Grand Piano/Рояль

— Пока я вас не заставил, — повторяет Джина и трёт глаза. Кёнсу гладит её по спине, пальцы неторопливо проходятся от шеи вниз, очерчивая каждый позвонок. От этих действий Джина дрожит и льнёт к прикосновениям. — Он хочет, чтобы мы сдались полиции? — Не знаю, — вздыхает Кёнсу, пожимая плечами, и твёрдо целует девушку в губы, после спускаясь к обнажённому плечу. Ресницы трепещут, от прикосновений дрожь по телу. Парень низко смеётся. — Но это невозможно. Он не мог узнать, что это были мы. — Он не должен был узнать, что нас было четверо, но он узнал, — Джина резко садится, отстраняясь от Кёнсу. Он вздыхает. Простыни зажаты между ног, голая грудь поднимается и опускается. Тянется к пепельнице рядом с письменным столом и берёт одну из выброшенных сигарет. Он поджигает сигарету, сосредоточенно нахмурив брови. Это так мило выглядит, что Джине очень хочется их расцеловать, разгладить морщинки. Она сидит там, на коленях, одеяло прикрывает все интимные части, и думает, что в том, как Кёнсу поджигает сигарету, как дым тонкими завитками вырывается из его рта, целуя и оглаживая щёки, есть что-то заботливое. — Той ночью было темно, — наконец произносит он, меж его мягких губ выходит дым, сильный табачный запах которого забивается ей в ноздри. Девушка морщится. — Может, мы были не одни. И именно от этой мысли сердце у девушки в ужасе пропускает пару ударов. — Я не знаю, смогу ли… смогу ли ещё это выдерживать, — признаётся Джина. Именно в этот момент Кёнсу накрывает ладонью затылок девушки, держа её голову прямо. У неё взволнованный взгляд, пока он большим пальцем гладит по щеке. Кёнсу делал это тысячу раз в более компрометирующих ситуациях, заставляя внутри всё трепетать от волнения и представляя угрозу рассудку. Но в этот самый момент в его жесте есть что-то ещё интимнее. Может, из-за того, что они оба обнажены, или из-за мрачного огонька в его глазах, вспышки чего-то ещё, спрятанного в темноте. — Сможешь, — шепчет Кёнсу. Она наблюдает, как он льнёт ближе, всё ещё обхватывая щёку. Нависает сверху, губы-сердечки мягкие и розовые, опухшие после множества поцелуев. Большой палец очерчивает линию подбородка, грубая подушечка пальца лёгкая как пёрышко. — Ты самый сильный человек, которого я когда-либо встречал, — он целует её после каждого сказанного слова, отстраняясь, когда она пытается углубить поцелуй. — Самый очаровательный, — улыбается, глаза сияют. Когда он целует её во второй раз, она обхватывает его лицо ладонями и утягивает за собой на кровать. Кёнсу едва не сжигает подушку сигаретой, от чего Джина смеётся. Он завладевает чужим ртом, тоже смеясь. Губы его отдают горечью пепла и сигаретным дымом. *** Рёв автомобиля будит её посреди ночи. Она раздражённо кряхтит, убирает от лица ногу сестры, выглядывает сквозь занавески и устало трёт глаза. Какая-то машина разъезжает по пустой улице как призрак, фары ритмично мигают. Мигают, не мигают. Мигают, не мигают. Джина ещё долго наблюдает за неузнаваемой машиной, водитель которой поворачивает за угол и скрывается из виду. Фары ещё некоторое время мигают. Мигают, не мигают. А затем вдалеке она слышит рёв мотора. *** Джина не верит в судьбу. Может, и следовало бы, ведь именно судьба привела Кёнсу в парк в тот день, когда она обливалась слезами на скамейке. Другого объяснения она не находит. Но Джина не верит в судьбу. В случайные обстоятельства — да, но не в судьбу. (Она хочет верить, что может контролировать свою жизнь, что каждый сделанный шаг — это не заранее написанный путь, от которого невозможно отклониться, даже если постараться. Ей не нравится идея о слишком маленьком контроле над будущим. Она хочет быть неукротимой, быть самой себе хозяйкой.) Поэтому когда Джина находит следующее тело, она вновь и вновь себе повторяет, что это просто совпадение. Но это ни хрена не совпадение, когда тело она находит в квартале от дома, выйдя на позднюю утреннюю пробежку на соседнюю от главной дороги тропинку как раз напротив местной кофейни рядом с пекарней. Но она не может отвести взгляд от пустых глаз, фиолетовых губ, вывернутой шеи этой тихой девушки, которую ещё помнит из школьной аудитории для самостоятельных занятий. Девушки, имя которой она никогда не могла запомнить. В голове появляются воспоминания, как она грызла ручку и дёргала ногами, пока выполняла тесты, а толстая оправа очков сползала по носу. Работы она почти каждый раз сдавала первой, в то время как одноклассники завистливо и недоверчиво на неё глазели. Джина помнит, как мысленно восхищалась красотой волос девушки: глубокий чёрный цвет тонко контрастировал с тёмной кожей, упругие завитки волос блестели в тусклом свете класса даже во время экзаменов, словно в её жизни не было стресса, как у остальных. Всё, о чём Джина сейчас думает, — что она ни разу не удосужилась узнать имя бедной девочки, особенно когда опускается на колени, а спиной сползает по машине скорой помощи. Глаза прикованы к телу, дыхание прерывистое. Полицейский, чьё лицо она едва знает, накидывает ей на плечи одеяло и засыпает вопросами, которые у Джины в голове превращаются в кашу. (Только позже, трясясь на пластиковом стуле в полицейском участке, она осознаёт, что убийца не оставил кровавое послание. Чонхва единственная не смотрит на неё выпученными от шока глазами, неуверенно застывшими, когда друзья появляются в дверях. Наоборот она со всем пониманием в мире заключает Джину в объятия, с нежностью целует в лоб, и этот жест напоминает девушке о Кёнсу.) *** Через три дня Джина в чёрной юбке, крепко сжимая два букета с лилиями, отправляется на два