Grand Piano/Рояль

Квартира Кёнсу тесная, но довольно уютная. Гостиная соединена с кухней, а небольшой коридор ведет к спальне и ванной. Он кивает ей на маленький и ветхий с виду диван в углу и исчезает в крошечном коридоре, по дороге снимая худи. Она оглядывается вокруг, замечая, что в гостиной совсем нет его личных вещей. Взгляд скользит с черного мусорного мешка в углу к мягкому полинявшему ковру под ногами. В гостиной тусклый свет, и Джина чувствует необъяснимую тревогу. Немного волнуясь, она неподвижно сидит на диване, ожидает возвращения Кёнсу и бросает взгляд на маленький телевизор и лежащие на кофейном столике аптечку, бинт и пластырь, разбросанный на поцарапанном стекле. Все мысли в голове смешались, и она чувствует опустошенность и мурашки по коже. — Ты один живешь? — спрашивает Джина, когда Кёнсу возвращается с одеждой и полотенцем в руках. Он уже переоделся в домашние штаны и чистую голубую майку; волосы взлохмаченные. Он отвечает не сразу и забирает со столика мини-аптечку. Он стоит так близко, что можно ощутить запах сигарет. Она смотрит, как парень складывает в коробку бинт с пластырем и запихивает ее в ящик под телевизором. — Один, — кивает он и поворачивается к ней. Джина съеживается под его взглядом и трет нос, пока он почти отвлеченно ее разглядывает. Джина бросает взгляд на его порезы, но ничего не говорит. Он протягивает ей одежду и полотенце, склоняя набок голову, с серьезным видом смотрит, и Джина не может не умилиться. — Если тебе нужно в душ, то ванная по коридору. Джина моргает, переводя взгляд с его лица на протянутые руки: — Все нормально, не нужно. Он просто мягко на нее смотрит и кивает. Она чувствует невероятное облегчение, что он ее не заставляет, а просто складывает одежду и полотенце на столик. — Хорошо, — тихо говорит он и отводит взгляд, поправляя волосы, будто бы ощутив неловкость. — Тогда оставлю здесь. На всякий случай. Девушка кивает и неловко перебирает край юбки, сведя колени вместе. Пауза в разговоре крайне неловкая, и чем больше она длится, тем бо́льшую нервозность она ощущает. Им никогда раньше не было так неловко молчать друг с другом. Обычно Джина чувствует себя до смешного нелепо, а Кёнсу весело улыбается, сверкая глазами. Он громко вздыхает, вырывая девушку из своих мыслей. Он мило приподнимает брови, и Джина не понимает, как человек может быть таким милым, но в то же время красивым. Затем он исчезает на кухню, и она слышит звон стаканов и кастрюлей. Сердце бешено бьется. Да что с ней не так? Джина решает воспользоваться его предложением, лишь бы покинуть эту тускло освещенную гостиную и хоть как-то скоротать время. Поэтому она берет с собой полотенце и одежду. В коридоре три двери, и самая первая оказывается запертой. Джина не понимающе хмыкает и переходит к двери напротив, которая с легкостью открывается, скрепя в тишине. Джина заглядывает внутрь комнаты, удивляясь, насколько она темная, и на ощупь ищет выключатель. Она быстро его находит, включает свет и удивляется. Комната оказывается спальней с широкой кроватью и бледно-голубым постельным бельем. Это единственная цветная вещь в комнате, хотя стол со стулом в углу белого цвета, и он гармонично сочетается с рисунком на стене. Ковер белый и чистый за исключением пару темных пятен около двери. В комнате, как и в гостиной, нет каких-то памятных вещей, кроме фотографии в рамке на белом столе. Джина различает улыбающееся лицо Кёнсу, только немного младше, где он обнимает двух незнакомых ей парней приблизительно его возраста. Тяжелые белые занавески не пропускают с улицы свет; на полу и кровати валяется одежда. — Что-то ищешь? — голос Кёнсу раздается прямо позади нее, пугая девушку. Джина дергается на месте, пулей оборачиваясь, и хватается за сердце, часто моргая. — Ванную, — Джина сильно краснеет. Только спустя пару секунд она замечает, как близко он стоит. Её нос практически касается его груди, когда он смотрит на нее с приподнятыми бровями и большими, но отстраненными глазами. На пояс он повязал розовый фартук с надписью Kiss the Cook, закатав майку до локтей. Он хмыкает и прислоняется к двери, блокируя путь на выход. — Она прямо по коридору, — Кёнсу скрещивает руки, а Джина окидывает взглядом его открытые руки, а после усилием воли поднимает на него взгляд. Он улыбается, и, по мнению Джины, слишком невинно. — Я уже это поняла, — бормочет девушка и взглядом ищет, как бы выйти из комнаты. Он специально преграждает ей путь ногой, и она всерьез задумывается, перепрыгнуть ли его ногу или проползти под ней. Ее щеки пунцовеют, и его улыбка становится еще шире. — Я хотел узнать, любишь ли ты рамен, — Кёнсу беспечно на нее смотрит. — Это все, что у меня есть. Рамен и ростки бобов. Джина мысленно взвешивает возможность перепрыгнуть его ногу. Она будет выглядеть дурой, но зато не придется стоять рядом с ним и пялиться на его руки. — Звучит безусловно вкусно, — Джина закатывает глаза. Кёнсу кивает и по-доброму, сладко улыбается. — Да, но обычно я заказываю еду. Я люблю есть снаружи. Либо Джине привиделось, что он намеренно подчеркнул последние два слова, либо она слишком долго общается с Чонином и Сехуном, благодаря которым в голову лезут грязные мыслишки. Тем не менее, щеки окрашиваются в багровый цвет при одной только мысли об этом, и девушка клянется, что Кёнсу улыбается ещё хитрее, а дьявольский огонек в глазах может составить конкуренцию Сехуну (и это о чем-то говорит, зная странную любовь Сехуну к тому, чтобы толкать людей в бассейны и в целом быть дьяволенком). Джина хочет возразить, но пошлые мысли ее не покидают, и она краснеет пуще прежнего. Она слабо мычит и незамедлительно перешагивает его вытянутую ногу, быстрым шагом направляясь в