся с ног на голову. Ведь теперь, перейдя на «сторону зла», Птица-Разумовский представлял ещё большую опасность, нежели раньше. В этом Гром был с ней не согласен, но промолчал. Терпеливо отпоил подругу кипятком с единственной специей, которую нашёл — лавровым листом — и ушёл в большую комнату. Думать. А думалось Игорю о Сергее. Было в худом, немного нескладном изобретателе что-то странное. Что-то, что не укладывалось в голове у сурового майора. Он казался чем-то непостижимым и притягательным. И отчего-то совсем не казался Игорю опасным. Ничуть. Да, он, как и любой человек, опасался Птицу с его возможностями и, — чёрт бы его побрал, — огнемётом, но его не покидало ощущение неправильности происходящего. Было в обеих этих личностях что-то особенное. Болезненное, затравленное, злое. Сам Серёжа казался ему… Другим. Не таким, каким был на людях. Сломленным. То, как он затаился в своей башне, было скорее последним актом протеста израненной души, нежели сознательным решением. Да, насколько майору было известно, Сергей Разумовский и раньше не был особенным любителем публики. Но сложно было отрицать: то, что происходило с ним сейчас, выходило за всякие рамки. По слухам, которые, как бойкая сорока, приносила Пчёлкина, становилось понятно: Сергею очень нужна помощь. Он заперся, в своей башне, как монах-отшельник. Похоронил себя среди общественного осуждения. Самостоятельно стёр себя с лица земли, полностью передав контроль своей второй личности. И от этого у Грома болезненно сжималось чёрствое сердце, которое, по всем законам времени и пространства, этой жалости чувствовать было не должно. Но Игорь чувствовал. Чувствовал острое желание прийти в чёртову башню, вытащить на свет божий этого рыжего «перевёртыша», как ласково для себя окрестил. И больше не отпускать. Он сам для себя не мог определить до конца это чувство. Было в нём и благоговейное восхищение, и сочувствие, и неподдельный боязливый интерес. А ещё, — грех скрывать, — ему понравился сам Разумовский. Тонкие бледные пальцы, припухшие от постоянного нервного облизывания губы, рыжие, пушистые, как у воробушка, волосы. Да, воробьи не были рыжими. А Серёжа не был в нём заинтересован. Ни капли. В этом Игорь был уверен на все сто процентов, если не на двести. И потому, когда он открыл дверь своей квартиры, ввалившись туда мешком, первыми словами его было: — Да чёрт бы тебя побрал… … На столе сидел Птица. Именно такой, каким Игорь запомнил его в последние минуты, когда отдавал полиции. С кровоподтёком на щеке, в боевом костюме, и, кажется, даже при оружии. Тонкие губы изогнулись в усмешке, как будто пытаясь скрыть ненужные эмоции. Усмешка эта была злой. Чувствовалась в ней яростная бравада, такая отчаянная, что Гром невольно ухмыльнулся. Парень, сидящий по-турецки на краю стола, сердито вскинулся: — Чего лыбишься? — Это мне стоило спрашивать, — Гром устало опёрся о дверной проём. Спина его взмокла от духоты квартиры, а глаза медленно привыкали к темноте. За окном прокатился громовой разряд, близко-близко сверкнула молния. Птица даже не обернулся. Огненные волосы его были явно не чёсаны много дней. Бронированный костюм был почти серым от пыли, и на груди виднелись глубокие борозды. Вообще, вид у юноши был потрёпанным. Игорь тяжело вздохнул, глядя на сие великолепие, сидящее на старом потёртом столе. Он почему-то даже не удивился. И не испугался, хотя доподлинно знал, что огнемёт уже приведён в рабочее состояние, а отделяет их с этим чудом друг от друга каких-то три метра. Птицу было жалко. Очень странно было смотреть на него, осознавая: где-то там сидит, сжавшись в уголке сознания, испуганный и