отдельные мероприятия. Минсок с бесстрашным лицом и невидящим взглядом приветствует её в похоронном зале. Джина крепко его обнимает, но ответа не следует. И если Минсок безэмоциональный, то мистер Ким вместе с Сохи рыдают в голос, что даже Джина не может сдержать слёз. Они обнимаются и ведут Джину к гробу, чтобы она отдала миссис Ким дань уважения. Зрелище удушающее, словно каждая эмоция грозится вывалится из неё, разорвать на куски, но одновременно она чувствует и окоченение. Это противоречие присутствует в ней почти большую часть визита в похоронном зале. Она пытается дышать, прислонившись к стене. И там же она находит Лухана с зажигалкой между пальцев и ужасно печальным взглядом. Он играется с зажигалкой, включая её и выключая, включая и выключая. На лице нездоровое любопытство и изнеможение. Она устала, и Лухан, видимо, тоже. (Они все устали.) — Спасибо, что пришла, — говорит Лухан. Джина бросает в его сторону взгляд. — Он, может, и не показывает этого, но я уверен, что он рад твоему приходу. — Она была мне как вторая мать, — вздыхает Джина. — Знаю, — кивает парень. Джина напоминает сама себе, что когда-то они с Луханом были хорошими друзьями. Но потом Минсок с ней порвал, и они с Луханом перестали общаться. И, честно говоря, общаться с ним она и не планирует. — Для меня она была так же близка. Снова повисает тишина, та самая грустная, поглотившая весь день, пока Лухан снова не заговаривает: — Он злится. — Конечно, злится… — Её кто-то убил, — резко обрывает её Лухан. Джина моргает распахнутыми глазами. — Что? — голос эхом разносится, вновь и вновь повторяясь, пока не исчезает, проглоченный уважительно тихими голосами, доносящихся от ступеней снаружи похоронного зала. Последовавшая за этим тишина вокруг бывших друзей практически безумная. Лухан включает зажигалку. Пламя бросает тёмные тени по его лицу. Щёлк. — У неё не было аллергии на новый препарат, доктора заранее его протестировали. Но сразу после случившегося в больнице провели плановое исследование, и в мусорке обнаружили выброшенную иглу. Отпечатки пальцев были стёрты. А в её инфузионном пакете была крошечная дыра, — Лухан пристально смотрит на зажигалку, гнев накрывает лицо, искажая черты лица и превращая их во что-то пугающее. — Это было сделано специально. — Но зачем? — Джина не могла понять, зачем кому-то убивать маму Минсока. Лухан долго-долго смотрит на неё тёмными огромными глазами. — Понятия не имею, — наконец отвечает он. Щёлк. Лухан захлопывает зажигалку. Затем он собирается уйти. Спина повернута к Джине, лица не видно. Он молчит достаточно долго, после чего шепчет ей слова, о которых она вряд ли перестанет думать. — Думаю, Минсок знает, — оборачивается, глаза ярко сверкают. — Думаю, он знает, почему. *** Вторые похороны за день вытягивают все соки. Люди прибывают группами. Некоторых из них Джина узнаёт с похорон матери бывшего. Родители теперешней погибшей — Сон Джиин — плачут без остановки. Джина только и может смотреть на её фотографию и без конца себя корить за то, что ни разу за все годы учёбы с ней не спросила её имя. Хани хорошо знала эту девушку, даже Сехун знал, только Джина была не в курсах. Они годами учились в одном классе, чёрт возьми, она должна была спросить. (Джина чувствует, что не достойна даже стоять рядом с её телом, раз при её жизни даже не интересовалась её существованием.) Она разглядывает красивые волосы, нежную улыбку, гладкую тёмную кожу и считает, что Сон Джиин была необычайно прелестной даже под огромными толстыми очками. Джина слушает, как родственники негромко делятся воспоминаниями о ней. Голоса проносятся по всему помещению, проникают в размум каждого присутствующего. Джина считает, что ей понравилось бы общаться с этой девушкой. Сон Джиин, кажется, была хорошей девушкой и заслуживала лучшего, заслуживала гораздо лучшего. Ей стоило пообщаться с Сон Джиин давным-давно. — Красивая, правда? — рядом раздаётся низкий голос. Джина оборачивается, отвлекаясь от мыслей, и наталкивается на Ким Чондэ. Он стоит рядом, скрестив руки на груди, и хмуро рассматривает фотографию умершей. — Досталось же ей. Насколько же запутанной оказалась вся эта херня… Джина удивлённо смотрит, но Чондэ не отрывает взгляда от фотографии. Уголки его губ падают. — Ты что здесь делаешь? — Мы были соседями… даже друзьями, — вкрадчиво шепчет Чондэ, всё ещё обеспокоенно глядя на фотку. — Она казалась очень милой. Оба замолкают. Джина старается не обращать внимание на раздающиеся повсюду всхлипы и плач и тоже разглядывает фотографию. Наконец-то Чондэ переводит необъяснимый взгляд на новую знакомую, в котором плещется нечто тёмное, значение которого девушка не определяет. Она считает, что видит в глазах какую-то горечь, но расшифровать трудно. В зал заходит ещё один член семьи Сон Джиин — взрослый, крепкий на вид мужчина. И когда Джина краем глаза видит, как он рассыпается на миллион мелких кусочков, то решает, что больше не может там находиться. Разворачивается, ни с кем не прощаясь, и как можно скорее уходит из похоронного зала. Сердце в груди отбивает ритм почти болезненно. *** — Где ты её взяла? — Хани пристально смотрит на стол подруги, стоящий напротив. У неё на лице маска, как и у Джины с Чонхвой, из-за чего лицо кажется бесстрастным, несмотря на широко распахнутые глаза. — Что взяла? — отстранённо спрашивает Джина, аккуратно рисуя на ногтях Чонхвы крошечные маргаритки. — Эту подвеску, — низкий, смятённый голос наполнен осторожностью и настойчивостью. Джина отрывается от дела, поворачиваясь в сторону, куда показывает Хани. И она видит его, мерцающее