Grand Piano/Рояль

Тем летом Джина так сильно западает на Кёнсу, что у неё дыхание спирает каждый раз, когда его видит. Она клянётся, что его улыбка, та самая в форме сердечка, вместе с глазами, которые превращаются в едва заметные маленькие полумесяцы, — краше звёзд в летнюю ночь. Если бы Джина была писателем, как Шекспир, если ей хотя бы отдалённо удавалось написание замысловатых слов, то она писала бы поэмы, сонеты и буквально эссе про него, его глаза, губы, и о том, как у неё внутри всё замирает при его прикосновениях. Всё происходит так быстро, что девушка не знает, как и когда сможет остановиться. Недели перетекают в месяцы, и она как можно больше времени проводит с ним, но не забывает и про встречи с Сехуном, Чонином, Хани и Чонхвой, видясь с ними так же часто, как и обычно. Джина никогда не забивала на друзей из-за парней (даже если они ей очень-очень нравились). (Иногда она думает, что влюблена в него. И логика подсказывает ей, что этим человеком должен быть Минсок, но потом она напоминает самой себе, что это не любовь. Это не может быть любовью. Не тогда, когда в последний раз объект влюблённости разбил ей сердце на миллион кусочков. Она не такая глупая, чтобы во второй раз позволить себе быть настолько слабой.) *** Он не прикасается к ней на людях. Она не замечает. Или просто старается не замечать. *** «…власти до сих пор ищут серийного убийцу, но есть подозрения, что убийца залёг на дно по причине отсутствия в последнее время случаев убийств, а также объявления от Главы Полиции, сделанного несколько дней назад, что они выяснили характер этих самых убийств. А теперь криминальный психиатр Чжан…» Джина переключает канал, останавливаясь на каком-то музыкальном шоу. Ярко улыбающихся айдолов на экране она узнаёт быстро: это f(x) — девчонки, которые раньше жили и выступали в их городе. Она задумывается: а знают ли они, что сейчас происходит в городе? Одна из убитых девчонок — Джиын — была просто красоткой и подругой Чжинри из группы. Джина помнит их ещё когда училась в средней школе, а они часто тусовались в старшей. Все её друзья хотели быть как они. Чёрт, Хани даже хотела с ними встречаться. Видя на экране поющих и улыбающихся девушек, у Джины болит сердце. (По крайней мере, они нашли способ уехать из этого города. Они вполне могли оказаться на месте убитых девушек, найденных полицией. Джина думает, что на их месте должна была оказаться она сама, но затем быстро выбрасывает эту мысль из головы.) Она развалилась на животе на диване в квартире Кёнсу и лениво смотрит музыкальную программу. Весёлый голос ведущего заполняет тишину по всей квартире. Около руки вибрирует телефон, и она дёргается, спустя целую минуту вслепую обхватывая пальцами мобильный. От: Кёнсу Ты у меня дома? Кому: Кёнсу Ага А что? Кёнсу не отвечает, и Джина с недоумением пялится в гаджет, нахмурив лоб. Она переворачивается, потягиваясь и свисая ноги, и вновь утыкается в зомбоящик. Летним тёплым вечером чувствуется сонливость. Она зевает, укладывает голову на сложенные руки, всё ещё глядя в телевизор. Со стороны входной двери слышится возня ключами, и Джина приподнимает голову: Кёнсу распахивает дверь и торопливо заходит. Глаза широко распахнуты и прикованы к девушке, на голове воронье гнездо. — Эм, — она слегка приподнимается, всё ещё лёжа на животе. — Что-то случилось? Он смотрит сначала на неё, потом — в сторону кухни и спальни, после чего вновь переводит взгляд на девушку. На лице парня написано облегчение, хотя теперь в его глазах есть то, чего не было секундами ранее: чего-то тёмного. Джина видела этот взгляд уже миллион раз, и, как и в прежние разы, щёки пунцовеют, а в животе завязывается узел. Она отводит взгляд и ёрзает на месте, пытаясь сохранить самообладание (заканчивается тем, что она принимает сидячее положение, а Кёнсу изумлённо посмеивается). — Надо было уже привыкнуть, — тихо и задумчиво говорит себе парень. Она снова стреляет в него глазами и понимает, что если в его взгляде и было что-то не так, пока он произносил те слова, то это «не так» уже исчезло. Он прислоняется к стене, жадно разглядывая девушку, мрачнея с каждой проходящей минутой, а Джина чувствует, будто ещё пара секунд — и он её съест. Она не может не покраснеть от очевидной интимности во взгляде, хотя он стоит сравнительно далеко. Она хмурится, многозначительно отводя взгляд, и отвечает: — Привыкнуть к чему? — К этому. К тебе, — он жестом указывает на девушку, у которой от искренности в его голосе лицо заливается краской. Она сидит на диване, с которого не слезала часами, а на голове, наверное, чёрти что. И, тем не менее, по его голосу можно понять, что он в восторге от неё и от всего, что с ней связано. В животе разливается тепло, и она ёрзает на месте. Затем он отходит от стены и шагает к девушке, не отрывая от неё взгляда. Она не может заставить себя поднять на него глаза, даже когда он стоит рядом, даже когда она смотрит в сторону. Кёнсу присаживается рядом, мягко приподнимает её за подбородок. Она всё так же на него не смотрит, боится, что в ту же минуту запрыгнет на парня. Он нажимает на низ подбородка, на что у Джины в сотый раз краснеет лицо. Кажется, парень теряет надежду обратить на себя внимание, поэтому прижимается к яблочкам на щеке горячими, приоткрытыми губами, двигаясь к уху и по пути убирая за него волосы. Он прямо ей на ухо низко и гортанно мычит, и Джина чувствует себя более уверенно. Она хочет повернуть голову, но Кёнсу сжимает подбородок, удерживая на месте. Ртом переходит на мочку уха, а потом оставляет нежные поцелуи на том месте, где заканчивается подбородок. Она ощущает, что тает прямо на этом диване, а Кёнсу, видя, что она расслабляется, наклоняется ближе, отпускает подбородок. Джина откидывает голову на мягкую подушку, но Кёнсу держит её в том же положении боком к нему. Щека прижата к подушке. Он залазит на диван, нависает сверху, коленем прижав внутреннюю сторону бедра девушки. Он грубо кусает её за шею, а она стонет, удивлённо вскрикнув. Глаза распахиваются, а он изумлённо хмыкает прямо ей в шею. Джина бьёт его по руке: настолько ей нравится это ощущение. Она не успевает сказать ему отодвинуться, и парень губами ведёт вниз по щеке и накрывает чужие губы, приподнимаясь и коленом прижимаясь к промежности девушки, заставляя её тихо скулить. — Прекрасно, — Кёнсу мурлычет ей прямо в губы, — хочу тебя слышать. Он