одинокий Сергей Разумовский. — … Ты зачем пришёл-то? — на языке так и вертелось «шизик», но произнести вслух майор не решился. — Хочу — и прихожу, — Юноша цокнул языком, прикрывая глаза. Сгорбленный, напряжённый, он выглядел диким зверем в домашней обстановке старенькой квартиры. Гром пожал плечами, быстро обводя взглядом приоткрытое окно, лежащий на подоконнике кактус — единственный цветок, который мог выдержать режим поливки «раз в год, и то, если Юлька забежит в гости», — и ещё испускающий пар чайник. Игорь удивлённо заморгал, уставившись на этот чайник. В голове его стайкой промелькнуло с десяток мыслей. Птица… Ставил чайник? Или то был уже Сергей? Кто сейчас сидел перед ним на столе, скрестив ноги и уронив руки на колени? Он не знал. Но отчего-то при виде Сергея-Птицы больно щемило сердце. Хотелось подойти, прижать к себе и успокоить ночного скитальца. Игорь не знал, откуда взялось это желание. Он никогда прежде не обнимал Разумовского, только однажды, когда удерживал вырывающегося Птицу, оказался прижат грудью к его спине. Зато точно знал, что пальцы у Серёжи тёплые. Их было приятно сжимать в своей руке при рукопожатии, равно как и ощущать лёгкую дрожь узкой ладони. На душе у майора было тяжело. Он чувствовал спиной твёрдую поверхность стены, облизывая сухие губы. Нужно было как-то начать разговор, прервать затянувшееся молчание. За окном грохотало, лился проливной дождь. Тёмные крупные капли барабанили по подоконнику, скатываясь потом в водосточный жёлоб. Обычная питерская погода сейчас казалась особенно тоскливой. — Ты же понимаешь, что незаконно проник в чужую квартиру, Серый, — Гром поджал губы, прекрасно понимая, что, если гостю не понравятся его слова, сам он ни в жизнь не успеет выскочить за дверь от потока пламени. — Я тебе не Серый, гражданин майор. — Последовал мрачный ответ. Птица двумя пальцами откинул со лба прядь рыжих волос, жеманно прикусив нижнюю губу. Гром невольно почувствовал, как брови его поползли вверх, не контролируемые никакими инстинктами и моральными нормами. — Серый, — Птица усмехнулся, наблюдая за его реакцией из-под полуопущенных век, — ещё лет десять молчал бы в трубку и молча писал бы тебе стишки. Громовой раскат грянул так близко, что у говоривших на несколько секунд заложило уши. Сердце Игоря сделало крутой кульбит, заставив полицейского рвано выдохнуть. Мужчина заморгал, пытаясь сопоставить между собой стихи, телефонные звонки и этого рыжего чудилу, который наверняка перепачкал всю его столешницу своими грязными сапогами. Птица мрачно пялился куда-то в переносицу Игоря, молчаливый и какой-то печальный. Гром сцепил зубы, стараясь унять бешеный стук сердца. Он совершенно запутался во всём происходящем. Сама ситуация получалась какой-то до ужаса глупой и абсурдной. На его деревянном столе сидел его главный враг. Сидел, пытаясь, кажется, флиртовать. По-своему — по-птичьи, — больше пугая таким общением. Нужно было что-то сказать. Срочно. Иначе всё это оказалось бы бессмысленным: и то, что Птица-Серёжа сам пришёл к нему, и то, что сам он не бросился на него, не скрутил и не выставил из своей квартиры. Но увы — язык как будто присох к нёбу, и у Грома не получалось издать ни звука. Вместо этого майор сделал, наверное, самую большую глупость в своей жизни — оторвался от стены и медленно пошёл к столу, заранее готовясь к смерти от рук психованного… Просто психованного. Птица, видимо, даже не сразу понял, что он собирается сделать. А когда сообразил — зашипел, подавшись назад и подтягивая ноги к подбородку. Игорь замер, оказавшись у самого края и нерешительно кладя широкие ладони на стол. Лицо его оказалось