в свете лампы. Разбитое украшение с птицей, которое Джина случайно взяла из машины Ким Чондэ. — О, — Джина машет рукой, — я случайно взяла его у Ким Чондэ. А что такое? Хани смотрит на подругу так, словно у той выросла вторая голова. Чонхва хмурится, насколько это может быть видно из-под маски, наблюдая за обеими подругами, и медленно говорит: — Хани… Что-то не так? Хани моргает, и только тогда Джина замечает в её глазах слёзы. Хани показывает на подвеску, но не трогает её, не поднимает со стола. — Это украшение Джиин. Сон Джиин, я имею в виду. Той, чьё тело ты нашла. Не другой Джиин. (У Хани стеклянные, огорчённые глаза. Джина моментально размышляет, а связано ли с Сон Джиин нечто больше, чем она знает, есть ли ещё что-то в этой истории, какая-то связь, о которой она не в курсе. Чёрт возьми, надо было познакомиться с Сон Джиин при её жизни!) Слова Хани доходят до неё секундой позже. Бутылка с лаком соскальзывает с рук и разливается по паркету. Чонхва удивлённо пищит. — Что? Хани тычет пальцем в украшение, от ужаса выпучив глаза. — Это медальон. Джиин никогда бы его не сняла. Я спрашивала у неё об этом, когда я… когда я ещё давно с ней разговаривала. И медальон принадлежит ей. Почему он у тебя? Пульс у Джины заходится в быстром темпе. Она подходит к столу и нащупывает медальон. Роняет его три раза, пальцы дрожат. У Хани тяжёлое дыхание, из-за чего Джина начинает паниковать. Она игнорирует повторный вопрос Хани «блин, Джин, почему он у тебя, какого хрена у тебя медальон мёртвой девчонки?». Когда Джина открывает медальон, вопрос звучит повторно. Внутри медальона в углублении причудливой формы семейная фотография — благодаря похоронам Джина сразу же распознаёт родителей Сон Джиин. — О боже, — бормочет Джина. Хани накрывает рот ладонью, у Чонхвы расширяются глаза. — Я наступила на него в машине Чондэ, и он сказал, что это медальон его матери. Я случайно его забрала, — слова в отчаянии срываются с губ. Вопрос висит в воздухе, но ни одна не решается его задать: ужасает сама возможность думать об этом. Белая маска на лице Хани вкупе с глазами размером с блюдце придаёт ей ещё более безумный вид. Чонхва медленно опускается на краешек кровати, сжав пальцы в кулаки. Разлитый лак уже давно забыт. На образовавшейся лужице лежали несколько салфеток. Джина смотрит на свисающий с её пальцев медальон. Почему Ким Чондэ соврал насчёт медальона? Почему у Ким Чондэ в машине был медальон погибшей девчонки? *** Джина прогуливается по парку, потерянная в пространстве и сбитая с толку. Сердце в груди быстро стучит. Четыре факта не выходят из головы. Мама Минсока была убита, и Лухан верит, что Минсок знает, почему. У Ким Чондэ в машине был медальон Сон Джиин, тот самый, который она никогда не снимала. Медальон был сломан. Крылья откололись и исчезли. Кёнсу почти неделю не отвечает на сообщения. Серийный убийца знает слишком много. Джина оступается, и кто-то слегка грубо толкает её влево: девушка находилась в нескольких сантиметрах от возможности столкновения с фонарём. Она разворачивается, натыкаясь на скептический взгляд Сехуна. — О, привет, — мямлит Джина, трёт голову и, вновь повернувшись, продолжает прогулку. Сехун сначала стоит как вкопанный, а затем догоняет Джину, подстраиваясь под её неторопливый шаг. — Что с тобой? — и раздражённо, и заботливо. — Ничего, — отвечает она, полностью избегая взгляда Сехуна, и трёт руку. Скептицизм в глазах друга становится ещё скептичнее, а на лице такое выражение, что в любой другой раз Джина нашла бы его забавным. Глаза сужаются. Головой от удивления дёргает назад. — Ты чуть не налетела на столб, Джин. Это не «ничего». Он передразнивает её голос. Джина нерешительно смотрит и внезапно разворачивается на пятках. Сехун чуть ли не носом в неё влетает. Она складывает на груди руки. Сехун спотыкается назад, хмурясь. — Как тогда насчёт того, что «это не твоё дело»? Так сойдёт? Она огрызается, а затем, когда видит на лице друга боль, немедленно жалеет о сказанном. (Сехун гораздо чувствительнее, чем это показывает, чем когда-нибудь покажет, и сейчас Джина чувствует вину. Она ожидает, что он уйдёт. Она хочет, чтобы он ушёл, но он лишь складывает на груди руки, нависая над девушкой. В глазах до сих пор боль, но губы дёргаются с какой-то решимостью.) — Ты пытаешься меня разозлить, я прав? Джина не отвечает, поэтому парень продолжает. Сходящие с губ слова наполнены пренебрежением и крайним раздражением. — Меня это достало. Здесь определённо что-то не так. Ты знаешь, что происходит с Чонином. Ага, удивляйся… У меня есть глаза, Джина, и я заметил, какими взглядами вы обмениваетесь. А сейчас… сейчас Хани с Чонхвой ведут себя странно, секретничают между собой, а ты… ты ведёшь себя так же, как и Чонин. Ты пытаешься меня разозлить, и я хочу знать, почему. Я хочу знать, в какое дерьмо вы все вляпались. Сехун громко вздыхает, словно только что пробежал марафон. Лохматит волосы, выглядит до ужаса злым, смотря на Джину, хотя девушка видит в его глазах едва скрытую обеспокоенность, всплеск отчаяния. Она бы этого не заметила, не знай она Сехуна годами. У него волосы торчат в разные стороны, а руки, судя по всему, расположены на затылке. Парень разочарован. Уголки губ опущены вниз. Она смотрит ему прямо в глаза и произносит: — Ничего не происходит. Сехун колеблется, его жёсткая поза самую малость пошатывается, но руки всё равно в волосах, крепко держатся, словно пытаясь выдернуть из мозга все мысли и в них разобраться. Видя его таким, Джина чувствует себя виноватой, но продолжает молчать. Держит нейтральное лицо. Она не хочет