оттягивает майку Джины как можно ниже, прижимаясь поцелуями к обнажённым плечам. Вторая рука скользит под одежду и играется с застёжкой от бюстгальтера. Джина мычит, пальцами впиваясь в закрытое тканью бедро, и Кёнсу рвано выдыхает ей в плечо. Она поддевает край уже его футболки и требовательно просит: — Сними. Кёнсу отстраняется, нависая над ней буквально в нескольких сантиметрах, обхватывает пальцами запястья, от чего у девушки подскакивает пульс. Она наблюдает за каждым его движением. Его взгляд мрачнеет, опухшие губы затрагивает едва заметная игривая ухмылка. — Хорошие девочки просят вежливо, разве нет? *** С того дня у Кёнсу с Джиной периодически случается секс. Но в том, как Кёнсу просто приходит, вжимает девушку в стену, разрывает её на мелкие кусочки, а потом собирает обратно, из-за чего она каждый раз буквально задыхается от нехватки воздуха, что-то есть. Она не отказывает ему в сексе, поэтому он до идеала хорошо вытрахивает из неё все беспокойные мысли, но девушке хочется большего. Безусловно, в их отношениях есть интимность. Она присутствует всегда, разрушая Джину так же хорошо, как это делают его бёдра, пальцы и рот, но интимность эта только когда они наедине. Кёнсу не проявляет никаких признаков близости на публике, и Джина подмечает каждую секунду такого поведения. (Она старается не замечать, но не получается.) *** Она сидит на стуле напротив Сехуна. Хани расположилась слева, а Чонхва — справа. Джина изо всех сил пытается не трогать телефон. Он придёт сюда. (Она раз за разом убеждает себя в этом, даже когда ковыряется палочками в еде.) — Где Чонин? — спрашивает Джина, поднимая взгляд от тарелки и кивая на соседний пустой стул. (Почему сегодня её окружают одни пустые стулья? Она снова принимается ковыряться в еде, мысленно хмурясь.) Сехун поджимает губы, пожимая плечами, а Чонхва поднимает руку. Друзья смотрят на неё, Чонхва мило улыбается: — Он сказал, что сегодня будет присматривать за сестрой. Сехун долго и медленно её разглядывает, а затем суёт в рот помидор черри и говорит: — Зачем ты подняла руку? — Чонхва корчит рожу, а Сехун фыркает: — Ну ты задротина. Мы же не в школе. Между ними возникает шуточный спор, и на такого рода вещи Джина давно привыкла не обращать внимание. Хани единственная замечает, как Джина время от времени косится на стул с левой стороны, где вообще-то должен сидеть Кёнсу. — Я уверена, что произошло что-то важное, — достаточно тихо заверяет Хани, чтобы увлечённые спором Сехун с Чонхвой ничего не расслышали. Джина понуро кивает и мямлит: — Наверное. Вскоре официант приносит заказ, и Хани занимает место по правую сторону от Джины, ободряюще улыбаясь подруге и принимаясь за еду. Джина делает вид, будто не бросает каждые пять секунд взгляд то на телефон, то на входную дверь, но она уверена, Сехун с Чонхвой узрели её отстранённый вид. Кёнсу не приходит. Сехун закидывает руку Джине на плечо и улыбается, складывая губы в трубочку как ребёнок. — Давайте закажем мороженое. Чонхва усмехается, Хани кивает, а когда Сехун прижимает её к себе и успокаивающе гладит плечо, то Джине уже не так паршиво. *** У Джины в голове какая-то лёгкость, словно она парит на облаке, а в животе снова нашествие бабочек. Щёки красные и тёплые. Она глядит на Кёнсу, которые ей улыбается тепло, нежно, сладко, кончиками пальцев задевает кожу на подбородке, большой палец прижимается к губам. А затем он скользит в приоткрытый рот пальцами, которые девушка облизывает, улыбаясь и замечая розовый румянец на его щеках и потемневшие глаза. Он наклоняется над ней, ногами опёршись по бокам, вытаскивает пальцы, целует горячо и жарко шею, впадину на груди, спускается ниженижениже, заходя дальше и дальше, пока Джина не стонет тихонько, а Кёнсу удерживает её бёдра руками, чтобы не двигалась. — Давай, Джина, — бормочет Кёнсу, голос сквозит развлечением. Она кусает большой палец. От его мягкого скрипучего голоса у неё трепещут ресницы, когда смотрит на него стеклянными от желания глазами. Он поддевает кромку нижнего белья; грубая ткань джинсов трётся о голые бёдра. Наверняка останутся красные следы. Джина вздрагивает, когда парень скользит внутрь трусиков, накрывая ладонью промежность. Девушка дёргается, прикусывая собственную руку, и он тут же отодвигается, недовольно цокая. — Детка, хочу тебя слышать. Тёплая рука вновь накрывает промежность, на этот раз безжалостно её лаская. С губ Джины всё же срываются стоны, приглушённые, но всё равно громкие. — Будь хорошей девочкой, — он покусывает ухо, свободной рукой теребя обнажённый сосок. Внезапная боль лишь усиливает удовольствие, пока она ёрзает на его руке. — Отпусти себя ради меня. Она не отпускает. Она не может открыться для кого попало. Кёнсу скалится ей в кожу и отстраняется, как только девушка стала чувствовать растущую внутри волну напряжения. Он отстраняется и грубо сжимает в пальцах сосок, от чего Джина чуть ли не скулит. — Нравится, да? Голос бархатный, в зрачках тёмные искры. Он зубами скользит по груди, пока тёплым ртом не накрывает истерзанный сосок. И Джина уж точно не ожидала боль на едва прикрытой заднице, когда туда резко опускается чужая рука. Она вскрикивает, но лёгкая боль превращается в нечто большее, и тепло по телу разливается ещё приятнее. Она хватает ртом воздух, быстро кивая, даже несмотря на поглаживающие движения на болючем месте на попе. — Тогда сделай это, — мурлычет он, оставляя между между грудями, и поднимает голову, сталкиваясь с девушкой взглядом. — Позволь увидеть, как ты рассыпаешься на куски. Рот приоткрывается, когда на теле чувствуются поцелуи. Губы останавливаются прямо над пупком. Сцена получается развратной: ухмыляющийся Кёнсу с розовыми, опухшими и слегка блестящими губами, тёмными глазами, растрёпанными волосами. Его вторая рука всё ещё сжимает чужую задницу. Он молча стаскивает с неё трусы и бросает в сторону. Глаза сверкают, и Джина знает, что он воспринимает всё это как вызов. *** — Джин, — девушка отворачивается от Сехуна. На долю секунды её охватывает надежда, пока взгляд не падает на стоящего позади человека. Это Минсок. Надежда умирает в мгновение ока. Он улыбается, а вокруг глаз образуются милые морщинки. — Каникулы скоро закончатся, — без приветствия начинает парень, внезапно выглядя очень серьёзным. Девушка хмурится. — Ну да… А что такое? Сехун фыркает, и Минсок тут же обращает на него внимание, глядит