напротив серёжиного, тёмные глаза напротив золотисто-карих. В этом, наверное, и состояло главное видимое отличие Серого от Птицы. Глаза. Такие разные и такие притягательные — у каждого по-своему. И да, Гром отлично знает всю опасность, исходящую от этого полумистического существа, скромно сидящего перед ним. Но ведь кто он — майор Игорь Гром — без опасностей? И именно поэтому чёртово сердце колотилось, как ненормальное, а ноздри дрожали, как у лошади, выигравшей скачки. Птиц заинтересованно склонил голову набок, не отрывая взгляда от лица полицейского. Он прислушивался. Руки юноши, затянутые в чёрные перчатки, быстро взметнулись и опустились на грудь майора, не дав тому времени, чтобы отстраниться. Птица зловеще прикрыл глаза. На губах его дрогнула и застыла жутковатая полуулыбка, а затем эти же губы выдохнули в пустоту: — Красиво… Этого майор уже не мог вынести. Отпрянул от стола с тихим ругательством и вскинул руки кверху, как бы демонстрируя полную свою беспомощность. Кожа его пылала огнём, там, где одежды коснулись руки Разумовского. Хотелось завыть, убежать из этой квартиры под проливной дождь. Нет, сентиментальным он никогда не был. Но Серёжа… Господи, то есть Птица — он уже окончательно запутался в этих личностях — вызывал в нём слишком сильные эмоции, чтобы этому возможно было противиться. Этот ещё и смотрел так. По-особенному, жутковато и весело. Кажется, сейчас между ними повисла тонкая, едва уловимая нить. Нужно было срочно остановить это безумие. Игорь нервно зажмурился, не глядя на странного гостя. Пробормотал, нащупывая рукой дверной проём, дабы не стукнуться об него головой: — Уходи. Я не буду следить за тем, куда ты идёшь. Птица ли ты, или Сергей. Уходи. Наступила острая, гнетущая тишина. Шум дождя нарушало только тихое тиканье настенных часов. Но затем, чуть погодя, к ним прибавилось не менее тихое шарканье по паркету и осторожные шаги. Тук-скрип-тик-так. А затем на плечи его опустились тяжёлые руки, немного неловкие из-за надетых в качестве одежды доспехов. Птица молча ткнулся острым носом в затылок, скользя ладонями вниз по грудной клетке. Остановился там, где билось горячее сердце, и негромко каркнул: — Зря ты прогоняешь. Мы не причиним тебе вреда. — Вы? — Гром усмехнулся абсурдности ситуации, не открывая глаз, — вы — это ты и Сергей? Или ты сам, как Горлум, за двоих разговариваешь? Сколько вас там вообще? Игорь замолчал, силясь понять, что будет дальше. Что ответит ему Птица? И почему ведёт себя так странно? Но когда сам он захотел было мягко убрать его руки, слуха майора коснулся тихий шёпот: — Только двое… Я и Птица… Игорь вздрогнул и стремительно обернулся, чуть не ударившись о дверной косяк. Обнимая его за шею, смущённый и испуганный, на него смотрел Серёжа. Живой, настоящий, очень красивый и немного грустный. Голубые глаза поблёскивали от с трудом сдерживаемых слёз. Сам он выглядел просто нелепо в этом огромном костюме, ужасном и грозном, ненужном такому хрупкому гению, каким был Разумовский. Неизвестно, как Игорь угадал в этих похожих во многом личностях именно Сергея. Возможно, то было некое шестое чувство, порождённое противоречивыми эмоциями, которые мучили его последние недели. Видя его состояние, Разумовский поднял дрожащую тонкую руку. Грубая ткань перчатки легонько царапнула кожу, когда Серёжа-Птица положил ладонь на щёку полицейского. Сам он заговорил быстро, порой сбиваясь и перескакивая с темы на тему: — Нас всегда было только двое, Игорь. В детстве, сейчас… Он даёт мне власть над этим телом, но потом может забрать её обратно. И тогда я… — гений зажмурился, кусая побледневшие губы, — я не властен