ванную (настолько спокойно, насколько возможно, ведь Кан Джина должна быть хладнокровной девушкой). От раздражения и желания насолить она хочет принять долгий горячий душ, чтобы его счётчик за воду взлетел до небес, но потом она вспоминает, что Кёнсу живёт один, поэтому виновато понижает температуру воды, постоянно что-то бубня себе под нос. (Она никогда не признается, что большую часть времени простояла в ужасном смущении и бабочками в животе, прижавшись щекой к плитке.) *** Джина выходит из душевой кабины, чувствуя тепло и нервозность, когда, стоя перед зеркалом, запоздало понимает, что на ней одежда Кёнсу. Она натягивает рукава длинной футболки и решает не надевать баскетбольные шорты, которые ей слишком большие. Все равно футболка достает до середины бедра. Джина обращает внимание на свое отражение, где на нее смотрит девушка с румянцем на щеках и мокрыми спутанными волосами. Она переводит взгляд на столешницу, где наряду с держателем для зубной щетки и мылом стоит баночка с обезболивающим; несколько таблеток рассыпаны по столешнице. Сделав глубокий вздох и расправив плечи, она выходит из ванной. Она Кан Джина, она не должна так сильно смущаться из-за парня. (Последний раз она так смущалась, когда Минсок поцеловал ее под мостом в парке, и чем все обернулось?) Джина заходит на кухню, где Кёнсу накладывает рамен в две тарелки. Он поднимает на нее большие глаза, некрепко держа тарелки, и девушка уверена, что он медленно ее осматривает, прежде чем мило улыбнуться. Она жутко нервничает. — Тебя долго не было, и я начал волноваться, — Кёнсу садится за стол, стулом шкрябая пол. — Ну да, пока примешь душ и так далее, — мямлит Джина и сразу берет в руки палочки для еды. — Выглядит неплохо! Она даже не смотрит на Кёнсу, потому что не сомневаются, что он улыбается ей так, будто она самая смешная форма развлечения на этой чертовой планете. Вместо этого она не раздумывая засовывает в рот лапшу. И затем она распахивает глаза: во рту жар, а глаза слезятся. Она прикрывает рот, пытаясь (но безуспешно) незаметно выплюнуть еду, чтобы это не выглядело так, будто ей противно, и избежать ненависти со стороны Кёнсу. — О мой… черт, — Джина давится едой, глаза слезятся, и она ищет воду, молоко или хоть что-то. Кёнсу удивленно моргает. — Джина? — обеспокоенным голосом, сразу же поднимаясь со стула. Джина тоже выпрыгивает из-за стола: — Воды, боже мой, мне нужна вода. Кёнсу уже сует ей стакан воды, и она одним глотком ее выпивает. Кёнсу смотрит, как она выпивает еще три стакана и, тяжело дыша, с глухим стуком ставит пустой стакан на стол. Кёнсу хмурится, оглядывая девушку. — Ты в порядке? — нежно, заботливо спрашивает он. Рука протянута, но он ее не трогает. Джина переводит взгляд с пустого стакана на протянутую руку парня. Губы и язык жжет от рамена. — Я не очень хорошо переношу острую еду, — хрипло говорит Джина. Кёнсу опускает руку. — Острая еда — твое слабое место? — хмыкает он, и Джина бледнеет. Она ненавидит это, она ненавидит то, что он видит ее слабые места практически везде. — Да, и что? — Джина скрещивает руки на груди и недовольно на него смотрит. Кёнсу опешил. Девушка знает, что у нее нет причин на него злиться, она просто не любит, что под его взглядом она ужасно смущается. Она ненавидит обстоятельства, при которых они познакомились. Она ненавидит, что он видел, как она обливалась слезами из-за Минсока, что он единственный, кто воочию видел, как сильно она его любила. Она ненавидит, что даже лучшим друзьям не рассказала, как сильно ее расстраивает ситуация дома, зато До Кёнсу возникает из ниоткуда и находится рядом, когда ей нужна поддержка. Никто не должен видеть ее в таком состоянии. Никто не должен знать, что иногда ей не хочется идти домой, что чаще всего она не хочет находиться дома. Но вот об этом знает До Кёнсу, и, если честно, ее это до ужаса пугает. (Это пугает ее.) Поэтому она и злится на него, ведь эту эмоцию она знает лучше всего (в конце концов, этому она научилась у родителей). А затем он развязывает фартук, вешает его на спинку стула и поворачивается к ней. Он смотрит тем взглядом, который девушке не нравится: обычная мягкость переплетается с чем-то более темным и тяжелым. Он просто смеется, и у Джины заканчивается терпение. — Не смешно, — она тыкает пальцем ему в грудь, игнорируя его брошенный на палец взгляд и приподнятую бровь. — Ты постоянно с меня смеешься, — осуждающе бросила она. Кёнсу медленно качает головой и закатывает глаза: — Я не с тебя смеюсь. Я смеюсь, потому что ты специально хочешь со мной поссориться. — Нет, я не… — Ты отталкиваешь меня, — прерывает ее Кёнсу, прислоняясь к столешнице и тоже складывая на груди руки. Он глядит на Джину, которая, на удивление, понимает его взгляд. Но она все еще дуется. — Хочешь узнать секрет? Она без чувства юмора хмыкает, вновь закатывая глаза: — Все, что касается тебя, — это и есть секрет. — А тебе от этого некомфортно? — Кёнсу выглядит немного взволнованным, словно не хочет, чтобы девушка в его компании чувствовала дискомфорт. Но Джина только расстраивается от того, что он всего лишь задумчиво на нее смотрит, когда ей хочется на него накричать. Она громко стонет и по-детски топает ногой. — Да, да! — Джина практически кричит. — Я ничего про тебя не знаю, тем временем ты знаешь про меня гораздо больше, чем я хочу, чтобы кто-нибудь вообще знал. Даже мои лучшие друзья никогда не видели меня в таком состоянии. Понятное дело, что мне от этого некомфортно, — Джина зло смахивает со лба волосы. — Я не какая-то там бедная девица, о которой нужно непременно позаботиться. Не нужно строить из-за себя моего рыцаря. (Ей некомфортно, потому что никто о ней раньше так не заботился. Обычно это