окольными путями

одиночество плюс одиночество Им нельзя любить и привязываться. Потому что каждый мир — это мир, который они покинут рано или поздно, это то, что нужно будет просто взять и безболезненно отпустить, чтобы потом воспоминания отзывались ностальгией, а не тяжелым уколом под ребра. Поэтому когда Чайльд ему в шутку говорит: — Аккуратно, — скалясь, — В меня и влюбиться можно. Итэр воспринимает это всерьез. Конечно можно, думает Итэр. Это вполне реально, думает Итэр. Тарталья шутит смешные шутки, вежлив, умен, безжалостен, отлично дерется, сказочно богат, хорош собой и за веселыми диалогами прячет свои страхи и травмы — определенно его типаж. — Придурок, — беззлобно отвечает ему Итэр и смотрит, как закатное солнце точит красивый профиль. Как оно бликует в рыжих волосах. Как Аякс мягко усмехается. Ветряная астра медленно крутит алыми лопастями на ветру, пока Чайльд держит ее в руках. Итэр пытается запомнить эту безбожную картинку, отпечатать ее у себя в голове, будто фотоаппарат из Ли Юэ. — Ты очень долго смотришь, у меня что-то с лицом? — Нет, — Итэр качает головой и едва улыбается, — Просто ты очень красивый. И Тарталью в этот момент надо видеть. Скарамучча бы ухохотался до смерти. * После заката они гуляют по пристани и говорят о всякой ерунде; Итэр не любитель много болтать, но с Чайльдом ему почему-то всегда интересно — даже если они обсуждают цену на кор ляпис. Итэру, честно говоря, так легко и хорошо, пока Чайльд не пытается взять его за руку. Его ладонь больше, пальцы длиннее, но кожа у них одинаково грубая. Их руки едва ли соприкасаются, но тем не менее Аякс непривычно тих и осторожен. Он говорит, подставляя лицо соленому морскому ветру: — Ты можешь отказать мне в любой момент. Итэр на секунду закрывает глаза: о боже, как все было бы просто, будь Тарталья настоящим засранцем. Если бы он действительно вел себя как плохой парень, у него были бы причины не поддаваться всей этой романтической херне, у него были бы причины любить Чайльда хоть немного меньше. Но его классовый враг номер один вежлив и мягок, поэтому Итэр думает, у него совершенно нет выбора. Он уверенно переплетает их пальцы под удивленный звук Аякса. — Я знаю. * Если честно, с первого взгляда Тарталья выглядит тем еще безумцем, но спустя какое-то время Итэр начинает думать, что он самый адекватный человек в Тейвате. Да, он любит хаос и драки. Да, он повернут на сражениях, но ведь у каждого свое хобби, разве нет? Чайльд спрашивает будто невзначай, пока Итэр задумчиво мешает суп в котелке: — Я поцелую тебя, — улыбка ползет по его губам, — Можно? — Странно, — отвечают ему, — Перед тем, как сломать мне два ребра и отбить почки, ты совсем не интересовался, можно или нет. Аякс замолкает и замирает, пытаясь удержать улыбку на лице: его, кажется, немного это задело. Итэр читает его, как открытый путеводитель по Тейвату, легко и с интересом. — Чайльд, — Итэру совсем немного стыдно, — Я пошутил. — Да, — Аякс взмахивает ладонью, — Поедим, а потом прогуляемся до Цинце может? Там чудесные пейзажи. — Чайльд. — Да? Итэр умом катится в бездну, когда понимает, что ему не будут язвить в ответ. Он подходит, дергает его за рукав и вскидывает голову, потому что у них огромная разница в росте, и говорит серьезно: — Я правда пошутил, — говорит, — А если целоваться, то давай сейчас, пока я не успел передумать. Тарталья кладет руку ему на шею, там, где так быстро бьется пульс. Итэр совсем немного нервничает, но гораздо больше он чувствует себя сумасшедшим. Он облизывает сухие губы в каком-то ненормальном предвкушении — это чувство щекоткой бежит по позвоночнику и рассеивается в его совершенно пустой голове. Просто ужас. — Не шути так, — у Чайльда ямочки на щеках от улыбки, а еще редкие светлые веснушки прямо на кончике носа, — У меня очень тонкая душевная организация. — Да, кто бы мог подумать, что я так глубоко ранил одиннадцатого предвестника Фатуи. — В самое сердце. А потом он наклоняется к его лицу, и Итэр чувствует, как земля уходит из-под ног. Он дрожит, и Аякс на самом деле тоже; мягко касается его губами сначала в висок, потом в уголок рта и только после этого нормально по-человечески целует. Этот чудак на самом деле такой до скрипа в зубах нежный, когда они не дерутся. Итэр от этого в восторге. Он кладет ладонь ему на загривок, зарывается пальцами в вьющиеся рыжие волосы и даже не пытается образумить себя. Его целуют так, будто хотят выпить до дна, будто он — самое вкусное вино во всем Тейвате. — Ты такой... — Чайльд смотрит на него, и этот взгляд поддернут слабой дымкой, — Ты мне так нравишься. Это взгляд влюбленного по уши человека, догадывается Итэр. И он кивает, потому что позабыл, как разговаривать. Итэру знакомо это ощущение: будто тебе море по колено, будто в голове так много мыслей и абсолютная пустота одновременно, будто сама жизнь на твоей стороне. Идиотизм и эйфория в одном флаконе. Когда Аякс обнимает его горячими руками, Итэру хочется раствориться в нем, в этом рыжем балбесе, и забыть про внешний мир. Если бы не пропажа Люмин, он бы наверное сдался. Он такой слабак, конечно, он бы сдался, он никогда не умел полностью контролировать свои чувства. Когда они лежат в поле одуванчиков, Итэр смотрит в небо и думает: а что бы сказала его сестра? Что бы Люмин сказала ему, видя в какого сопляка он превратился? Итэр вздыхает и шепчет: — Это все ты виноват. — Что? — Ничего. Чайльд немного медлит, а потом аккуратно запускает руку вдоль чужого оголенного живота. Кожа Итэра горячая, приятная — в этот момент Тарталье кажется, что нет ничего лучше, чем обнять Итэра за талию и не отпускать. Итэр дышит ему в шею и констатирует: — Я когда-нибудь найду Люмин и покину этот мир. — Я знаю. — Оно тебе нужно? — Итэр говорит так тихо, будто все это большой секрет, — Вот это все? Ты ведь хорошо подумал? — Я не думал, — Аякс улыбается, — Я просто решил. Что ты решил? Что ты, архонт тебя дери, решил? Итэр очень хочет задать ему этот вопрос, но в итоге просто молчит и прижимается ближе. Как путешественник со стажем он может сказать, все постепенно уходит из памяти: звезды далеких миров, океаны, которые ты когда-то пересекал, и поля, на которых отдыхал после затяжных сражений. Каким бы бессмертным не был ты сам, память совсем не долговечна. В какой-то момент он забудет то, какие огни деревень в пригороде Мондштата и какие теплые вечера в портовом Ли Юэ. Вкус здешней еды и воды, язык местных жителей и их голоса. Он постепенно, по крупицам забудет этот мир. И Чайльда он тоже наверняка когда-нибудь забудет. * А забудет ли Чайльд его?