над собой. Я знаю, что он никогда не даст меня в обиду, но он… Может… Убить кого-то другого… Тебя, например… — Нет, не могу. Гром вздрогнул, услышав знакомый голос. Очень странно, дико и волнительно было от происходящего. Он… Слышал Птицу? Отдельно от Сергея? Кажется, да, судя по тому, как сжался в его руках рыжий испуганный гений, косясь куда-то ему за плечо. Игорь тоже застыл, чувствуя отвратительный липкий холодок, который пробежал по спине от этого голоса. С трудом, обнимая Серёжу за талию, он заставил себя повернуть голову к говорившему. Первым, что бросилось ему в глаза, была кромешная темнота, в которую незаметно погрузилась вся квартира. Питерские сумерки обрушились на тесную квартирку, погребя её во тьме. А в этой темноте стоял Птица. Как будто от Разумовского отделилась его тень, становясь на ноги и выпрямляясь во весь рост. Птица был красив. По-своему, жутковатой красотой безумного злодея, но красив. Острые зубы были видны сквозь улыбку, но сам юноша выглядел на удивление подавленным. Только сейчас на майора свалилось полное осознание происходящего. Их было двое. Нет, даже не так. ИХ БЫЛО ДВОЕ. Две личности, два сердца, два Разумовских. И от этого бросало в дрожь. Может быть, потому, что Игорь уже для себя понял: попал. Попал и пропал в этом человеке, чья жуткая сущность могла быть материальной. Могла же? Как бы в подтверждение его мыслей, Птица шагнул навстречу, неожиданно положив подбородок на плечо своего полупленника, полуврага. Довольно вздохнул, не отрывая пронзительного взгляда золотистых глаз от его — Грома — лица. Тихо прошептал, не глядя на Серёжу, который обессиленно повис на руках Игоря: — Я показался тебе, потому что ты нам дорог. Не предавай этого доверия, — глаза Птицы сверкнули яростным огнём, но тут же погасли. Видно было, что человеку этому — а человеку ли? — трудно давалось это доверие. Он привык брать, а не просить. Ненавидеть, а не любить. Любить… Да, скорее всего, это было именно то, что пытался сказать Грому беспощадный циник, пока Разумовский начинал потихоньку всхлипывать, не получая от майора ответа на свои чувства. Мужчина понял, что опять, в который раз за сегодняшний день, нужно что-то сделать. Срочно. Иначе Разумовский сломается. С треском расколется хрупкая личность, которая нашла в себе силы выдержать двоих хозяев. И Гром не нашёл ничего лучшего, кроме как поцеловать Серого. Коротко выдохнул, притягивая к себе довольно тяжёлого Серёжу в громоздком костюме, и быстро прикоснулся к его губам своими. Краем глаза он видел, как Птица торжествующе ухмыльнулся, растворяясь дымкой, а в следующую секунду юноша в его руках ожил. Очнулся от оцепенения, перехватывая майора за шею и буквально вешаясь на него же. Пришлось разорвать короткий поцелуй, дабы вдвоём не свалиться на многострадальный старый пол. Птица — а в этот раз это был именно он — коротко рыкнул, острыми когтями скользя по игоревой рубашке, под куртку и по груди. Хихикнул, снова потянувшись за поцелуем: — Я говорил, что у тебя рельефные мышцы? Не говорил. И Игорь устало закатил глаза на эту реплику, стараясь поставить гостя на ноги. А тот как будто издевался — подгибал колени, не хотел идти сам. Конечно, это ведь был Серёга-который-Птица. Наглый, злой… И, как показал сегодняшний вечер, от этого не менее любимый. Чувства эти Гром не мог облечь в слова. Мог только прижимать к себе, отвечая на кусачие поцелуи, покусывая чужие губы в ответ. Мог слышать тихие стоны Серёжи и ощущать, как Птица царапает ему спину, вжимаясь пахом в его бёдра. Скоро всю куртку раздерёт, разбойник, — но Игоря это уже абсолютно не волнует. Главное — это его губы, которые