раздражённо, после чего вновь поворачивается к Джине: — Помнишь, что я говорил тебе о маме? Джина напрягает мозг, вспоминая, что он приглашал её на Чусок, и вздыхает. — Послушай, Минсок. Я благодарна за всё, что твоя мама сделала для меня, но я не думаю… — Пожалуйста, — Минсок выглядит устало, даже очень, что для него совсем не характерно. Он никогда не выглядел таким измученным. — Необязательно приходить на Чусок, можно и на следующей неделе. Ты согласна? Она его внимательно разглядывает: слегка опушенные плечи, более заметные мешки под глазами, впавшие некогда пухлые щёки — всё это делает его ещё более уставшим. Она складывает два плюс два. — Ей становится хуже? Минсок кивает. Звучит долгая пауза, прежде чем Джина тоже кивает: — Хорошо. — Хорошо? — повторяет Минсок. Джина гипнотизирует мороженое в руках, после чего выдаёт вымученную улыбку. — Я приду. Ради твоей матери. — Спасибо, — лепечет парень, сияя, и хлопает её по плечу. Джина цепенеет от прикосновения, а Минсок робко улыбается и уходит. Сзади раздаётся тактичное покашливание. — Заткнись, Сехун, — мямлит Джина, а Сехун снова фыркает и тянет её к столу, где уже расположились любопытно глазеющие в их сторону Чонхва с Хани. *** — Пожалуйста, пожалуйста, — выдыхает она, пальцами запутавшись в чужих волосах. Кёнсу обхватывает её запястья и прижимает к низу. На лице широкая ухмылка, и Джина её запоминает, даже несмотря на желание, стоящее поволокой в глазах. Спустя, кажется, несколько часов, она наконец сдаётся, когда превращается в нечто дрожащее и сверхчувительное, хотя даже ни разу не кончила. В уголках глаз собираются слёзы, а затем она полностью распадается на части, умоляя позволить ей кончить. Он горячо целует её в губы, гладит по щеке, по покалывающей от боли заднице, бормочет «хорошо» после каждого срывающегося с её губ «пожалуйста». Она распадается на части, а он её удерживает, прикасаясь мягко и нежко, пока расстёгивает джинсы и устраивается между её ног. (От осознания того, что она обнажена, а Кёнсу практически полностью одет, сердце сильнее колотится в груди. Молния на джинсах грубо проезжается по голой коже, когда он их стягивает.) — Ты уверена, малышка? — спрашивает он. Девушка кивает, затягивая его в мокрый поцелуй и ощущая на языке собственный вкус. *** — Почему? — Джина не отрывает взгляд от мыльной воды в ванне Кёнсу. От потока горячей воды ей плохо видно. Она залазит в керамическую ванну и сползает по стене, вертя в пальцах бокал вина. Ощущает на себе его пристальный взгляд со стороны дверей, и, конечно же, когда она поднимает глаза, то видит, что он прислонился к двери, свесив голову набок. Джина скользит рукой по мыльным пузырькам, глубже ныряя в ванну, пока тепло не окутывает до самой шеи. — Почему что? — спрашивает Кёнсу. — Тебя не было сегодня на обеде, — отвечает Джина, болтая дешёвым содержимым бокала, прежде чем сделать глоток, морщась от отвратительного вкуса. — И я об этом очень сожалею. Я был занят и совершенно забыл про обед, — в ответ девушка встречается с ним взглядом. В воздухе повисает тишина до тех пор, пока он не вздыхает и не отходит от двери. Она наблюдает, как Кёнсу снимает футболку, тянет за горловину вперёд и вверх, как обычно делают парни, затем стаскивает штаны, оставаясь во всей обнажённой и мягкой красе. Джина окидывает взглядом его подкаченное тело, не может не смотреть, прежде чем перевести взгляд на лицо. — Как и в прошлый раз. И в позапрошлый, и в позапозапрошлый, и в позапозапозапрошлый. Я могу продолжать и дальше, — бормочет Джина, делая очередной глоток дешёвого вина из коробки. Он медленно забирается в ванну, усаживаясь на противоположной стороне. Его взгляд смягчается. — Прости. Джина не любит ходить вокруг да около. Даже ненавидит. Когда она пытается сформулировать следующий вопрос, то чувствует какое-то смущение и что в целом вопрос недостаточно хороший. Но дерьмовое вино в организме развязывает язык, и суждение выходит ещё ужаснее: — Ты стыдишься меня или что? Голос тихий, горечь трудно сдерживать. Она никогда не понимала, почему он отказывался появляться с ней на публике. Почему отказывался знакомиться с её друзьями в формальной обстановке, как ей того хотелось? — Конечно, нет, — мгновенно отрезает он. Он сплетает в воде их ноги, а Джина ёрзает на месте: попа всё ещё болит от того, как грубо минутами ранее он её сжимал. — А мне кажется, да. — Джина… Он зыркает на бокал, раздражённая и его спокойным голосом, и тем, что от этого тона внутри всё тает. — Джина, иди сюда, — голос всё ещё умиротворённый, добрый, мягкий, от него сердце быстро стучит в груди. Она медленно ставит бокал на раковину ванны и серьёзно на него смотрит. Парень протягивает руки, и Джина в конечном счёте ползёт в его объятия, усаживаясь на колени. Он приподнимает руку: вода тихо плещется. Взгляд мягкий и ласковый. Кёнсу убирает за ухо влажную прядь волос, прилипшую к щеке и губам, и шепчет: — Зачем мне тебя стыдиться? — Откуда мне знать, — хмуро тянет она. Он обхватывает её щёки и медленно, лениво целует. Джина запускает пальцы ему в волосы. Когда она отстраняется, Кёнсу говорит: — Повернись, вымоем твои волосы. Она кивает, ощущая на своём плече поцелуй, и расслабляется. В голове остаётся беспорядок. *** Кёнсу до сих пор не берёт её за руку на людях, даже когда Джина делает первый шаг, но продолжает ей тепло и ласково улыбаться. И теперь вместе с постоянными бабочками в животе в груди появляется тяжёлое чувство. *** Джина замечает Чонина во время пробежки по спальному району и останавливается, едва ли не воркуя от разворачивающейся картины. Сердце переполняют чувства. — Не начинай, — стонет он, не давая ей и слова сказать. — Просто помоги. Джина фиксирует в памяти увиденное: как Чонин крепко держит за длинные розовые поводки трёх пушистых коричневого цвета щенков: Чжанга, Чжангу и Монгу, которые прыгают вокруг него. У Чонина в эргорюкзаке на груди сидит маленькая девочка с крошечным высоким хвостиком. Она вертит кулачками и что-то лепечет на своём детском. Детский хвост, вероятно, щекочет ему под подбородком, учитывая смесь дискомфорта и удивления на лице. Чонин по непонятной причине выглядит совершенно измотанным (наверное, из-за собак и роли няньки), но всё равно красивым. На свободной спортивной футболке висит шарф, обернутый вокруг плеч. Джина надеется, что Чонин расскажет, что всё это значит. Она уже сто раз