впутывать в это всё ещё и Сехуна. Чонин уже крепко погряз и стал сам не свой, как и Сыльги. Хани с Чонхвой перепуганы историей с кулоном и его связи с Чондэ. Джина не такая эгоистка, чтобы впутать ещё одного друга. Сехун опускает одну руку, она болтается на весу, пока второй чешет затылок. Смотрит на подругу, которая закатывает глаза. — Это всё связано с убийствами? — спрашивает Сехун. Его шаги эхом отзываются за ней. Она замирает, складывает руки, но продолжает идти. В конечном счёте, Сехун с ней равняется, и Джина мысленно проклинает его за наличие таких длинных ног. — Я ведь прав? — он тянется к её руке, а Джине хочется на него накричать, сказать прекратить и оставить эту тему, но он опережает: — Я наверняка прав, ведь ты стала вести себя странно, когда начались убийства… Его обрывает сирена, и оба друга устремляют внимание на поворачивающую за угол до скрипящих шин машину скорой помощи. Сехун смотрит на Джину, у которой трясутся пальцы. Но она не разрешает себе испугаться. Она, откровенно говоря, уже задолбалась. Вместе этого она делает шаг, чтобы проверить случившееся, хотя и знает, что в итоге её это напугает ещё сильнее. (Ей бы держаться подальше от такого рода событий, но она ощущает некую ответственность знать, ведь в какой-то мере это всё её вина, разве нет? Серийный убийца разозлён из-за того, что она сделала, чтобы защитить Сыльги, из-за того, что заставила Чонина с Кёнсу быть соучастниками.) — Не думаю, что тебе это надо видеть, — голос Сехуна громко проносится над отдалённой сиреной. Вдалеке мерцают красные огни. Джина знает, что сейчас могло произойти очередное убийство, прямо за поворотом. Сехун хватает её за локоть. Девушка хмуро смотрит на друга. Сехун вздыхает, смотрит в небо, избегая взгляда подруги. Джина чувствует от него неуверенность и беспокойство. — Ты только сделает себе хуже, как ты не понимаешь? — он переводит на неё глаза, целую минуту всматривается. — Не знаю, что с тобой случилось. Не знаю, о чём тебе известно или что ты от меня скрываешь… Потому что я знаю, что ты что-то от меня скрываешь. Вероятно, ты хочешь меня защитить или типа того, но я считаю, что тебе нужно остановиться и передохнуть. Это, — он машет рукой в сторону воя сирен скорой, не глядя на Джину, — это не твоя ответственность. Я вижу, что ты считаешь, будто ты в ответе за происходящее, и хочу, чтобы ты осознала, что это не так. Джина машет головой и пытается вырвать руку. Сехун тоже рьяно мотает головой. В его обычно безэмоциональных глазах виднеется беспокойство, что для него не характерно, и Джина выпаливает, чувствуя себя невероятно измотанной: — Сехун, отпусти меня. Отпусти. Перестань болтать и отпусти. Пусти! Последнее слово практически выкрикивает. Сехун смотрит офигевшими глазами. За всё время дружбы Джина едва ли показывала перед Сехуном такие эмоции, и они оба это знают. Но теперь она почти близка к нервному срыву, и он это может увидеть. А всему виной сирены и возможность очередного убийства. Сехун не ослабляет хватку, и девушка паникует. Она не хочет вовлекать Сехуна в их грязные тайны. Она просто хочет уйти. — Почему? — Сехун всё же её отпускает, но придерживает за рукав. Голос пугает Джину, вырывая из мыслей. — Почему? — Потому что я не хочу, чтобы ты тоже в это ввязался! — кричит Джина, слова буквально взрываются. Сехун удивлённо моргает и отпускает её. Джина отходит. — Я уже и так виновата… Я просто… — обрывает предложение, делает глубокий вздох, осознавая, что только что сказала. Видит, что Сехун сужает глаза. Видимо, механизм запустился, и он пытается разгадать её слова. — Виновата? — бормочет Сехун, вспышка ужаса отсвечивается во взгляде. Парень очевидно застигнут врасплох. — Джина, — Сехун делает к ней шаг, но Джина мотает головой. Парень серьёзен, во взгляде страх, волнение и много других эмоций, причиной которых является сама Джина. Его голос тихий, такой тихий, что она едва ли его слышит. И только тогда она осознаёт, что они на прогулке, в центре города, в общественном месте. — Джина, что ты сделала? Потому что… потому что прямо сейчас я предполагаю самое худшее, и меня это пугает. Боже, Джина, что произошло? Что вы сделали? Ты… ты, или Чонин, или… или кто-то другой… уб… убил… Джина отрицательно качает головой, обрывая ту чушь, которую балабочет Сехун. — Пожалуйста, перестань. Пожалуйста, притворись, что ты ничего не слышал. Пожалуйста, Сехун, пожалуйста. Я умоляю тебя, — Джина в умоляющем жесте складывает руки. Сехун застывает на месте. Она подносит дрожащие руки к подбородку. — Пожалуйста, пожалуйста, просто уходи. Между ними виснет долгая пауза, и Сехун смотрит на неё, на её молящийся (умоляющий) жест, и что-то в его лице меняется. Что-то меняется, и Джина становится свидетельницей, как его глаза разбиваются на миллион осколков — и пустота исчезает. Он не смотрит на неё с жалостью, но и смиренности не наблюдается. Лицо парня смягчается, даже очень. Джина никогда не видела его таким открытым. В глазах друга светится что-то наподобие решимости. — Ты правда думаешь, что я могу это сделать? — спрашивает Сехун. Он оглядывается и делает шаг ближе, понижая голос: — Ты мне как сестра, Джин. И ты действительно считаешь, что я могу это игнорировать? — он смотрит на неё сверкающими глазами. У Джины сердце ухает вниз. — Просто посмотри на себя, — бормочет парень, словно ребёнок, впервые осознавший, что его родители не невидимые, как он всегда думал. Сехун кажется разбитым из-за того, как Джина выглядит. В её глазах чувствуется боль, в груди — тяжесть. — Сехун… — Нам надо поговорить в более приватной обстановке. Мой