так приятно обводить языком, тёплая кожа и рыжие волосы, что путаются между пальцами и лезут в рот. А Гром смеётся, до бесконечности целует рыжего чудика. И не только в губы. Проходится по щекам, подбородку. Но Птице, видимо, не по душе все эти нежности. Он кусается, чуть ли не до крови раздирая игоревы губы. Тянет его на пол и глуповато хихикает. Кажется, ощущает себя не в своей тарелке. Птица ведь не привык к нежности, не привык, когда отвечают на его грубости лаской, и потому хочет добиться какой-то реакции. Хочет, чтобы Игорь разозлился, ударил, сделал хоть что-нибудь, только бы не смотрел так трогательно и ожидающе. Так, как будто дорвался до самого ценного, что только могло быть на свете. И поэтому из них двоих Серёжа сам целует Игоря. Мягко, чуть сжимая зубами кожу на шее. А Птица хорохорится, кое-как обхватывает ногами его бёдра, как в танго. Майор тихо матерится, падая на уже почти лежащего на полу Разумовского. Это чёртов цирк, и главный клоун тут — Игорь. Лежит на Серёже-Птице, пытаясь понять, что вообще происходит. Самозабвенно целует его в губы, а затем легонько — в горбинку носа, сам не зная, зачем. А тот щурится. Зло, с опаской, но в тайне желая этого странного прикосновения. Рыжика, кажется, даже немного трясёт. Он шипит, ловя пальцами подбородок Игоря: — Не забывайся. Я — не он. И мы разные. Кто из нас тебе нужен? — Обоих люблю. Кажется, такой ответ застал гения врасплох. Он остановился, не предпринимая никаких попыток выбраться из-под Игоря, который навис над Разумовским, отчаянно раздумывая, что делать дальше. Не раскладывать же его тут, на грязном полу, на порожке между кухней и прихожей. Это был какой-то ужас. Театр абсурда — не иначе. А тем временем Сергей пошевелился, во все глаза уставившись на Грома. Потянул руки к его куртке, пытаясь стянуть сей мешающий предмет одежды с плеч Игоря. — Поднимайся, — мужчина чувствовал, что больше, наверное, уже не выдержит. От странных неловких рук, от жара и тесноты пространства голова шла кругом. — Зачем? — Птица, снова перехватывая контроль в свои когтистые лапы, ухмыляется и безо всякого зазрения совести опускает руку на бедро Игоря, а оттуда ведёт к выпуклости на штанах. Дразнится, неторопливо расстёгивая молнию. Игорь чувствует, как у него красные пятна ползут по лицу, и быстро вскакивает на ноги, не давая рыжей бестии прикоснуться к себе: — Или на кровати — или никак. — Так бы сразу… Гражданин полицейский… — следом за этими словами из груди Птицы вырывается хриплый вздох, когда Гром дёргает его на себя, сажая на колени. До кровати, ясное дело, терпеть ни один из них не хочет. Целуются, сидя на краю старого диванчика. Губы у Разумовского-Птицы с привкусом железа — видимо, сам искусал, — а Игорь в порыве страсти добавил. А страсть их окутывает полностью. Раздеваются быстро, торопливо, порой мешая друг другу расстегнуть пуговицу — и тогда Птица хмурится и просто рвёт на Громе рубашку, — или отстегнуть деталь бронекостюма — и тогда Игорь рычит и с силой выламывает непослушное крепление. Таких костюмов — что у майора, что у гения-злодея — не один. А вот ночь одна. И они друг у друга одни единственные. Не считая, конечно, того, что одного из них двое. Кожа у Птицы бледная, изрисованная какими-то красными полосами: видимо, расцарапывая себя когтями — на ногти его лапища никак не тянут, — он пытается заглушить боль одиночества. Или то был Серёжа, измученный своей любовью и не знающий, что с ней делать. Но теперь всё хорошо. Теперь Игорь оставляет поверх этих следов свои собственные: целует, покусывает, лижет солоноватую кожу. Вырывает из груди Птицы очередной хриплый