спрашивала, но Чонин лишь отмахивался. Джина хватает два поводока и оттаскивает собак от Чонина, вокруг которого животные нарезают круги, лают и виляют хвостом, пока тот не споткнулся. Чонин поправляет эргорюкзак и крепче хватается за третий поводок. Он с нежностью смотрит на питомцев. Кажется, их он любит больше, чем свою жизнь. — Привет! — Джина тискает ребёнка, который не прекращает что-то лепетать и до сих пор машет кулачками. Чонин улыбается. — Ты ей нравишься, — замечает он, когда они прогуливаются по парку. — А почему нет? — бормочет девушка, закатывая глаза, протягивая ребенку длинный палец и широко улыбаясь, когда та крепко его обхватывает пальчиками и смеётся. — Кажется, она в хорошем настроении. В отличие от тебя. Чонин наблюдает за катающимися по грязи и тявкающими друг на друга щенками, а потом бросает взгляд на Джину, поправляя Рахи на груди. — Этим летом сестра очень занята, она работает над каким-то проектом, а её муж доктор, помнишь? Дома их почти не застать, но хотя бы расписание сестры к следующей неделе будет свободнее. — О, это классно! — улыбается Джина, играясь с кулачками малышки. — Теперь Рахи будет свободна от тебя. — Эй! — полушутя злится Чонин. Джина хихикает, и между ними восстанавливается комфортная тишина. Щенки играются на траве. — У меня есть вопрос, — вновь говорит Джина, боковым зрением смотрит на друга. Чонин кивает, на губах всё ещё улыбка, и утыкается носом в макушку племянницы, которая заливисто смеётся и пытается руками потрогать его лицо. — Спрашивай. — Насколько ты близок с Кёнсу? — поворачивается к нему, ослабляет поводки в руке. У Чонина на секунду с губ исчезает улыбка, после чего появляется другая, но натянутая. — Наши родители дружили семьями, так что мы практически выросли вместе. Он… он много для меня значил. Взгляд его становится задумчивым, и Джина не может не удовлетворить своё любопытство. — Значил? Прошедшее время? Чонину крайне некомфортно. Рахи, кажется, ощущает между ними напряжение, потому что замолкает, прижимает большой палец к губам и огромными глазами смотрит на дядю. — Я не шутил, когда говорил, что он мне нравился, — Чонин поджимает губы и бессознательно гладит племянницу по щеке. — По крайней мере, так было ранее. — Оу, — Джина не знает, что сказать. Она хочет извиниться, но не уверена, что это нужно делать прямо здесь. Чонин лишь фыркает, зрачки изумлённо сверкают. — Ага. Для маленького Чонина это было нелёгкое время, поверь мне. Но, — вздыхает он, — наша семья переехала, и он перестал мне нравиться. Теперь он для меня больше как брат. Он… — Чонин заламывает брови, будто что-то обдумывая, аккуратно подбирая слова. — Я многим ему обязан. Снова тишина, после которой Чонин опять заговаривает, а голос проносится по ветру. — У тебя же ещё есть вопрос? Джина тут же себе напоминает, как хорошо они знают друг друга. В их компании именно Чонина она знает дольше всех, хотя близкими друзьями они стали значительно позже. Тем не менее, она читает его так же хорошо, как Сехун, и для Чонина она тоже как открытая книга. Они именно из тех лучших друзей, которые большую часть общения узнают друг друга, ожидая, когда один готов поделиться с другим чувствами и мыслями. Именно поэтому ей никогда не приходило в голову, что Чонин с Кёнсу долгое время могли быть хорошими друзьями. (Джина всё равно считает, что должна была заметить, но может списать неведение на сильное увлечение Минсоком и последующую за ним потерю связи с друзьями.) Она смаргивает мысли, замечая, что Чонин ждёт ответа. Запинается о собственные слова. — Просто он обычно очень… Эм… — Чудной? — заканчивает Чонин за неё. — До странного равнодушный? Она кивает. Чонин выглядит озадаченным, брови снова сведены к переносице, губы опущены. — Он не всегда был таким. Всё изменилось, когда он переехал сюда пару лет назад. Думаю, это связано с его родителями. Он порвал с ними связь, когда переехал. — Ясно. — Но не волнуйся, он придёт в себя, — Чонин хлопает её по плечу, сжимая, и улыбка по-доброму трогает уголки губ. Джина не успевает ответить, потому что Монгу начинает неконтролируемо и так внезапно и громко лаять, что девушка дёргается и поворачивает голову в сторону. В нескольких шагах от Монгу на корточках сидит человек, которого Джина никогда не видела. Кажется, он завязывает шнурки. На нём шорты для бега и свободная майка без рукавов. Он периодически настороженно косится на Монгу (особенно когда два других щенка присоединяются и тявкают). Когда же собаки начинают рычать, а Рахи — от внезапно громких звуков в умиротворённом парке с большими от беспокойства глазами гукать, Джина с Чонином немедленно тянут за поводки. Незнакомый человек выглядит крайне обеспокоенным. — Прошу нас простить, — извиняется Джина, присаживаясь рядом с Монгу и Чжангу, наконец-то сумев их оттащить, и чешет им за ухом. Выпрямившись, она бросает взгляд на парня, который в свою очередь наблюдает, как щенки нюхают землю и один другого, а потом что-то привлекает их внимание, и они ускакивают в противоположную сторону. У парня сильная челюсть и изогнутые губы — именно эти черты бросаются сразу в глаза. Второе, что Джина замечает, — этот парень подросток, хотя она никогда его не видела, что редкость, потому что у них маленький город. Если уж на то пошло, то она должна была хотя бы узнать его лицо. Но опять же, она и Кёнсу не узнала, хотя и ходила несколько лет в одну с ним школу. Вдруг парень поворачивает голову — и на мгновение они встречаются взглядом. В его глазах радостное удивление, губы изгибаются в улыбке. — Милые пёсики, — говорит он. У Джины мурашки по спине, когда он приковывает её на месте одним только взглядом, окидывая с ног до головы, словно оценивая. Затем разрывает зрительный контакт и глядит на Чонина, любезно улыбаясь, но глаза немного сужает. — Кажется, у вас обоих полно забот, да? Чонин замирает, уставившись на парня. Проходит несколько секунд, прежде чем он оборачивает вокруг руки поводки и хмуро смотрит на незнакомца. — Ага. Обычно они так себя не ведут, даже с незнакомцами. Парень пренебрежительно машет рукой. — Всё нормально, — и замолкает. Изогнутые губы слегка дёргаются, когда парень смотрит на друзей. Молчание между ними длится так долго, что становится некомфортно. Чонин играется с маленькой ножкой Рахи, твёрдым взглядом рассматривая парня, глаза которого падают на девочку, будто он только что её