она за всеми присматривала, и поэтому она сейчас чувствует себя уязвимой. Он видит ее в самом уязвимом положении, и она ненавидит, какое влияние он на нее оказывает.) — Я знаю, — спокойно говорит Кёнсу; челка падает на глаза. — Извини, что заставляю тебя чувствовать себя некомфортно. Но, — Кёнсу склоняет голову, осторожно сжимая губы, — верь мне, когда я говорю, что никогда не буду твоим рыцарем, Джина. Я не хочу и даже не собирался им стать, — он замолкает, хмурясь. — Прости. Кажется, Джина еще больше закипает от его спокойного тона. — Перестань извиняться, — рычит она, вновь топая ногой. Она чувствует себя истеричным ребенком (может, она такая и есть), а спокойное поведение парня только усиливает это ощущение. — Но мне правда жаль. Что еще ты хочешь, чтобы я сказал? — мягко спрашивает Кёнсу, создавая контраст с громким голосом девушки. — Накричи на меня, сделай что-нибудь. Просто… перестань быть таким спокойным, — произносит Джина. Громкий возглас затихает на середине предложения, голос слегка сорвался. За всю свою жизнь она не знала ничего, кроме громких голосов и крика, особенно когда кто-то был расстроен. Это все, что знали ее родители, это все, что знала она с сестрой, и она знает, что это неправильно. Черт возьми, она даже поклялась, что никогда не будет такой, как ее родители, особенно в отношениях. Но именно так у них было с Минсоком: она ругалась, выкрикивая оскорбления, а потом все заканчивалось злым, грубым сексом. Она не знает ничего другого. Она знает, что в данном случае не права, но губы со ртом работают на автопилоте. Она расстроена и уязвима, и понимающий взгляд Кёнсу ее ужасно бесит. (Все это может привести к срыву, и она не желает, чтобы он случился перед парнем.) — Я не сбираюсь на тебя кричать, ты ничего плохого не сделала, — Кёнсу не двигается с места, и его хладнокровие приводит в ярость. Она замечает легкое напряжение в его лице и потемневшие глаза, но затем отбрасывает эти мысли и смотрит ему в глаза. — Ты не хочешь, чтобы я разозлился, Джина. Я не хочу, чтобы ты это видела. Что-то в его темных глазах, тоне и словах сдерживает девушку. Грудь тяжелеет, и она смотрит на парня. Джина хочет что-то сказать, но ничего не выходит. Она просто прикрывает рот ладонью, когда наконец осознала, что делала. — О боже, — бормочет она, отводя от него взгляд. Она знает, что Кёнсу прав: она пыталась поругаться с ним и оттолкнуть. — Мне нужно домой, — она делает шаг назад. — Прости. Я просто… Мне нужно идти. В глазах щиплет, пока она старается контролировать эмоции. Она разворачивается на пятках, собираясь уйти, но чужие пальцы хватают ее за запястье и тянут назад. Она пытается отцепиться, но хватка не ослабевает, удерживая девушку на месте. Она не плачет (черта с два она заплачет), но Джина не может поднять на него глаза. Она чувствует, будто сходит с ума, что она ужасный человек, раз накричала на Кёнсу, но парень никуда не уходит и позволяет ей на него кричать. — Я так и не рассказал тебе свой секрет, — тихо произносит Кёнсу. — Отпусти, — отвечает Джина, ее взгляд устремлен в пол. — Я живу один не случайно, — начинает Кёнсу, его пальцы все еще крепко обхватывают запястье девушки. — Я думаю, мои родители были такими же, как твои. Поэтому я… пошел на компромисс. Джина недоуменно морщит нос. — Что значит «пошел на компромисс»? Кёнсу говорит медленно, словно осторожно подбирает слова. — Я больше с ними не живу. Дело в том, что я понимаю, куда ты клонишь. Ты не любишь казаться слабой, — Кёнсу большим пальцем рисует круги на запястье девушки. Этот нежный жест успокаивает. — Прости за то, что ты из-за меня чувствовала себя некомфортно, но знай, что все держать в себе — это плохо. — Поверь мне, — нежно добавляет Кёнсу, и Джина, заглянув в его искренние глаза, чувствует, как злость исчезает. По непонятной причине Джина расслабляется и кивает. По непонятной причине она действительно чуть-чуть верит Кёнсу и его словам. Она медленно кивает и прикусывает нижнюю губу. — Извини. Он просто смотрит на нее. — Все в порядке, — улыбается. — Хочешь остаться здесь? — спрашивает Кёнсу, все еще рисуя круги по тонкой коже запястья огрубевшим пальцем. От этого ощущения ее клонит в сон. Она окидывает его взглядом, затем медленно кивает, вздыхая: — Да, — бормочет девушка, — пожалуйста. Пальцы парня скользят к ее ладони, и он медленно переплетает их пальцы и улыбается. *** Этой ночью он ни на минуту не отпускает ее руку. Она старается не думать о его теплой руке или как она самым противным образом начинает потеть, но ни ожин из них не отпускает руку. Это мерзко и даже неудобно, но он не отпускает ее руку, а она даже и не просит об этом. Он готовит ей другую тарелку рамена, избегая специй (и постоянно бормочет под нос что-то вроде «пресный вкус», «подруга», и Джина сердито на него смотрит, получая в ответ по-детски высунутый язык). Правой рукой он крепко держит девушку за руку, а левой рукой и плечом он задевает девушку, когда хочет что-то взять с полки. Это странно, но в этом жесте есть что-то успокаивающее, словно он является для нее якорем. Он помогает Джине сдерживать эмоции, несмотря на то, что девушка уверена, что на ее щеках всегда присутствует румянец. Они сидят на старом, ветхом диване и смотрят повтор какого-то развлекательного шоу, пока она не засыпает, крепко держась за его пальцы. На следующее утро парня нигде не видно, но на столике стоит завтрак и лежит ее одежда. На тело девушки накинут плед, а под головой лежит подушка. (Она думает, что это должно что-то значить, но спустя час, когда она собирается уходить, напоследок бросая взгляд на поцарапанную дверь, все тело пронизывает разочарование.) *** Сехун не самый любопытный друг Джины, но это