безобразие о двоих

Тсуна просыпается с наклейкой на лбу. Хмурится спросонья, вглядывается в зеркало и шкрябает ногтем по бумажке. Такие обычно клеят на фрукты. Конкретно эту — на мандарины. — Чёрт возьми, Ламбо… — Это не Ламбо, — не поворачиваясь, говорит Хару и продолжает наблюдать за тем, как мальчик рисует восковыми мелками в её тетради по математике. Она терпеть не может математику, поэтому с удовольствием смотрит, как яркие картинки заменяют тупые уравнения. — Это я. — Ты? Зачем? — Мы ели мандарины. — И? Хару задирает голову, смотрит на него так по-дурацки и улыбается. — Я подумала, что она подходит по цветовой гамме твоей футболке. И я очень люблю мандарины! Тсуна непонятливо промаргивается, но наклейку не сдирает. Он садится рядом, складывая руки на колени, и смотрит в несчастную тетрадь по математике. Ненависть к математике у них одна на двоих, холимая и лелеемая, как уродливое чадо. Только вот Хару пишет тесты на вечные девяносто баллов, а Тсуна болтыхается на тридцати её и Реборна с Хаято стараниями. Хару всегда морщит нос на нелюбимых заданиях, когда проходит их с ним. И улыбается, вскакивая со стула, поднимает большие пальцы вверх, когда он сам приходит к верному ответу. Эта её радость — злая насмешка. Над математикой, потому что успехами Тсуны она гордится как своими. (Тсуна никогда не скажет, что безумно рад её реакции) Ламбо поет под нос очередную песенку собственного сочинения, усердно калякает. Ему, видно, нравится, что выходит. Он завершает рисунок, откидывает мелок и запрыгивает на стол, гордо показывая итог. — Почему я оранжевый? — Тсуна вскидывает бровь. Ламбо смотрит на него, как непризнанный гений. — Ты — мандарин, глупый! Дурак! — А я очень люблю мандарины, — добавляет Хару. В её глазах искрит смешок, когда до Тсуны доходит. Он касается наклейки на потеплевшем лбу и смущённо щурится. Такие обычно клеят на фрукты. Конкретно эту — на мандарины.