заметил. — У вас такой милый ребёнок. Сколько ей, если не секрет? — сюсюкает парень, в тёмных глазах сверкает радость. Он морщит нос и корчит рожицы Рахи, которая тянет к нему ручки и лепечет что-то непонятное. — Это не наш ребёнок, — отвечает Джина, хотя и понятия не имеет, почему должна рассказывать об этом незнакомцу. Парень моргает, затем широко улыбается, потирая шею. Глядит на Чонина, потом снова на девушку. — Слава богу. Я боялся, что мать увидит вас таких семейных и попытается меня сосватать. Ей такое нравится, — смеётся парень. — Так ты, значит, тоже ходишь в нашу школу? — спрашивает Джина и хмурится: она никогда его раньше не видела, а следовало бы. Атмосферу этого парня сложно не заметить, не то, что у Кёнсу, который умеет быть незаметным, если этого необходимо. Он кивает, всё ещё улыбаясь. Чонин щурит потемневшие глаза. — Правда? Никогда тебя не встречал. Незнакомец выгибает бровь, после чего растягивает губы. — Мы с семьёй переехали сюда в начале летних каникул, поэтому технически я ещё не учился в этой школе, — он оглядывает Джину, прежде чем продолжить: — Жаль, что мы только что встретились. Мне было одиноко всё лето, — он снова чешет шею, озорно улыбаясь, и усмехается. — Прошу меня извинить. Я бы с удовольствием остался и поболтал с вами, но родители ждут меня дома. Надеюсь, мы ещё увидимся? Тон вопросительный. Он делает шаги назад, глаза падают на телефон. — Джина, — девушка представляется первой, а затем показывает на Чонина: — А это Чонин. Парень усмехается, губы вроде бы просто так ползут вверх, но в глазах появляется такой отблеск, что Джине очень интересно узнать, кто же этот парень. Он едва кивает и представляется: — Меня зовут Ким Чондэ. Ещё увидимся. Джина клянётся, что Ким Чондэ слишком долго на них смотрит, прежде чем развернуться и пуститься в бег. Шаги лёгкие, несмотря на асфальт и быструю скорость. Она переглядывается с нахмуренным Чонином, который смотрит вслед Чондэ. Свободная белая майка последнего колышется на летнем ветру. — Даже если он и переехал в начале лета, мы могли бы его заметить, как думаешь? — рассеянно произносит друг. — Город-то маленький. В конце концов, мы бы о нём услышали. — Я знаю, о чём ты, — Джина поджимает губы. — Он достаточно секси для собственного фан-клуба. Чонин фыркает. — Бедный парень, он кажется таким хрупким. Он не заслуживает всех ужасов фан-клуба. — Я тебя умоляю, ты видел его руки? — возражает девушка. Чонин закатывает глаза. Джина пристально на него смотрит. — Не нужно тут наезжать на фан-клубы. Мы оба знаем, что внимание от своего ты просто обожаешь. Так что не ври. — Но я не Сехун, Джин, — Чонин выглядит потрясённым. — И то верно, — Джина взрывается смехом. *** Она утыкается в грудь Кёнсу, рисуя пальцем фигуры на коже. Он улыбается тепло и мягко, всё его тело источает жар. — Ты сегодня очень тактильная. — Я просто сегодня очень счастлива. Кёнсу накручивает на палец прядь волос, вокруг, и вокруг, и вокруг, пока волос не соскальзывает, вновь огибая щёку. Он суёт прядь за ухо, нарочно задевая кожу. Несмотря на всё, чем они занимались, всё, чем они всегда занимаются, этот простой жест с жаром накрывает лицо. Джина отводит взгляд. — Почему это? — спрашивает Кёнсу. — Не знаю, — пожимает плечами и льнёт ближе к нему. Кёнсу смеётся, низкий голос отзывается в груди. Телефон вибрирует на прикроватном столике, и Джина раздражённо стонет. Кёнсу тянется к телефону и открывает его. Девушка не пропускает его расширившиеся глаза. Он нежно приподнимает её с груди и опускает на кровать, не давая сказать ни слова. — Что… — Зовут на работу. Чрезвычайная ситуация с духовкой и ещё кто-то заболел, поэтому придётся работать до закрытия, — объясняет парень. Он целует девушку в лоб, дыхание ощущается там же, за ухо заводит волосы и поднимается с кровати. Переодевается в джинсы, хватает бумажник и исчезает из спальни. У него отдалённый взгляд, будто смотрит сквозь неё. — Но… — она слышит звук захлопнувшейся двери и плюхается на постель, пялясь в потолок. — Мы должны были встретиться сегодня с ребятами, — говорит она в тишину, вздыхает, перекатывается по кровати и стонет от затёкших конечностей. Вслепую находит мобильный и пишет друзьям, что Кёнсу не сможет в оговоренное время и нужно выбрать другое. (И снова этот голос в голове шепчет, опять и опять, вторгаясь в мысли. Она переворачивается на живот и стонет в подушку.) *** Джина гуляет по парку, наслаждаясь свежим летним ветерком, когда становится свидетельницей специфической сцены. Глаза раскрываются до больших размеров, а сама Джина застывает в паре метров от одной определённой скамейки. (Той самой скамейки, на которой она много месяцев назад оплакивала разбитое сердце.) Довольно иронично, что теперь в такой же ситуации оказывается Минсок. Джина смотрит на него со смесью ужаса и благоговение. Ужас потому, что видит слёзы от человека, который (она знает) всегда скрывал свои эмоции, а благоговение — из-за иронии всей ситуации. Это словно смотреть автокатастрофу — она не может отвести глаз. Голос в голове, очень похожий на голос Кёнсу, говорит ей развернуться и уйти, оставить страдать, как страдала она сама. Но её человеческая и до ужаса сочувствующая часть хочет его успокоить. Та часть, которая когда-то его любила и, может, любит до сих пор, несмотря ни на что (потому что крошечная, очень маленькая частичка любви к нему никогда не уйдёт. Он был у неё первым во всём, и она не уверена, что забудет, как чувствовала себя в этих отношениях, как эмоционально была к нему привязана, не взирая на то, как сильно хочет это всё стереть из памяти), заставляет делать маленькие шаги в его сторону. Солнечное тепло затерялось среди холодных мурашек на коже. Не успев осознать, Джина уже стоит перед лавкой. Минсок сидит, подтянув колени к груди, и глотает слёзы. Прохожие кто с жалостью косятся на парня, кто в растерянности, а потом торопливо убегают по делам. Они все смотрят на неё с лёгким намёком на облегчение, потому что она там, чтобы о нём позаботиться. Минсок создаёт публичный дискомфорт, а эти незнакомцы надеются, что она это прекратит. Она должна помочь. Она должна что-то сделать. Но всё, что она может, — стоять под ярким солнцем и смотреть на безоблачное небо. Наконец Джина садится с другой стороны скамейки, проверяя, чтобы между ними была существенная дистанция. Она ковыряется в пальцах, искоса поглядывает. И чем