ни о чем не говорит, потому что он до сих пор сует свой нос в чужие дела. Но Джину успокаивает хотя бы то, что Чонхва, Хани и Чонин гораздо хуже. Спустя несколько дней Сехун беспалевно на нее смотрит, когда они занимаются в библиотеке. Джина ждет, что ему станет скучно рассматривать каждое ее движение, но она практически чувствует, как он прожигает в ней дыры. Это отвлекает. Когда она поднимает глаза, Сехун молниеносно опускает взгляд в тетрадь и крутит ручку, изображая фальшивую сосредоточенность. Джина наконец вздыхает, даже не утруждаясь посмотреть на Сехуна. — Выкладывай. — Мм? — мычит Сехун. Джина бросает ручку и сужает глаза, пока парень невинно моргает. — Прошу прощения? — Сехун, я не дура, — Джина закатывает глаза. Сехун выгибает бровь: — Да неужели? Джина бросает в него розовый ластик, попадая прямо по носу. Сехун так громко ахает, ругаясь, что несколько утомленных одногруппников бросают в их сторону недовольные взгляды. А библиотекарша появляется из ниоткуда и гнусаво шикает на Сехуна, приложив палец к губам. Сехун встает и виновато кланяется библиотекарше, а затем плюхается обратно, хмурясь на Джину. — Ты все время на меня глазеешь, вместо того чтобы заниматься. Учти, Чонхва больше не даст тебе списать, — более спокойно произносит Джина. Сехун трет нос, надув губы: — Но я же такой сексуальный. — Это типа оправдание? — Нет, просто поэтому Цзытао дает мне списывать на химии. Он мне так сказал, — Сехун серьезно кивает. — Чонхва должна быть польщена. Джина закатывает глаза, пропуская мимо ушей последнее предложение. — Ладно, но все знают, что из Хуана Цзытао плохой судья. То есть он реально считает тебя сексуальным, так что… И именно тогда Сехун бросает ластик обратно прямо Джине в лоб. Она зло зыркает и трет лоб, пока Сехун откидывается на спинку стула. — Ты просто злишься, потому что он никогда не давал тебе списывать на первом году старшей школы. Джина открывает и закрывает рот, оскорбленно глядя на Сехуна. — Я не злюсь. Просто это нечестно, потому что всем остальным он списывать дает, — отрезает Джина, пыхтя как паровоз. — Не всем, — лыбится Сехун, — только тем, кого он считает привлекательными, — он гаденько хихикает. — И так уж вышло, что только ты не входишь в этот список. Джина вновь бросает в него ластик, но Сехун успешно отклоняется от удара и громко хохочет. Девушка бросает: — Отвали, О Сехун! Сехун старается заглушить смех, прикрыв рот рукой, а Джина в это время просто кипит от злости, и ей плевать, что библиотекарша может выпроводить их в любую секунду. Она скручивает лист бумаги и кидает Сехуну в лоб, но парень уворачивается хихикая. Она уже собирается взять вещи и уйти, но тут Сехун пораженно распахивает глаза и застывает; его взгляд прикован вдаль. За долю секунды его взгляд меняется с шока на пренебрежение, и Джина, хмурясь, не понимает, в чем дело. Девушка собирается повернуться, но Сехун произносит: — Думаю, он ищет тебя. Джина оборачивается и замечает Кёнсу, который, засунув руки в карманы, быстро идет и заглядывает между стеллажами, будто что-то ищет или, как думает Сехун, кого-то. Джина поворачивается к тетрадке и смотрит, как Сехун вытягивает шею, чтобы получше разглядеть Кёнсу. Она мотает головой, закатывая глаза. Они не разговаривали с тех пор, как Джина ночевала у него дома. К сожалению, ее наказали и лишили телефона, потому что на следующее утро родители обнаружили пустую кровать, а дочь поймали тогда, когда она пыталась прокрасться в свою комнату, но ее сдал орущий во всю мощь телефон. — Зачем ему искать меня? — удивленно спрашивает Джина. Сехун приподнимает бровь: — Хочешь сказать, что ты не была у него дома, когда твои родители хотели организовать поисковую группу? Джина мысленно проклинает родителей за то, что позвонили родителям Сехуна, Чонина, Чонхвы и Хани, когда обнаружили пустую кровать. — Зачем мне там быть? Сехун пожимает плечами, смахивая с пиджака невидимый кусочек нитки. — Откуда мне знать? А как еще можно организовать перепихон, Джина? — Ладно. Во-первых, заткнись. Это не был перепихон, — Джина откладывает ручку, хмурясь, — а во-вторых, откуда ты знаешь значение слова «организовать»? — Так значит, ты была у него дома! — Сехун пальцем тычет в подругу, гадко хихикая и потирая руки, как злодей из мультиков 90-х. — Чонину это понравится, — а затем Сехун дует губы: — Кстати говоря, слово «организовать» есть в моем списке слов для экзаменов. Так что иди нафиг, Кан. Я знаю, как использовать слова, где больше двух слогов, спасибо. Джина краснеет, видя его победную улыбку и игнорируя два последних предложения. Ее больше беспокоит то, что в течение часа ее друзья узнают, что она была с Кёнсу, и покой ей будет только сниться. Она мысленно сетовала на судьбу, когда кто-то вдруг опустил руку ей на плечо. Джина вздрагивает, поворачивается и понимает, что перед ней стоит Ким Минсок собственной персоной. Джина непонимающе моргает, а он мило улыбается. Джина немедленно хмурится, и ее сердце сжимается. — Привет, Сехун, привет, Джин, — Минсок сама любезность, но Джина улавливает в его тоне злой умысел. Почему он с ней говорит так, словно между ними ничего не произошло? Сехун смотрит на Минсока пустым взглядом, после чего переводит взгляд на руку Минсока, покоящуюся на плече подруги. Джина смахивает его руку и замечает боль в глазах парня. Как иронично. — Что ты хочешь? — холодно спрашивает она. — Я знаю, что мы не… в очень дружеских на данный момент отношениях… — Минсок лохматит волосы и имеет наглость выглядеть взволнованным. Это только еще больше бесит Джину, ее взгляд темнеет. — Слишком слабо сказано, — говорит Джина, в сотый раз за день закатывая глаза. — Угу, — неловко смеется Минсок, и Джина