стон, громкий и надсадный. Птица сам — до жути собственник. Ему плевать на шумоизоляцию в квартире, всё, чего он хочет, это майора. И доказать, что этот мужчина только его. Один на двоих с Разумовским. Эта рыжая тушка ёрзает на коленях Игоря, раздетая до пояса и явно готовая и штаны тоже сбросить, вот прям щас. Гром придерживает его за бёдра, сжимая их в ладонях. Смотрит в янтарные, потемневшие от похоти глаза и неожиданно понимает: а ведь секс с этим вот чудиком — лучшая проверка на любовь. Ну кто ещё, как не влюблённый идиот, будет терпеть стекающие по подбородку кровавые капли, терпеть царапины на спине, когда они ещё даже не начали, и при этом искренне радоваться вздохам-стонам-поцелуям со стороны этого бешеного. Он скучал по ним. И, видимо, скучал не он один. Птица дрожит, грубовато ластится к нему, прижимается бледным впалым животом к прессу Игоря. Запускает лапу в штаны мужчины, сжимая член сквозь ткань боксёров. Радуется ответному стону и опять целует, двигая ладонью вдоль ствола, запуская мокрый горячий язык в чужой рот. Да и Игорь времени не теряет: кое-как отстёгивает крепления, заставляет любовника приподняться и помогает стянуть штаны. Кладёт шершавые ладони на плечи Грома — тот только сейчас замечает, что Птица и не собирался снимать колючие перчатки, но в порыве страсти обоим как-то не до них. Только тут проясняется забавная и очень… Горячая деталь. Птица под костюмом не носит белья. Никакого. На этапе футболки-кофты-ещё-чего-то-там это было не столь очевидно, но сейчас… Игоря аж дрожь прошибает от вида изящных худых бёдер, немного нескладных, но совершенно очаровательных. А ещё — от крепко стоящего члена, на котором поблёскивают капельки смазки, от остро торчащих тонких ключиц и растрепавшихся огненных волос. Птица-Серёжа очень притягателен. Красив, до того, что сладко тянет где-то в желудке, и все эмоции разом сносит волной возбуждения. Юноша, вставший с игоревых колен, вертит бёдрами и призывно улыбается — дескать, чего медлишь? Бери, весь твой. И Гром со стоном повинуется. Протягивает руки к пояснице юноши, и тот с радостью ныряет в его объятия. В эти моменты перед ним — Серёжа. Скулит, кусает нижнюю губу, просит, чтобы Игорь перестал дразниться. А майору интересно. Ему в новинку это желанное тело, а тихие вздохи действуют, как самый чистый наркотик. И потому мужчина склоняет голову, прикусывая и облизывая по очереди багровые бусинки сосков, слушая невнятные стоны. Птица же — абсолютно другой. Грубо хватает Игоря за волосы, сцепляя пальцы на его затылке. Приподнимается, обхватывая член мужчины у основания, скользя им между своих ягодиц. Тут же вцепляется поцелуем в искусанные игоревы губы, проталкивая свой язык в чужой рот. В эти минуты вообще не ясно, кто из них сейчас командует. Игорь ли, который замирает и тяжело дышит, ожидая дальнейших действий со стороны своего нижнего-верхнего. Или сам Птица, который жмурится, опускаясь на напряжённый член майора, крепко вцепляясь в его шею и плечи руками. Гром не в состоянии сдержать громкого стона, который вырывается из горла, игнорируя все правила приличия и стены питерских панелек. Ему хорошо. Чертовски хорошо от теплоты, узкого нутра, в которое он погружается полностью, пока Птица ёрзает у него на коленях, кусая губы. Только потом приходит понимание: ему же больно, наверное. Без подготовки, их первый секс на старом диванчике под шум дождя. Но бешеный рыжий гений не реагирует на его тихие слова — не думает даже. Качнувшись на его члене, медленно приподнимается и опускается вновь, фиксируя голову Игоря в своих ладонях и заставляя смотреть только на себя. Глаза в глаза. Во взгляде