дом неподалёку, — перебивает Сехун, протягивает руку и разворачивается на 180 градусов. Джина видела его таким рядом с Чонхвой и временами Хани, когда он включал муд старшего брата. А сейчас он с таким же желанием впервые защищает её, и от этого тяжелеет на душе. — Я знаю, что ты считаешь иначе, но ты не обязана нести всю ношу на себе. Джина не принимает его руку, и в его глазах виднеется боль. Она читается лучше, чем когда-либо. Боль и забота, из-за которых натиск непролитых слёз жалит ещё хуже. Мозг говорит хозяйке не слушать, бросить Сехуна здесь, в темноте. Говорит посмотреть, что вина делает с Чонином, что делает с Сыльги, что вина делает с ней самой. Она не может втянуть в это всё и Сехуна. (Немного эгоистично, но она волнуется, что Сехун не захочет быть частью этого, что он отвернётся от неё. Это здо‌рово пугает.) Джина всегда была одной из тех людей, которые верят в силу одиночества. Но сейчас, глядя на Сехуна, как он не двигается с места и терпеливо ждёт от неё ответа, несмотря на волнами исходящую от него тревогу и беспокойство, она понимает, что силу не всегда нужно выносить в одиночестве. Но она не может это сделать. Сила как раз-таки в сплочённости, все так ей говорят. Однако если сила в сплочённости, то это означает, что Джина должна открыться ему, обнажить чувства, страхи и боль. Она чувствует вину за то, что боится открыться одному из лучших друзей. Чувствует вину за то, что с Кёнсу очень легко открывается, но едва ли может сделать то же самое с Сехуном, Чонином, Хани и Чонхвой. Нести свой груз — это она делает хорошо, и друзья это знают. Раньше они оставляли её с этим грузом наедине, деликатно напоминая, что они рядом. Может, прежние проблемы не заслужили так много внимания, но сейчас… Сейчас она помогла скрыть преступление и разозлить серийного убийцу. Пока она смотрит на протянутую руку друга, в кармане звенит телефон, от звука которого оба вздрагивают. Сехун опускает руку, Джина ясно как день видит в его глазах разочарование. — Алло? — отвечает она на звонок, пока Сехун неотрывно на неё смотрит. — Хочешь пойти со мной на свидание? — тихий бездыханный голос Кёнсу звучит в телефоне. Джина не отвечает, собирая мысли в кучу и обдумывая слова Кёнсу. Брови нахмурены, на щеках выступает румянец. — Эм, да? — неуверенно. — Когда? — Прямо сейчас, — выдыхает Кёнсу. — Хочешь пойти со мной на свидание прямо сейчас? — Прямо сейчас? — она звучит взволнованно даже для себя. Кёнсу тихо смеётся, и его смех успокаивает скачущее сердце и расшатанные нервы. Кёнсу вопросительно мычит: — Ты где? — Я… — Джина оглядывается, взгляд падает на Сехуна. Он всё ещё на неё смотрит, засунув руки в карманы, и в его глазах нечитаемый взгляд. Она на секунду представляет вырастающую между ними стену, и это её нервирует пуще прежнего. — Я… — Джина? — одышка в голосе парня прошла, и вместо неё теперь скрытая резкость. Джина списывает её на беспокойство, потому что она не отвечает на его вопрос. — Ты где? Ты в порядке? Джина кивает, но потом вспоминает, что разговаривает по телефону, и он не может увидеть кивок. — Да, да, всё хорошо. Я с… Я сейчас с Сехуном. Я не… — она делает глубокий вдох, глядя на Сехуна, который всё ещё смотрит на неё. И затем она принимает решение, слушая беспорядочное отстукивание сердца в груди. Джина не хочет впутывать Сехуна, но и терять его тоже не хочет. Если она сейчас его оттолкнёт, то точно потеряет, а этого допустить нельзя. — Я не смогу с тобой встретиться в ближайшие пару часов. У Сехуна… ситуация, не требующая отлагательств. — С ним всё хорошо? — спрашивает Кёнсу, тон которого окрашивает разочарование и ещё что-то, что Джина не может разобрать. — Да, думаю, всё хорошо? — вопросительно отвечает девушка. Лицо у Сехуна не меняется. — Извини, но мне пора, увидимся. — Хорошо, — у Кёнсу голос почти такой же бесцветный, как и мимика Сехуна. — Будь осторожна. Затем он отключается, и Джина обхватывает друга за запястье. — Прости, — тихо лепечет она, негромко вздыхая. Сехун смотрит на неё, она смотрит на Сехуна. Несмотря на сдвинутые к переносице брови, друг слегка улыбается: — Ты ещё не устала постоянно извиняться? Она удивлённо хлопает глазами, а Сехун в это время тащит её к себе домой, где Джина рассказывает ему абсолютно всё, начиная от звонка Сыльги в ту роковую ночь и заканчивая ситуацией с медальоном и Хани с Чонхвой прошлым вечером. Расположившись на диване друга, Джина пересказывает каждую деталь, которую может вспомнить, пока Сехун аккуратно держит её дрожащую руку, всё время хмурясь. Наверное, она вела себя как идиотка, эгоистичная идиотка, но у Сехуна рука тёплая и твёрдая, и на груди с каждым сказанным словом становится легче. — Пиздец, — реакция на завершённый рассказ. — Типа того. Он легонько лупит её подушкой и недовольно зыркает: — Почему ты всё это держала в себе, идиотка? Джина отползает, сердито глядя на Сехуна. Он бросает в неё другую подушку, и Джина вскрикивает, соскальзывая с дивана, пока пытается избежать нападок от инородного объекта. В конце концов она оказывается на полу, а Сехун просто смотрит на неё, сидя на диване в гостиной. Джина громко вздыхает, тихим голосом отвечая на вопрос: — Потому что для полиции ты теперь сообщник, а для серийного убийцы — очередная жертва, которую он хочет кокнуть за испорченную больную игру. — Мне честно по барабану, — у Сехуна искренний взгляд. — Ты осознаёшь, что за последний час я серьёзно поверил в то, что это именно вы с Чонином всех убивали? — Оу… — Джина растерянно моргает. Не знает, что сказать, кроме: — Ну… Мы не… Взгляд Сехуна становится