игнорирует внезапный прилив той нежности, которая еще осталась. Она ненавидит, что это чувство никак не уйдет, даже после того, что он сделал. — Я просто… я хотел сказать, что мама хочет видеть тебя на Чусок. Джина затихает, морща нос: — Почему? Минсок моргает, слегка краснеет и видно, что он доволен собой. Забавно видеть, как звезда спортивной команды их класса превращается перед ней в заикающееся нечто. Не потому, что она ему нравится, а потому, что он смущен. Она даже жалеет, что не записывает это на видео. (Затем она вспоминает, что он точно так же краснел и запинался, когда два года назад признался ей в любви, и в груди у нее откликается то самое смешное чувство нежности, любви, как и раньше. Она от отвращения хочет вырвать из груди сердце, но она скучала по этому чувству (скучала по нему), и это она ненавидит больше всего.) — Ты ведь знаешь, как сильно она тебя любит, — натянуто улыбается Минсок, и Джина понимает, что он имеет в виду. Джине очень нравятся родители Минсока, они всегда хорошо к ней относились и заботились о ней так же, как и о Минсоке и его сестре Сохи. Они всегда ее поддерживали, никогда не кричали и приглашали ее на вечер семейных игр — событие, которое она долгое время не могла понять. (Это единственное, в чем они отличались. Казалось, Минсок никогда полностью не понимал, почему Джина сводит их общение с ее родителями к минимуму. Во время споров они постоянно заводили об этом разговор, а спустя время споры стали их постоянным спутником.) — Ты не сказал ей, что мы расстались? — хмурится Джина. Минсок вздыхает и запускает руку в волосы: — Как-то разговор не заходил. — Так и знала, — горько усмехается Джина. — Может, стоит ее просветить? — Ты знаешь, что я не могу ей об этом сказать. Это разобьет ей сердце, — низким голосом произнес Минсок. Джина понимает, о чем он. Его мать больна и больна она уже несколько лет, и иногда даже не может встать с кровати. Конечно, девушка знает об этом, и она ненавидит это тяжёлое чувство вины на груди, когда поднимает на него глаза и случайно сталкивается взглядом с Минсоком. — Пожалуйста, — бормочет он, его взгляд теплеет именно так, как было обычно перед тем, как он нежно расцеловывал ее лицо, спускаясь к подбородку, крепко хватал… Джина моргает, избавляясь от ненужных мыслей. — Ты хочешь ей соврать. Джина не хочет расстраивать миссис Ким, но как только она бросает на Минсока взгляд, то ощущает растущее негодование вместе с виной. Минсок вздыхает: — Пожалуйста, сделай это один раз для меня. Потом можешь побить меня, игнорировать, что хочешь. Пожалуйста, Джинни. Джина видит его взгляд, слышит ласковое прозвище, которым он ее давно называл, и боль, которую она чувствовала месяцами ранее, свирепо застревает в горле. Она чувствует, будто тонет. Наконец-то, наконец-то Сехун вмешивается. Его голос ближе, чем она ожидала. — Хён, достаточно. Минск устремляет взгляд вверх, и именно тогда Джина понимает, насколько близко стоит Минсок, наклонившись, чтобы заглянуть ей в лицо. Джина отстраняется и головой ударяется о спинку деревянного стула. Она не может ровно дышать, даже когда Сехун дотрагивается до ее плеча. — Сехун, по-моему, это не твое дело, — отрезает Минсок, очевидно раздраженный от постороннего вмешательства. Сехун мрачно смотрит на Минсока и собирается уже что-нибудь ему ответить, но тут звучит ещё один голос. — Что здесь происходит? Джина застывает и смотрит поверх плеча бывшего парня. В нескольких шагах стоит До Кёнсу, засунув руки в карманы. Он бросает взгляд на Минсока, затем на Джину и Сехуна, а затем смотрит прямо на Джину. Минсок выпрямляется, лохматит волосы и глядит на Кёнсу. — Ты кто? — пренебрежительный тон слабо завуалирован под вежливой улыбкой. Первое, что Джина замечает, — у него измождённый вид, а чёлка нависает на лицо, создавая тень. — До Кёнсу, — говорит Кёнсу, и его губы в виде сердечка растягиваются в вялую улыбку. От его темного взгляда Джина покрывается румянцем, особенно когда он ее разглядывает, а затем переводит глаза на Минсока. — А ты, должно быть, тот придурок-бывший. Много о тебе слышал. Минсок хмурится, и улыбка сходит с лица, сменяясь злостью. Он бросает взгляд на Джину и в её глазах видит то, что ему совсем не нравится. — Просто подумай об этом, Джин, — нежно произносит он, прямо как в старые-добрые времена, и ее сердце начинает стучать быстрее, как раньше. Его взгляд мягкий, неизмеримо грустный. — Доктора говорят, что это может быть ее последний с нами Чусок. В другом случае я бы тебя не попросил. Минсок напоследок мило улыбается и уходит, специально задевая Кёнсу плечом. Кёнсу пятится назад, но не оборачивается вслед Минсоку. Глаза сверкают, а подбородок сжат. Вместо этого он ближе подходит к девушке; в его глазах мягкость, из-за чего она отводит взгляд. Сехун громко вздыхает: — Вот ведь задница. Джина морщит нос и плюхается на стул. Она прекрасно осведомлена, что они устроили сцену, и теперь находящиеся в библиотеке ученики шепчутся между собой и бросают на них подозрительные взгляды. Сехун успокаивающе гладит ее по спине, а она поднимает на него глаза. Его голова подсвечена на фоне гигантских ламп и уродливыми деревянными балками на потолке. Она щурится от яркого света, игнорируя ощущение на себе взгляда Кёнсу. Сехун снова вздыхает, на этот раз громче, и смотрит на Джину. — И ты пойдешь, да? — Она для меня как мать, — тихо отвечает Джина. У нее начинает болеть голова, и она трёт глаза, внезапно почувствовав дикую усталость. «Пожалуйста, Джинни» — Минсок очень часто говорил эти слова, игриво, грустно, счастливо, соблазнительно, всегда. Джина усаживается удобнее, массирует виски и разворачивается к своим тетрадям. На секунду она задумывается, ушел