юноши читается отчётливое: «ты, может, поможешь, нет?». И Гром помогает. С радостью подхватывает за ягодицы и сам толкается бёдрами вверх. Птица шипит, закатывая глаза. Вцепляется в плечи Игоря, помогая тому совершать движения, старые, как сам этот грёбаный мир. Стоны и рычание слышны в тесной квартире. Под раскаты грома и сверкание молний два врага бесстыдно целуются, сплетаясь языками. Птица, кажется, не чувствует боли. Да и Игорь не отстаёт. В те моменты, когда можно в страстно выгибающемся парне Серёже, он немного приходит в себя, начиная ощущать, как горят огнём алые полосы на плечах и спине. Птица не стесняется, расцарапывает его лопатки в кровь, сжимая пульсирующий орган в себе и выстанывая дикие ругательства. Юноша гибкий, изящный, как дикая лисица. Он обхватывает бёдрами Грома за талию, двигаясь ему навстречу, рычит прямо в ухо хриплое: «ненавижу» и тут же быстро склоняет его голову к себе. Тот и не против — кусает за шею, с силой вбиваясь в непокорное тело. Руки Птицы блуждают по спине Игоря, буквально вспарывая кожу, оставляя кровавые разводы. Он упивается своей жестокостью и витающей в воздухе похотью. Им безумно хорошо друг с другом. И плевать на все нормы морали, плевать на то, что они пока так мало знают друг друга. Плевать на всё. Просто есть двое… Нет, трое людей, нашедших свою очень странную любовь. Сладкий стон Серёжи пробирал до мурашек, вынуждая Грома прижимать его к себе ещё сильнее. Постепенно накрывающая обоих жаркая волна сбивала все жизненные ритмы. Жар влажных от пота тел, вздохи и скрип старого дивана. Под громовые раскаты было слышно, как хрипло рычит Игорь, ускоряя движения, как сам Серёжа-Птица выгибается в его руках. Рыжий любовник помогает себе рукой, чуть откидываясь назад. На бледной коже ярко алеют пятна укусов, оставленные не меньшим собственником — Игорем. Гром жадно притягивает его обратно к себе, впиваясь зубами в острые ключицы. И эта грубость обезумевшему от желания гению ещё слаще, чем любая награда. И под новый грохот за окном звучит громкий крик Разумовского, который прогибается в спине, прижимаясь к неожиданному любовнику. … Тихая ночь стояла за окном, бросая лунные блики на подоконник и двоих людей, которые завалились на старый диванчик, даже не удосужившись разложить его. Дождь поутих, только редкие капли иногда гулко стукались о карниз. Под затасканным одеялом Игорь положил руку на бедро Сергея, неловко ткнулся носом в рыжую макушку, не зная, как выразить свои чувства. Не привык он к привязанностям, не предполагал даже, что однажды придётся поговорить с объектом неожиданно воспылавшей любви. Птица уселся в углу дивана, нахохлился чёрной тенью. И не поймёшь — физически осязаемый или опять как сгусток тёмной материи. Гром покосился на него, вздохнул тяжело — дескать, как же угораздило меня с ними двумя связаться. Пробормотал про себя «Трансформер» и замолчал окончательно. Птица фыркнул, игнорируя замечание, а Разумовский сонно заморгал: — Что? — Ничего, — пробурчал Игорь, окончательно теряясь. — Ты мне скажи, почему твой бешеный не показывался отдельно… До этого? — Чтобы ты не умер от счастья, — мгновенно огрызнулся Птица, пряча тем не менее довольную улыбку. Кажется, ему тоже понравилась эта ночь.