более глубоким. — Я уже понял. Повисает тишина, и они оба о чем-то размышляют. Джина растягивается на полу рядом с диваном, а Сехуном — на самом диване, голова покоится на подушках, невидящий взгляд направлен на Джину. Наверняка потерян в своих мыслях. — Я правда идиотка, — спустя долгое время делает вывод Джина, глядя в потолок. Она фыркает, убирая от лица волосы. Сехун правой щекой прижимается к диванной подушке. Голос наполовину приглушённый, брови вздёрнуты. По мнению Джины, он в таком виде выглядит младше своих лет. Друг легонько улыбается, а потом спрашивает: — И ты только сейчас это поняла? — Я думала, ты в ужасе убежишь от услышанного, — признаётся девушка, пальцами сжимая подушку, засунутую между ней и ножкой дивана. — Почему ты так думаешь? — сейчас его голос более мягкий и менее саркастичный. — Моя сестра кого-то убила, а я не раздумывая помогла это скрыть, — говорит она. — Это тебя совсем не пугает? Тишина. В комнате опять тишина, что чуть сердце не останавливается. Джина отводит от потолка глаза и боковым взглядом смотрит на Сехуна, ища намёк на то, о чём он думает. В его глазах отражаются противоречивые эмоции, даже страх, что действует на нервы. — Честно? Джина кивает. Сехун делает глубокий вдох и шепчет: — Меня это очень пугает. Но… если бы ты была кем-то другим, я бы оставил тебя наедине с твоей проблемой, серьёзно. Чёрт, я бы даже позвонил в полицию, как только появился бы шанс. Но ты Джина, и ты всегда сама всё разруливаешь. Тебе никто не читал лекций по поводу того, насколько это нездоро‌во? — Нет, — Джина показывает ему язык, но Сехун смотрит строго. — Тогда тебе правда стоит прекратить так делать. Она притягивает к груди колени и глядит в пол. — Я стараюсь. — Знаю, — нежным, заботливым тоном. Джина улыбается. Но потом Сехун серьёзно добавляет: — Но старайся сильнее. — Спасибо, — с сарказмом отвечает она, прожигая дыры в его голове. Сехун ржёт, перекатываясь на спину. В разговоре очередная пауза, во время которой лицо парня становится ещё более задумчивым. — Меня пугает то, что ты сделала, но твоё поведение… Я никогда тебя таким не видел. Это… это напугало ещё сильнее. Когда ты начала… — Сехун не заканчивает предложение, нахмурив брови. — Я очень сильно волновался за тебя, даже больше, чем обычно, — потом добавляет: — Мы все волновались. Джина наблюдает, как Сехун тянется в её сторону, но призадумывается, свешивает руку с края дивана. Она медленно поднимает свою и ободряюще сжимает его пальцы. — Я не хочу, чтобы вы все переживали. — Знаю, — Сехун добродушно закатывает глаза. — Ты никогда не хотела, чтобы мы беспокоились, — недооценивающе смотрит, принимая сидячее положение. — У меня уже есть мама, Джина. На случай, если ты не знала. — Ой, заткнись, — Джина еле сдерживает улыбку. Сехун неторопливо возвращает ей ответную улыбку, подкладывает под себя ноги, игриво говорит: — Знаешь, что самое смешное? Среди нашей компании ты всегда казалась той самой, которая способна избежать наказания за убийство. Сначала ты, потом Чонин. Джина стонет, прижимая к лицу подушку. — Перестань. — Так быстро? — скалится Сехун. — Слишком быстро. *** Они приезжают в небольшой город, находящийся в часе езды от их дома, где Кёнсу наконец-то не раздумывая держит её за руку в безлюдном дешёвом ресторане. Она тут же вспыхивает до самых ушей, когда он шепчет ей «кажется, ты мне очень нравишься… очень-очень», пока наблюдает, как Джина пьёт лимонную воду, трубочкой водя по кругу лимон. (Она пунцовеет, ведь сама давно отошла от «очень нравишься» и стремя голову несётся в «чёрт возьми, правда тебя люблю». И ей крайне интересно, какой именно позиции он неделями придерживался.) Он целует её до того, как приносят аперитив, наклонившись над столом и обхватив ладонями щёки. Пальцы на коже тёплые и мягкие. У него нежные и сладкие губы, и это всё, что ей нужно. Она весь день держит его за руку, и он позволяет. По мнению Джины, это прогресс, до невероятного удивительный прогресс. *** По непонятной причине Джина не рассказывает Кёнсу, что посвятила Сехуна в их секрет. Может, из-за того, что сейчас в их отношениях всё очень хорошо, и она не хочет портить разговорами об убийстве то, что расцветает между ней и Кёнсу. Хотя бы до тех пор, пока не будет вынуждена рассказать. *** — И как ты с этим живёшь? — бурчит в тишину Хани два вечера спустя. Чонхва пялится в потолок, лицо встревоженное. Джина сидит между подругами, скрестив ноги, пальцами теребит подушку на коленях. Джина делает глубокий вдох, после медленно выдыхая, а Хани за этим наблюдает с невероятным терпением. В ретроспективе она этого ожидала, так как у Хани эмоции всегда преобладали над здравым смыслом. (Потому что Хани потеряла из-за убийцы больше людей, чем все они, и Джине следует это помнить. Ей не стоило так слепо верить советам Сехуна, не стоило ввязываться в эгоистичное чувство облегчения, избавления от тягот, потому что из-за убийцы Хани потеряла многих. Разве это не Джина виновата в том, что убийца разозлился? И если подумать, то получается, что Хани потеряла их всех из-за Джины?) — Пытаюсь как-то, — Джина повторяет те же слова, которые говорила Сехуну, крепко сжав подушку. — Это… это очень трудно. Хани осторожно смотрит на подругу, изучая её, а у самой распахнутые глаза блестят от невылившихся слёз. Её лицо не меняется, не становится лучше, счастливее. Тон Хани пронизан печалью, злостью, целым штормом эмоций, которые не приведут ни к чему хорошему, Джина верит в это. И не приводят. — Я не могу… я не могу делать вид, что ничего не происходит. Ты понимаешь это, да? — голос