ли Кёнсу, но затем чувствует сбоку его присутствие. Джина открывает глаза, руками до сих пор их прикрывая. Кёнсу сидит прямо позади нее на одном из библиотечных стульев, наблюдая за ней как бы между прочим. Она отводит взгляд в сторону, а Сехун с осторожностью и таким серьёзным лицом глядит на Кёнсу, что Джина начинает беспокоиться. У Сехуна громко звонит телефон, вибрируя на столе, и библиотекарша вновь бросает на них испепеляющий взгляд. Сехун читает сообщение. — Это от твоей мамы. Ты должна была прийти домой полчаса назад. Джина собирает вещи, бросая взгляд на жилистые руки Кёнсу (особенно ее привлекает внимание шрам в виде полумесяца между большим и указательным пальцами), который помогает собрать рассыпанные ручки. Наконец он к ней поворачивается, медленно, аналитически оглядывает с ног до головы, будто бы запоминая её по самую душу. Ей становится жарко. — Тебя подвезти? Джина бросает взгляд на Сехуна, который все ещё смотрит на Кёнсу, сузив глаза и пренебрежительно опустив уголки губ. Сехун вертит в руках телефон и говорит: — Ты в порядке? Джина хочет сказать, что нет, она не в порядке, что встреча с Минсоком вернула ее на месяцы назад, и ей страшно. Но Сехун не спрашивает о чувствах, он спрашивает о Кёнсу. Девушка кивает. — Да, ты можешь ехать. Ты не успеешь до комендантского часа, если подвезешь меня, Сехун. Ты живёшь на другом конце города. Сехун смотрит на нее с застывшим в глазах вопросом, но она улыбается как можно убедительнее. Сехун вздыхает и медленно и с осторожностью кивает. — Хорошо, — он растягивает слово, поджав губы, и его глаза скользят по Кёнсу. — Просто будь осторожна. В его тоне слышится двойной смысл, но он ничего не добавляет, после чего лохматит девушке волосы (получая в ответ недовольный взгляд и шлепок) и выходит, закинув на плечо рюкзак. Когда Джина встаёт и надевает свой собственный рюкзак, Сехун уже давно скрылся из виду. Кёнсу идёт рядом, периодически сталкиваясь с ней плечами и засунув руки глубоко в карманы. В тот момент Джине как никогда хочется взять кого-то за руку, взять за руку Кёнсу. *** «Срочные новости: в реке Боа, находящейся в нескольких кварталах от центрального парка, обнаружено ещё одно тело. В настоящее время полиция расследует возможные мотивы, стоящие, по их мнению, за очередным убийством. Наши репортёры будут круглосуточно оставаться на связи для дальнейших подробностей, но эксперты полагают, что подозреваемый замешан в двух других случаях, произошедших ранее…» Джина молчит, бессмысленно переключая радиостанции в машине Кёнсу. В тишине раздается шум, пока Джина не находит следующую радиостанцию. «Мы рекомендуем вам быть осторожными и проявлять бдительность. Велика вероятность, что серийный убийца на…» Джина вновь переключает станцию, хмурясь и пытаясь хоть чем-то занять свой разум и руки, будучи прекрасно осведомлённой, что Кёнсу периодически бросает на неё пристальные взгляды. «…комендантский час на неопределённое время официально переносится на 21:00. Пожалуйста, примите это к сведению и планируйте дела согласно этому времени. Ну а теперь вернёмся к музыке. Старая, но всё же идеальная песня для тех, кто готовится к экзаменам перед каникулами! От очень особенной женской группы, наши местные звёздочки наконец-то засияли в большом городе… f(x) с песней «Hot Summer»!» Машина останавливается на красный, когда Кёнсу решает заговорить первым. — Ты в порядке? — к удивлению, его тон ни жалостный, ни успокаивающий, и Джина замирает на месте. Цепляющая поп-песня играет в полной тишине, и девушка наконец позволяет себе поднять на Кёнсу глаза. Парень смотрит на неё боковым зрением; во взгляде любопытства больше, чем чего-либо другого. Он по обыкновению склоняет голову набок, а она сжимает губы. Она долго думает. Несмотря на то, что не так давно Сехун задавал такой же вопрос, в вопросе Кёнсу есть что-то более глубокое и проницательное, его тон мягкий и пронизывающий до костей. Она медленно мотает головой. — Нет, — произносит она, выглядывая в окно. Загорается зелёный свет, и Кёнсу срывается с места. — Я думала… я не знаю. Я просто не ожидала, что он снова появится в моей жизни. — По моему скромному мнению, на твоём месте, — Кёнсу поворачивает руль, когда Джина ему об этом напоминает, следя за дорогой, — я бы его послал. — Я бы с радостью. — В чём проблема? — Кёнсу бросает на неё взгляд, замедляясь. — Поверни здесь налево. Пятый дом, — она поворачивается к нему и не может оторвать взгляда. Кёнсу смотрит на дорогу, его подбородок напряжённо сжат. У Джины появляется внезапное желание провести пальцем по подбородку, расслабить его, его напряжённые пальцы, складку между бровей. — Думаю, это из-за того, что я долго его любила. Знаешь, как говорят, от старой привычки трудно избавиться. Он паркуется перед её домом и локтем опирается на окно, наполовину изумлённо, наполовину серьёзно пожирая её глазами. — Никогда бы не подумал, что ты такой человек. — Что значит «такой»? Кёнсу улыбается, ярко сверкая глазами. — Человек, которого легко обвести вокруг пальца. Джина фыркает: — Мной не легко играть, Кёнсу. — Он надавил на жалость больной матерью, и ты только играешь ему на руку, Джин, — изогнул бровь Кёнсу, но тон остался спокойным, вежливым, идеально дополняя правдивые слова. — Похоже, вы совсем заигрались. — Заткнись, — бурчит Джина, откидываясь на спинку сиденья, и смотрит вперёд. — Несмотря на моё несогласие, — Кёнсу придвигается настолько близко, что до полного контакта им мешает коробка передач; его лицо в нескольких сантиметров от её, — это мило, что ты так сильно заботишься о его матери. У девушки перехватило дыхание, она думает лишь об их близости. Джина моргает, ей становится жарко, и Кёнсу