дольше слушает тихие, задушенные рыдания, тем больше материнские чувства взывают сделать хоть что-нибудь. (Она только и может что смотреть искоса. Джина задумывается: а так ли чувствовал себя Кёнсу, когда неловко стоял рядом с зонтом в руке? Она клянётся никогда не заставлять его снова через это проходить.) Когда звуки стали рассеиваться, и Минсок почти затих, она поворачивается к нему. Минсок смотрит на колени и трёт глаза. — Мин… — Ты же не собиралась приходить на Чусок, да? — тихо перебивает Минсок, почти зло. Джина опешила. — Ну, теперь и не нужно. Джина моргает, уже полностью поворачиваясь к бывшему парню, поджав под себя ноги и сидя сбоку. У парня напряжённо сжата челюсть. Джина ни разу не видела его настолько эмоциональным. — Что ты имеешь… — именно тогда до неё доходит. Глаза распахиваются, сердце практически взрывается в груди. — Её больше нет? Минсок медленно, судорожно кивает, его нижняя губа дрожит. Джина чувствует, как в уголках глаз собираются слёзы. Мама Минсока была для неё словно второй матерью, а временами Джина считала, что во многих аспектах была даже лучшей мамой, чем её собственная. Она пекла для неё печенье, когда Джина хорошо сдавала экзамены, отправляла Минсока с супом, когда Джина болела. У девушки ком стоит в горле, стоит ей представить улыбку этой хрупкой женщины и как она любила объятия. Джина с Минсоком встречались два года — это много, особенно в их возрасте, когда события происходят в мгновение ока, а любовь и отношения обычно скоротечны. Романтические отношения её друзей тому идеальное подтверждение. В былые времена семья Минсока приняла её как члена семьи, его сестра относилась к ней так, какого отношения хотелось бы от Сыльги. Его семья была мечтой. Джина мечтала, чтобы у неё была такая. (Наверное, поэтому она старалась сводить взаимодействие семьи Минсока с её собственной у минимуму, хотя так не получалось, потому что два года — это долгий срок. Его семья была мечтой, а её — кошмаром. Так было всегда. Она упивалась всем существом Минсока, она никогда не верила, что такой, как он, сможет полюбить такую, как она. А когда она начала в это верить, начала верить в то, что она тоже может быть мечтой, когда наконец начала избавляться от розовой очков, превращавших парня чуть ли не в айдола, он отправил ей то сраное сообщение и разрушил весь мир.) (Может, у них ничего не вышло, потому что Джина слишком сильно упивалась Минсоком, а он наоборот — слишком мало. Так было всегда, но заметила она это только когда стала любить кого-то другого. Потому что именно это она чувствует к Кёнсу: любовь, очень много любви.) — Даже не хочешь узнать как? — Минсок прорезывается сквозь удивительное открытие, и она выпархивает из мыслей, резко поднимая взгляд. В его опухших глазах истощение, пробирающее до самых костей, которое Джина вряд ли поймёт полностью. Но этот тон. Она им удивлена: голос монотонный, пока он смотрит прямо ей в глаза, а в своих всё ещё стоят слёзы. Джина видит в чужих глазах тёмный вихрь, словно в нём растёт вспышка необъяснимой ярости, которая растёт с каждой проходящей секундой. — Я думала… я думала, ей становится лучше. Я думала, что болезнь… Минсок горько смеётся и кладёт ладонь ей на колено — угрожающий жест, показывающий его силу. Он часто делал так, когда они ругались. Его глаза сверкают, смотрят куда-то ей за плечо, взгляд тяжелеет, рука на колене подрагивает. От горя, злости или чего-то другого, Джина без понятия. Его голос почти беспристрастный, будто он читает по тетрадке, а у Джины ощущения холодных мурашек по позвоночнику, а волосы на затылке встают дыбом. — Доктора говорят, это не из-за рака. Нет. Нет, она умерла из-за ужасной аллергической реакции от нового лекарства. Сраная аллергическая реакция посреди ночи. И никого не было рядом. Никто не помог… А затем стойкое выражение лица разбивается, гнев рассыпается осколками, и девушка крепко его обнимает. Ким Минсок рыдает в шею, а она мягко его успокаивает, потому что не знает, что должна говорить, да и вряд ли ему вообще нужны слова. (Когда Джина смотрит над его плечом, мысленно вздыхая и любуясь прекрасным летним днём, то клянётся, что видит знакомую макушку чёрных волос, оживлённо удаляющуюся. Но когда моргает и смотрит вновь, то там уже никого нет.) *** Когда спишь с человеком, то можешь многое о нём узнать. Так и Джина узнаёт, что Кёнсу очень заботливый. Неважно, как крепко он сжимает волосы, как грубо втрахивает в практически каждую поверхность крошечной квартиры, как сильно горит спина от жёсткого ковра, — он всегда следит за её самочувствием. Всегда обходится аккуратно, оставляет девушку с затаённым дыханием и горящей от соприкосновения с Кёнсу кожей. Он обращается с ней как с хрустальной, одновременно превращая прикосновениями в растекающуюся лужицу. Эта забота вокруг неё транслируется за пределами секса, да, но Джина знает, что что-то крайне не так, когда тем самым днём Кёнсу отсылает ей привычное сообщение в мессенджере, а в тёплых руках нет ни доли той заботы, которая всегда присутствовала. Но колени всё равно предательски ослабевают, а рот открывается, когда Кёнсу бормочет несвязные слова ей на ухо. Грудь к спине, лицо в подушку. Она в очередной раз отдаёт себя ему. (Ей это нравится. Джина любит это отсутствие заботы, но чувство, что здесь что-то не так, не спешит уходить.) Потому что Кёнсу больше, чем просто забота и уважение. Он не меняется, стабильный в настроении и поведении, и Джина понять не может, что у него случилось, из-за чего он так расстроен. Они приняли вместе душ, и Джина сворачивается калачиком у него на груди, тщетно пытаясь избегать яркого дневного света, проглядывающего через шторы. Она отрицательно мотает головой, когда Кёнсу интересуется, было ли ей больно, и прохладными пальцами водит по жаркой коже. Девушка легко клюёт его в ключицы, сильнее прижимаясь, и он смеётся, хотя и напряжённо. Джину утягивает в сон, и она клянётся, что слышит его тихое в волосы «прости». Она засыпает, задумываясь, о чём конкретно он просил прощения. *** Кёнсу будит её через пару часов. Девушка сонно стонет, отмахиваясь от чужих рук. Он усмехается, неустанно целуя щёки, пока Джина вконец не просыпается. Тогда Кёнсу отодвигается, переворачивается на спину подальше от девушки. От летней жары становится чересчур тепло для объятий. — Темнеет, — замечает он, серьёзно глядя в потолок, после чего