***

—.... Тёть Лен, я дома! Радостный, хоть и немного усталый выкрик потонул в тёплом дурмане старой квартирки, которая встретила майора поистине домашним теплом. — Проходи, проходи, Игорёш, — из кухни выскочила невысокая хрупкая женщина в тёплых тапочках на босу ногу. С любовью взглянула на загулявшегося «блудного сына» и затем укоризненно погрозила пальцем: — Прийти пришёл, а совесть на работе забыл, да? — Ты о чём? — игорева кепка ловким броском была отправлена на вешалку, а сам мужчина замер, пытаясь попасть ногой в брошенный ему тапочек. — Ну как о чём? — пожилая женщина склонила голову на бок, удерживаясь от того, чтобы не потрепать майора по встрёпанным волосам. — На работе всего себя потерял. Парню своему мог бы и позвонить. — Так он сам мог бы… — Игорь замолчал, как громом поражённый, понимая, что сболтнул лишнего. Но отпираться уже было поздно. Матушка возмущённо всплеснула руками: — Значит, даже не отрицает, негодник. И не стыдно? — судя по побитому виду Игоря, стыдно ему было, и женщина сменила гнев на милость, — Ладно уж. Хорошо, он-то у тебя ответственный. И вежливый такой… Гром прошёл в комнату и застыл на пороге, в ужасе глядя на развалившегося в кресле Птицу. В том, что это был именно Птица, не оставалось никаких сомнений. Этот месяц они виделись урывками, но ночи их Гром забыть не мог. Наверное, тогда он и научился окончательно различать Серого и Птицу. — Вежливый, говоришь? — тихо переспросил он, чувствуя, как сердце обрывается в бездну. Гордая мать семейства с радостью кивнула: — Вежливый, обходительный. «Вот умеет же, когда захочет!» — мелькнуло в затуманенной голове Игоря, пока сам он прожигал взглядом дыру в безупречно отглаженном костюме Разумовского-Птицы. — … Ну, я чайник сейчас поставлю, а то не успела, — спохватилась женщина, быстро скрывшись на кухне. Майор выдохнул, поднимая руки кверху и не находя слов. Наконец, сделал несколько быстрых шагов и воззрился на гения с нескрываемой злобой: — Зачем ты пришёл?! — Ну а что, — Птица манерно поднялся из кресла и остановился за его спинкой, как бы прячась от возможного гнева Игоря. От самого мужчины это не укрылось. Птица нервничал. Настолько, что не мог или не хотел ни на секунду передать контроль над телом Сергею, хотя Гром знал точно: милый и тихий Серёжа точно приложил руку к тому, чтобы разговорить милую Елену Прокопенко. — … Старик твой на службе, а тётушка далека и от полиции, и от медиа с интернетом. Не признала она меня. Игорь сделал ещё шаг вперёд, хмурясь и по-прежнему не в состоянии успокоиться: — Ладно, — голос его звучал хрипло и надсадно, — тебе здесь быть нельзя, ты знаешь. Птица кивнул. — И ты не пришёл бы, если бы не произошло что-то очень важное. Опять кивок. — Что происходит? — Это мне у тебя нужно спросить, что происходит, — в глазах юноши полыхнул уже знакомый зловещий пожар, — Игорь, матушку твою, Гром. Майор удивлённо заморгал, не понимая сути вопроса. А Птица тем временем дёрнул его за воротник к себе и истерично прошипел, даже не пытаясь скрыть дрожащий голос: — Мы беременные, понимаешь? Кажется, не подвернись так кстати кресло, Игорь сел бы прямо там же, где и стоял. Аккурат на пол. Но к счастью, сей предмет мебели оказался под рукой. Вернее, под филейными частями тела сурового майора, который в это самое кресло и опустился, глотая ртом воздух. — Игорь… — Серёжа, снова возвращая себе собственное «я», встал за креслом, дрожа, как осиновый лист на ветру. Но Гром не слушал его. Знал точно — Птица такими вещами шутить не будет, да и слишком растерянно-подавленными выглядели эти оба. Сотни тысяч вопросов промелькнули в игоревой голове в одну секунду. Главный из них был, конечно, «как?», но его явно следовало оставить на потом. Поэтому задал майор другой, абсолютно глупый, но мелькнувший в самом уголке сознания: — В смысле… Беременны… Е. Кто именно из вас?! — Тут такая проблема, — Птица, снова перехватывая власть, обошёл кресло и бесцеремонно плюхнулся на колени Игоря, с глупой улыбкой заглядывая ему в глаза, — Мы сами не знаем.