улыбается еще шире. — Спасибо, — тихо бормочет она, и её взгляд с широко распахнутых глаз падает на губы в форме сердечка. Он кивает, лениво разглядывая девушку. Напряжение сильно возрастает, и Джина ни о чём другом не может думать. По крайней мере, до тех пор, пока Кёнсу не отстраняется и не кивает в сторону её дома. — Увидимся, Джина, — от его тона у девушки подкашиваются коленки. Джина коротко кивает, отстёгивает ремень безопасности и открывает дверь (она только со второго раза находит ручку и молится Богу, чтобы он этого не заметил). Джина разворачивается, категорически отказываясь на него смотреть, несмотря на то, что ощущает на спине его взор, который практически затрагивает душу. Она оглядывается, прежде чем зайти внутрь. Девушка пунцовеет, понимая, что Кёнсу всё ещё сидит в машине и ждёт, когда она зайдёт в дом. Она кидает взгляд в сторону его машины и клянётся, что видит стоящую под фонарем фигуру, которая как чёрная тень растворяется в темноте. Она моргает, и фигура исчезает. Она даже не успевает это переварить, как слышит громкий голос матери, который вырывает её из мыслей. Она поспешно закрывает за собой дверь и, вздыхая, готовится к тому, что мать будет на неё кричать. *** У Джины с сестрой есть своего рода соглашение, касающееся родителей. Неважно, насколько они злы или рассержены друг на друга, они живут по следующему закону: не рассказывать родителям то, о чём они знать не должны. Поэтому когда Джина слышит звук открывающегося окна или звон ключей, она закрывает на это глаза. Они с сестрой не в плохих отношениях, они просто редко видятся, потому что у них разные друзья и разная жизнь, но когда они действительно видятся, то обычно у них нормальные отношения (правда, редко). Но когда сестра звонит поздней ночью, потому что у неё проблемы, Джина отбрасывает все свои дела, хватает ключи и куртку. Этой ночью Джина, свернувшись калачиком, лежит на разбросанных на подоконнике подушках, время от времени щурясь на фонарь на противоположной стороне улицы, когда слышит звук открывающегося окна. Джина моргает, выглядывает в окно и изумлённо улыбается, видя спускающуюся по лестнице Сыльги. Когда Сыльги внезапно поднимает глаза, они сталкиваются взглядами, и Сыльги самодовольно ухмыляется и машет ей рукой (из-за чего едва не теряет равновесие). Джина закатывает глаза и возвращается к книге, бросая взгляд в окно только тогда, когда слышит рёв мотора. Она видит, как младшая сестра запрыгивает на пассажирское сиденье автомобиля какого-то парня, развязно его целует, а на заднем сиденье узнает Бэ Айрин, которая хихикает себе в ладонь. Джина мысленно надеется, что за нарушение комендантского часа полиция их не поймает, потому что ей осточертело забирать младшую сестру из полицейского участка. Она всегда делает вид, будто сожалеет, но всё это из-за очередного предупреждения от полиции. *** Джина сонно двигается, когда ногой чувствует сильную вибрацию телефона. Она трёт глаза и лицо. Руки затекли от того, что она уже бог знает сколько спит на холодном подоконнике. Она отвечает на звонок, даже не прочитав имя звонившего. — Алло? — голос хриплый ото сна. — Джин, слава богу ты ответила, — голос сквозит страхом. Девушка хмурится. — Чонин, — Джина принимает сидячее положение и смаргивает пелену сна. — Чонин, что случилось? — Твоя сестра, — быстро выпаливает Чонин. — Я вышел встретиться с другом в центральной части парка и услышал звуки, и мы забеспокоились. Знаешь, из-за всех этих случаев с убийствами... Короче, мы пошли проверить, и я знаю, что это глупо, словно мы в фильме ужасов. Но мы нашли её, и она… Я не знаю, ей больно, и у неё истерика. Она не хочет ехать в больницу или звонить в полицию. И ещё мне кажется, она что-то приняла. Она просит, чтобы ты приехала. Мы не можем её успокоить. Пульс Джины ускоряется. Она уже впопыхах напялила свитер поверх пижамы и сейчас топчется на месте, засовывая ноги в кроссовки. — Я сейчас приду. Просто скажи ей, что я сейчас буду. Чонин кидает ей «поторопись» и отключается, после чего Джина судорожно ищет ключи. А потом она вспоминает, что родители забрали у неё машину, когда посадили на домашний арест, и она разочарованно стонет. Она завязывает небрежный пучок на голове и выскальзывает из окна. (Она клянётся, что на секунду увидела ту самую фигуру под фонарём, но затем откидывает со лба волосы — и фигуры уже нет.) Джина игнорирует странное чувство тревоги в груди, как можно быстрее вылезает из окна и, ступив на землю, сразу пускается в бег. Оказавшись в парке, она, тяжело дыша, достает телефон и звонит Чонину. Он рассказывает ей дорогу, и она бежит, по пути замечая круг из деревьев, в центре которого небольшая поляна. Это идеальное уединённое место в парке для парочек, которые его часто посещают. Джина пробирается сквозь деревья и видит сестру, которая дрожит под чересчур большой для неё курткой Чонина и тихо плачет. Взволнованный Чонин сидит рядом на коленях. Джина удивлённо распахивает глаза, видя сидящего рядом Кёнсу, который тоже выглядит обеспокоенным. Они встречаются взглядами, после чего Джина отводит глаза и медленно подходит к Сыльги. В груди громко бьётся сердце, но уже по совершенно другой причине. Джина осторожно опускается на колени, чтобы не испугать сестру, и тихо произносит: — Эй, милая… Сыльги прерывисто дышит и поднимает глаза. Спустя пару секунд она понимает, кто перед ней, и бросается сестре на шею. Куртка соскальзывает с плеч, и она ногтями впивается в свитер Джины, пряча лицо у неё на груди. — Онни, — бормочет Сыльги, захлёбываясь рыданиями. Джина знает, что случилось что-то реально серьёзное, потому что Сыльги называет её онни только когда очень сильно расстроена. Она бормочет миллион