поворачивает к ней голову, тёмными глазами блуждая по лицу девушки. Она разворачивается в его сторону и подкладывает ладонь под щёку. — Но я хочу остаться, — лепечет Джина, разглядывая чужое тело. Губы дёргаются, как только она осознаёт, что Кёнсу в одних боксерах. Парень отзеркаливает её позу и сладко улыбается, в уголках глаз собираются морщинки. — Ты хочешь остаться только ради моего тела, — мило дурачится он. Лицо серьёзное, но в глазах виднеется изумление, на что Джина фыркает. — Ну уж точно не ради твоих кулинарных способностей, — пристально смотрит. У Кёнсу в глазах игривые огоньки. — Согласен, я хорошо готовлю только определённые блюда. Джина не успевает ответить, так как у Кёнсу звонит телефон, и мелодия звонка ей не знакома. Она дёргается от внезапного звука. У Кёнсу расширяются глаза, он перекатывается через постель и хватает телефон. Её собственный телефон пикает входящим сообщение сразу же. Джина вздыхает, укладывается на спину и смотрит в потолок. Она не глядя вытягивает руку, и Кёнсу даёт ей мобильный, а сам пялится в свой собственный. Она искоса на него смотрит, наблюдает, как он принимает сидячее положение, скрестив ноги, чешет голый живот. Она любуется подтянутым телом, упругими мышцами, широкими плечами. Затем телефон Джины снова вибрирует, и она улавливает взгляд Кёнсу (тот самый, который говорит о том, что застал её за подглядыванием). Она краснеет, снимает блокировку телефона и недовольно кривится от сообщения матери, которая говорит «сию же секунду» явиться домой. — Что ж, теперь моя очередь уходить, — Джина раздражённо машет телефоном, садится и оглядывается в попытках отыскать одежду (бюстгальтер находится в опасности на краю пюпитра, футболка валяется на очистителе воздуха, шорты — у подножия кровати, а нижнее бельё вообще бог знает где). Она быстро одевается, а Кёнсу тем временем по очереди то пишет что-то в телефоне, то с умеренным интересом наблюдает за Джиной, одновременно замечая бельё девушки прямо перед шкафом рядом с парой обуви. Его обуви. Когда Джина наклоняется за бельём, кроссовки привлекает её внимание. Они запачканы в грязи — твёрдое месиво тёмно-коричневого и ржавого, глубоко красного, напоминающее грязноватые тропинки рядом с речкой, по которым она бегала каждое утро. Она думает о скамейке, на которой столкнулась с Минсока, о той самой, где её нашёл Кёнсу. А ещё думает о знакомой чёрноволосой макушке, которую, как она считала, видела в тот день. Скамейка находится прямо рядом с тропинкой, ведущей вниз к беговым дорожкам рядом с рекой. Джина медленно разворачивается, внимательно глядя на Кёнсу. — Ты был там? — Где? — у парня из рук соскальзывает телефон прямо на колени. Брови сведены к переносице. — В парке, — вздыхает девушка. — Когда я была… с… У Кёнсу на лице отражается целая серия эмоций, ни одну из которых Джина определить не может, пока не улавливает смирение, когда он кивает. Девушка вдруг чувствует необходимость объяснить ему, что бы он там ни видел, хотя и знает, что не обязана. Он должен ей доверять, но она видит в его глазах проблеск боли (или, может, это раздражение) и чувствует вину. — У Минсока умерла мама, — Джина удивлена, что сердце бьётся сильнее обычного, что голос колеблется на последнем слове. Взгляд Кёнсу не меняется, на лице нет ни намёка на удивление, но, по мнению Джины, это из-за того, что Кёнсу даже никогда не знал миссис Ким. — Поэтому… поэтому… — Не нужно объяснять, — мотая головой, мягким голосом и понимающим взглядом. — Я доверяю тебе, — пауза. — Может, мне и не понравилось, как он тебя касался, и, может, пару часов назад во мне и проснулось чувство собственничества... Он резко замолкает, многозначительно смотрит в её сторону. Мысли Джины куда-то улетают. Она удивлённо хмыкает и не может не хихикнуть, потому что поэтому. Кёнсу дарит ей нежную усмешку и продолжает: — Но всё нормально. Я тебе доверяю. На его губах снова улыбка, и Джина будто тонет в ней, в его глазах. Сердце ещё долгое время отдаётся ударами о грудную клетку, пока она идёт домой. Оранжево-розово-жёлтое небо мягко перетекает в ночную гладь. *** Джина не может перестать улыбаться, понапрасну прижимая ладони к щекам, тянет их вниз, чтобы перестать улыбаться. В таком положении она и идёт домой, пока вечернее небо затягивается иссине-чёрным. На лице широкая счастливая улыбка, и она даже не смотрит, куда идёт. Когда Джина поворачивает за угол, то видит машину, чьи фары по-удивительному ярко вечером мигают не переставая. Она находится в квартале от дома, но всё же решает остановиться. Руки всё ещё прижаты к щекам. Она наблюдает за незнакомой машиной: крышка капота поднята вверх, пряча за собой владельца автомобиля. От этой ситуации ей становится не по себе, паника вскипает в груди. Она думает о новостях, о серийном убийце, мозг цепляется за эти мысли и прямо здесь и сейчас делает их полностью правдоподобными. Чем дольше она там стоит, тем сильнее вокруг неё сгущаются тени, оранжево-розовое небо быстрыми темпами исчезает, трансформируется в зловещий мираж иссиня-чёрного монстра. Джина чувствует на коже покалывающие мурашки. Она думает о том, чтобы перейти через дорогу, но на другой стороне тени маячат ещё темнее, неприветливее. Джина различает издалека свой дом. Фонарь ярко светит. Она шагает вперёд, один шаг, второй, третий. Она не дышит, пока у незнакомой машины мигают фары, время от времени её ослепляя. Чем ближе она подходит, тем больше ощущение, что сердце вот-вот взорвётся. Она достаёт телефон и притворяется, что что-то там смотрит только потому, что прочитала кучу умных советов о поведении на улице, и теперь знает, что если ты с телефоном, то это может отпугнуть нападающего. Джина намеревается пройти мимо автомобиля, оживлённо шагая и сжимая в руке телефон. Пальцы наготове над быстрым набором, глаза смотрят прямо вперёд. — Прошу прощения? Мисс? — голос прерывает её панику. Джина разворачивается и отходит подальше от голоса. Ким Чондэ удивлённо на неё смотрит, и девушка громко вздыхает, почувствовав невероятное облегчение. — Я знаю тебя. Джина, верно? — Она самая, — кивает, но сердце всё ещё отбивает быстрый ритм. Смотрит над плечом нового знакомого: — С машиной всё в порядке? Он лохматит волосы, озорно улыбается, уголки губ ползут вверх. — С ней так всю неделю. Я не должен был садиться за руль. Родители убьют меня, если я не пригоню её домой. — А ты бунтарь, — хмыкает