Хани дрожит. Если Чонхва в своих эмоциях ревущий огонь, то Хани — море перед штормом. Нарваться на конечную точку тихого, контролируемого гнева и печали от Хани в тысячу раз хуже, чем когда Чонхва пинается, кричит и бросает оскорбления. Хани не ждёт ответа от подруги, натянуто заключая: — Я даже не могу на тебя смотреть. Джина вздрагивает, словно она ей влепила пощёчину. Чего уж мелочиться, могла бы и сделать это. Хани, шатаясь, встаёт на ноги и выходит из спальни Чонхвы, даже не оглядываясь, громко захлопывает за собой дверь, и от этого звука Джина съёживается. Обе девушки молчат, пока минутой позже не захлопывается и входная дверь. А затем Чонхва произносит: — Не переживай, я не собираюсь тебя выгонять. Джина озадаченно смотрит, а подруга подходит к ней и завлекает в объятия — те самые, которые были в полицейском участке, после того как Джина наткнулась на тело Сон Джиин. — Хани скоро отойдёт. Я уверена. Она просто… расстроена. *** Но в ближайшее время Хани не отходит и даже больше: начинает полностью избегать Джину. Вздыхая, Джина видит, как Хани поднимает голову, замечает впереди подругу — и тут же разворачивается, тащит за собой ничего не понимающую Сольджи. Они доходят до конца улицы и поворачивают за угол. — Она даже не пытается это скрывать, — мямлит Джина, игнорируя клокочущую в груди боль. Конечно, она имеет полное право её избегать, но кто сказал, что не будет больно? Чонин ободряюще хлопает подругу по спине: — Не нужно было им говорить… — Сехун подумал… — И ты его послушала? Сехун не думает, Джина, — перебивает Чонин. Джина смотрит на него тем взглядом, который Хани некогда окрестила как мамский, и Чонин поднимает руки вверх, признавая поражение. Он вздыхает. — Прости, просто… все ведут себя странно. Чонхва слишком тихая, а Хани… — он не договаривает, взгляд устремляется в ту сторону, где скрылась подруга. — Да уж, — вздыхает Джина. — Разговор с Хани ничем хорошим не обернулся. — Думаешь? — бормочет Чонин. Подруга зыркает, и он тут же извиняется: — Извини, — неловко, — я просто волнуюсь о… Он обрывается на полуслове, неуверенный, как продолжить. — Обо всём? — заканчивает за него девушка, ступая в местный хозяйственный магазин: Чонин сказал, что ему нужно купить для родителей новый замок для входной двери. Джина беспокоится о том, кем они стали, что случилось с их дружбой. Если один из них куда-то собирается, то остальные обязательно следует за ним. Но сейчас уже Джина ни в чём не уверена. Она переживает насчёт Кёнсу, насчёт того, что слишком быстро в него влюбилась. Переживает о Минсоке, его матери, обо всём на свете. — И обо всех, — Чонин засовывает руки в карманы, выражение на лице зажатое. Она хочет его заверить, что всё будет в порядке, но не может. Она не может солгать, не сейчас, не после всего случившегося. *** Они идут домой после долгого дня, когда Джина помогала Чонину быть на побегушках, доходят до парка, где должны разойтись по разным дорогам. Солнце только начинает садиться, небо заполняется насыщенными оттенками розового, голубого и глубоким тёмно-багровым цветом. Чонин кряхтит под грудой пакетов из продуктового, а Джина хихикает, глядя на его лицо, пока тот идёт к себе домой, который находится дальше от центра города, чем её. Чонин исчез из виду. Джина оглядывается вокруг себя, смотрит на пустые пригородные улицы где-то на пару кварталов дальше — и ей моментально становится страшно. Она прежде не видела этот город таким пустым, не после того случая, когда помогла скрыть убийство мужчины. Девушка дрожит. Небо темнеет пуще прежнего. Джина делает шаг вперёд, держась за телефон как за спасательный круг. Она очень хочет домой. (Джина чувствует, будто скоро случится что-то плохое, что аж волосы на затылке становятся дыбом.) Как только она делает очередной шаг, за локоть хватается чужая рука, и девушка истошно вскрикивает. Вырывается из захвата, пулей разворачивается, широко распахивает глаза. И кто бы мог подумать! На неё в ответ удивлённо смотрит Минсок, часто моргая. — Чёрт возьми, — бурчит Джина, прижав руку к груди и пытаясь успокоить быстрое сердцебиение. — Какого хрена, Минсок? А Минсок начинает глупо хихикать, и Джина непонимающе глядит. Смех становится лишь громче, всё тело буквально трясётся. Минсок прячет смех в ладонях, а лицо красное до кончиков ушей. Джина делает в его сторону шаг, хмурясь, и вот тогда-то она и чувствует: резкий запах алкоголя исходит из каждой клеточки тела. Теперь всё имеет смысл. Взгляд неясный, почти далёкий. Ржать не перестаёт, периодически икает. Лицо как было красным, так и осталось. Джина один раз в жизни видела Минсока настолько пьяным, и тогда, когда ей пришлось с ним возиться всю ночь, она посчитала, что в таком состоянии он милый и приставучий. Но сейчас он выглядит грустным, почти что жалким, особенно когда перестаёт смеяться, пялится большими глазами, покачиваясь на месте. — Привет, Джинни, — бормочет он до ужасного невнятно. Девушка ощущает на сердце острую боль. Она знает, что боль эта никогда не утихнет, но, на удивление, она ощущается уже не так остро, как раньше. — Минсок, ты пьян, — отвечает Джина и тянется к его руке. Минсок наклоняет голову, слегка дуя губы. Девушка хмурится. — Минсок, тебе нужно домой. — Зачем? — лепечет парень. И вот тут-то в его голосе слышится та самая эмоция, которую Джина очень давно ожидала, особенно когда она поздоровалась с ним на похоронах его матери. Его подбородок немного дрожит, и Джина не знает, что делать. — Уже темно. Тебе не стоит находиться на улице в таком состоянии, — она оглядывается вокруг, на темноту, на