непонятных слов, заливая слезами свитер сестры. Джина успокаивающе гладит её по спине, вырисовывая круги. — Всё хорошо. Я здесь. Всё будет в порядке. Они долго сидят в таком положении на траве. Чонин периодически хлопает её по плечу, стараясь утешить, и по нему видно, что он переживает. (Джина знает, что слишком сильно за всех и вся переживать — это одна из его основных черт характера. Как-то раз, когда Джина осталась у Хани с ночёвкой, Хани предположила, что именно поэтому у Чонина мало друзей. «Потому что у него большое сердце, и он считает это изъяном. Что раз сильно переживает, значит он слабый.» И Джина отчётливо это сейчас видит в том, как Чонин поддерживает девушку, не переставляя хмуриться.) Пока Кёнсу наблюдает за разворачивающейся сценой как молчаливый прохожий, Джина смахивает прядь крашенных светло-ягодных волос с глаза Сыльги. Джина встречается с тёплым и и мягким взглядом Кёнсу, который ей улыбается, и она крепче прижимает к себе сестру, отводя взгляд. Наконец-то Сыльги более-менее успокаивается и разрывает объятия, показывая всем красные опухшие глаза, розовый нос и потёкший макияж. — Что случилось? — интересуется Джина, заправляя за ухо Сыльги прядь волос. Сыльги смотрит на неё пустым взглядом, будто все выплеснутые эмоции полностью её опустошили. Сыльги никогда не была чересчур эмоциональной, и Джину пугает её поведение. Девушка разглядывает сестру. Взгляд падает на поцарапанную щеку, порванные колготки, синяки на шее, растрёпанный хвост. — Река Боа, — Сыльги смотрит в пустоту и тихо говорит. — Что там? Сыльги, что с тобой случилось? — хмурится Джина. — Был один парень… Парень, с которым я в последнее время встречалась, — Сыльги закрывает глаза и очень отчётливо продолжает: — Он здесь не живет, и мы с ним давно не виделись. Он гораздо старше, и я пошла с ним на вечеринку. Думаю, ты меня видела, когда я пробиралась из дома. Я была с Айрин, но там мы встретились с Йери и Венди. Я думала, что он хороший. Я правда так думала. Но потом мы пошли к реке Боа, и у нас там было… ну ты поняла, — она покраснела. — Я хотела, чтобы он остановился, но он не стал. Он не остановился, и он стал принуждать… к насилию. Я не знала, что делать. Мне было страшно, он меня лапал, и я его оттолкнула, и он… Он упал, а там были камни, и… Было так много крови, он не открывал глаза, а потом вода окрасилась в красный и, боже, онни… Я убила его. Я его убила. В тишине слышен всхлип, который возвращает Джину в реальность. Она не может в это поверить. Она бегло осматривает лицо Сыльги. — Ты… Ты уверена, что он мёртв? — голос Джины сквозит страхом. — Он сначала двигался, а потом перестал. Он больше не двигался вообще, — тихий голос Сыльги устрашающе откликается в лёгком дуновении ветра. Она напугана. Джина не знает, что делать. Чонин смотрит то на Сыльги, то на Джину, туда-сюда, словно стрелка часов. — Мы не можем звонить в полицию, — вдруг встревает Кёнсу. Сёстры поворачиваются в его сторону. — Почему? — хмурится Чонин. — Это была самозащита. Это был несчастный случай. — Если бы она сразу позвонила, они бы поверили, — любезно произносит Кёнсу. Сыльги вздрагивает. — Ты слишком долго ждала и оставила место преступления. Его семья, если она у него есть и если она влиятельная, с лёгкостью может обернуть дело против тебя. Повисла тишина. Сыльги уставилась на землю, кусая губы. Затем Джина говорит: — Нам нужно избавиться от улик. — Кёнсу во все глаза смотрит на Джину, которая отвечает тем же. — Они в любом случае найдут тело. Мы не можем всё оставить так, чтобы всё указывало на Сыльги, — Джина поднимается на ноги и трёт глаза. — Я серьёзно. На свободе гуляет серийный убийца, я права? Давайте просто сделаем так, чтобы подозрения пали на него. Джина смотрит на Кёнсу, у которого нечитаемый взгляд. Чонин внимательно за ними наблюдает. — Если вы исказите место преступления, то всё может закончиться тем, что вы станете главными подозреваемыми. Джина отрицательно качает головой. — Плевать, — а затем с заботой смотрит на Чонина: — Пожалуйста, Чонин, отведи её вместо меня домой. Чонин просто смотрит на неё, в глазах не то беспокойство, не то настороженность. Затем он кивает и медленно встаёт, произнося: — Будьте осторожны. Оба. (Странно осознавать, что Кёнсу хочет в это влезть, но в его взгляде читается, что он не позволит ей сделать это одной, и это успокаивает.) Сестра отказывается брать Чонина за руку и встаёт сама. Она смотрит на Джину, после чего улыбается самой искренней улыбкой. — Спасибо. Джина лохматит ей волосы. — Для чего ещё нужны старшие сёстры, если не предлагать скрыть место преступления, — тон выходит шутливее, чем она хотела. Сыльги без особого энтузиазма закатывает глаза, в которых до сих пор пустой взгляд. Джина отпускает сестру, которую за локоть хватает Чонин, и они исчезают среди деревьев. Теперь Джина прекрасно понимает, что они с Кёнсу остались совершенно одни. Кёнсу опускает руку ей на спину, гладя круговыми движениями по свитеру. — Ты в порядке? — мягко, нежно спрашивает Кёнсу. Она ничего не отвечает, оставляя вопрос висеть в тишине. Она слышит шаги позади. — Ты не обязан во всё это ввязываться, — шепчет она. Он качает головой. — Я не позволю тебе делать это одной, — Кёнсу искоса на неё смотрит и запускает руку в волосы. — Несмотря на то, что ты об этом думаешь, ты не должна всем этим заниматься в одиночку. Она останавливается и смотрит прямо ему в глаза. Он улыбается, мягко и нежно, после чего заводит ей за ухо прядь волос. От его прикосновений на щеке у девушки появляются мурашки. Джина громко выдыхает, пока сердце гулко стучит. — Спасибо, — искренне произносит она. Он просто кивает и улыбается, а тёмные глаза мерцают в темноте. — Пойдём.