то, что остаётся от быстро исчезающего за горизонтом солнца. Девушка дрожит от прохладного летнего вечера. — Может, я позвоню Лухану, если ты не хочешь идти домой? — мягко спрашивает Джина. Минсок произносит что-то неразборчивое, но когда Джина тянется за телефоном, собираясь позвонить Лухану, бывший парень внезапно перехватывает её запястье. Хватка крепкая, сильная, не податливая, как было в прошлый раз. Она визжит, телефон выскальзывает из рук, с грохотом падает на тротуар. Она поднимает взгляд, встречаясь с его глазами. Минсок быстро мотает головой. — Нет. Она почти сразу же отмечает изменение в голосе. Невнятное произношение практически ушло, и она с сомнением списывает это на тот факт, что произнёс он лишь одно слово. — Ладно, — шепчет она. В груди появляется тяжесть, растёт страх и паника, волосы на затылке вновь становятся дыбом, по рукам ползут мурашки. Ей почему-то становится страшно, и девушка понять не может, каким образом Минсок может быть этому причиной. — Хорошо, я не буду никому звонить. Просто… — она делает паузу, опускает глаза на его руку, чужие пальцы крепко обхватывают её запястье. — Просто отпусти мою руку, Мин. На секунду ей думается, что он не отпустит: хватка не ослабляется, и он продолжает смотреть на неё смутными, мрачными глазами, природу которых она не понимает. — Пожалуйста, — умоляюще шепчет. Голос густой и хриплый от паники. Он ослабляет хватку, и Джина подносит руку к груди, во все глаза глядя на парня. Затем Минсок снова заговаривает, и его голос до удивления ровный. Он не пропускает ни одной буквы, и на этот раз Джина не может всё списать на односложное слово. — Тебе не следует гулять в такой час по тёмным улицам, милая, — голос другой, он отличается. Джина чувствует, будто сердце застряло в глотке. Она думает о кровавых посланиях, найденных вместе с теми мёртвыми телами (милая, милая, милая — это слово, написанное тёмной-тёмной кровью, прочно укоренилось в мозгу), и именно в этот момент она понимает, насколько же на улице темно. Солнце практически полностью скрылось, небо сине-чёрное, летний ветер гораздо холоднее, чем обычно, звёзды светят мягче, менее яркие, чем обычно. Так темно. — М-минсок? — Джина делает небольшой шаг назад, а Минсок улыбается как кот, широко растягивая улыбку, показывая зубы и дёсны. У девушки сердце отбивает ритм о грудную клетку, и на ум приходят единственные слова. О боже, нет. Нет. — Хочешь знать, как была убита моя мать? — шепчет Минсок, его глаза сияют эмоциями, от которых у Джины стынет в жилах кровь. В его взгляде злость, очень много злости, только её она видит, спрятанную в темноте глаз. «Нет», — думает она. — Почему нет? — искренне спрашивает парень, и Джина только тогда осознаёт, что произнесла это слово вслух. В его глазах нет печали, и всё, о чём она может думать, — он убийца, убийца, убийца… Джина думает, что расплачется, особенно когда он подходит к ней, вторгается в личное пространство, опустив уголки губ. — Минсок, пожалуйста, не… — Это твоя вина, — резко шипит он. Девушка со страхом мотает головой. — Я не хотела… — она затихает. Что она должна сказать? Она не хотела сеять подозрения на серийного убийцу («на Минсока», — шепчет голос в голове, из-за чего она внутренне вздрагивает), чтобы защитить сестру. Точнее, именно это она и намеревалась сделать, но не подозревала, что обстоятельства сложатся таким образом. Но ему-то уже без разницы. Она не будет об этом говорить, не тогда, когда в его глазах так много ярости, так много гнева. Не тогда, когда он обвиняет во всём её. — Но, может, это было и к лучшему. Мама всё равно ужасно страдала, и мы все хотели, чтобы её мучения прекратились, правда? — признаётся Минсок. — Наверное, всё было к лучшему. Сердце падает в самый низ живота. Джина больше не хочет здесь оставаться, её тошнит от отвращения и ужаса. Слёзы собираются в уголках глаз, а когда Минсок смотрит на неё, действительно смотрит ей в глаза этим тёмным, маниакальным взглядом, посылающим ледяные мурашки по позвоночнику, ей абсолютно и до смерти страшно. Пальцы дрожат. Она даже не может больше выносить его присутствие. Ей очень страшно, она напугана. Минсок снова смотрит на неё, смотрит в самую душу, и она погружается во вспоминания, когда она была влюблена, а он смотрел на неё с нежностью. Но сейчас всё совсем по-другому. Взгляд жёсткий, твёрдый, тяжёлый. Джина вспоминает, как он смотрел на неё на своей вечеринке через всё комнату, а потом ушёл на первый этаж. Её трясёт. Он смотрит на неё — она убегает. Разворачивается и несётся куда подальше, пока Минсок её окликает. Отчаяние смешано со злостью, но это заставляет бежать ещё быстрее. Бежит до самого дома, не смеет оглядываться, глаза сфокусированы на доме. Громко захлопывает за собой дверь, ни разу не оглянувшись. Игнорирует удивлённые вопросы матери, пока поднимается по лестнице, пробегает мимо поражённой Сыльги и так же громко захлопывает дверь в свою комнату, сползая по ней. В груди сильно стучит, от внезапного прилива энергии в конечностях чувствуется тяжесть, боль. Она зарывается лицом в колени и плачет. Плачет и плачет до тех пор, пока не осознаёт, что телефон так и остался лежать рядом с Минсоком. Она плачет ещё сильнее, потому что просто хочет Кёнсу рядом. Хочет, чтобы Кёнсу был там, с ней, чтобы заключил в свои объятия и сказал своим рассудительным, успокаивающим голосом, что она может анонимно заявить на Минсока в полицию, что завтра наконец-то всё будет хорошо. (Но на сердце тяжело. Она поверить не может, что среди всех людей убийцей оказался именно Минсок. Она не может в это поверить.)