Джина. — Больше, чем ты думаешь, — он хитро подмигивает, отчего Джина против своей воли улыбается. — Может, тебе попробовать завести машину? Мои родители обычно так делают… — Джина прерывается, когда слышит глухой стук, раздающийся позади Чондэ. Он слабый, но заметный, как звук обуви по тротуару сразу после прыжка. Джина клянётся, что звук доносится из автомобиля Чондэ, поэтому вытягивает шею, вглядываясь в машину тёмного цвета. Сердце застревает в глотке. (Только тогда она замечает, как потемнело на улице, дорожки розового и оранжевого едва заметны в мириадах иссиня-чёрного и звёзд. Небо отражается в стёклах автомобиля. Она не может заглянуть внутрь, так как отражение ночного неба и уличных фонарей искажает обзор, хотя девушка действительно видит что-то отдалённо напоминающее картон.) Чондэ крутится на месте, словно ищет источник шума, а потом снова поворачивается к ней лицом, грудью блокируя поле зрения. На этот раз он стоит ближе, и Джина поднимает на него глаза, наблюдая, как он взъерошивает волосы. — Я всё ещё разгружаю коробки из машины. Думаю, что-то опять выпало. У нас закончился скотч, — объясняет он, морща нос и косясь на машину. — Я не знал, что мои кубки по баскетболу будут настолько тяжёлыми, — он глядит на Джину большими глазами, прижимая руку к груди. — Извини, что напугал, я тоже, если честно, испугался до ужаса. — Не ты один, — затаив дыхание, бормочет девушка. Чондэ смеётся, даже почти убедительно, и Джина заставляет себя расслабиться в его обществе. — Наверное, ты права, и мне правда стоит попробовать завести двигатель. Заглушить его, а потом включить, это всегда работает с моим геймбоем… — Чондэ закрывает капот с громким звуком, дребезжащий в молчаливой пустоте улицы. Он оставляет переднюю дверь открытой и заводит мотор. Картон виднеется над подголовником его сиденья, задевая волосы. Чондэ три раза поворачивает ключ, и зажигание срабатывает. На его лице радостная улыбка. Он, кажется, в первый раз за вечер оглядывает всю улицу. — Здесь довольно стрёмно. Подбросить? — спрашивает и морщится, разглядывая пустые улицы. Джина следует его примеру и кивает, хотя неприятные мурашки ощущаются по спине, рукам, затылке. Она устраивается на пассажирском сиденье и случайно наступает на колье, вздрагивая от ломающегося звука. — О нет, прости! — восклицает Джина, приподнимая ноги и хватая сломаное ювелирное украшение: знакомое на вид и утончённое колье с птицей (у которой теперь нет крыльев). Чондэ смотрит на девушку, затем переводит взгляд на украшение. Взгляд не поменялся. Ожерелье изысканное, дорогое на вид, но Чондэ даже и глазом не моргает и пренебрежительно машет: — Да это одно из старых вещей матери. Не беспокойся. На заднем сиденье у него куча картонных коробок, нагромождённых достаточно высоко, что почти закрывают доступ к окнам заднего вида. Одна из коробок задевает голову парня каждый раз, когда по дороге попадается колдобина. Джина не замечает ни одного баскетбольного кубка, так как все коробки крепко запечатаны. Чондэ довозит её прямо до дома. Только когда он уже уехал, Джина осознаёт, что до сих пор сжимает в руках украшение с птицей со сломанными крыльями. Её глаза устремляются вперёд, по всей улице — тени предстают в таких очертаниях, что кожу покалывает. Когда она поворачивается, чтобы открыть дверь, то слышит скрип, что эхом отзывается в вечернем молчании. Джина оборачивается. Пальцы всё это время нервно играются с дверной ручкой. На улице ни души, по-тихому зловеще. Она медленно осматривает дорогу, пока не замечает крошечное движение на противоположной стороне. Входная дверь в пустующем доме качается туда-сюда на петлях, скрипучий звук действует на нервы. Дверь широко распахнута, за её пределами всё в кромешной тьме. Джина открывает собственную входную дверь, чувствуя нарастающую в груди панику. Она так сильно хлопает дверью, что мама на кухне что-то роняет от неожиданности, одновременно ругаясь. Девушка прислоняется спиной к двери, подносит к груди руку и старается, старается дышать. *** Джина сидит около окна и пытается читать, но взгляд то и дело падает на задёрнутые шторы. Спустя долгое время она отодвигает одну на пару сантиметров и вглядывается в маленькую щёлочку. Улица такая же пустая, какой и была. Входная дверь дома напротив плотно закрыта. Джина непонимающе моргает. (Теперь она думает, что открытая дверь ей привиделась. Там никто не живёт. Ничто не могло тронуть ту дверь. Но она могла поклясться, что та была открыта. Она видела это своими глазами.) Она смотрит на террасу, прислонившись к окну. Всё пытается и пытается найти в этом доме что-то странное, но все окна заколочены досками, дверь плотно закрыта, а кресло-качалка стоит неподвижно, как на фотографии. По всей улице пусто и тихо. Джина думает, что просто снова становится параноиком, поэтому медленно отстраняется от окна, вздыхает и берёт в руки книгу. Ей нужно просто расслабиться, успокоиться, перестать думать. Но затем слышит стук в дверь комнаты и в итоге от удивления забрасывает книгу куда подальше. *** Джина не помнит, когда в последний раз у них с сестрой были хорошие отношения. Наверное, когда Джине было десять, и обе сестры участвовали в ежегодном летнем спектакле, в котором принимали участие дети со всей районов. Джина играла роль садовника, а Сыльги — её верного приятеля-кузнечика, и их дуэт был, объективно говоря, лучшей частью шоу. Когда Джине исполнилось одиннадцать, она уже не играла в шоу, потому что в одиннадцатилетки не участвуют в таких детских играх. Сыльги тогда сильно на неё обиделась, привычно хлопая большими глазами. (Или, может, когда Сыльги пошла в старшую школу, и они обе стали крутится в разных кругах. Ссоры между родителями стали хуже, чем когда-либо, и Сыльги, по мнению Джины, стала осознавать, как мерзко всё это было. Джина справлялась со стрессом с помощью ночных разговоров с близкими друзьями, душа их той любовью, о которой всегда мечтала, а Сыльги прибегала к другим способам: алкоголь, мальчики, ночные вылазки и курение за стадионом во время уроков. Но они не были прям в совсем разных компаниях (город слишком маленький). Иногда Сыльги садилась с ними за один стол в столовой напротив сестры, сверкая ей в лицо наполовину выкуренной сигаретой и мямля что-то о том, что они стояли с Цзытао за трибунами и курили и «угадай, кто к нам присоединился». Иногда Минсок устраивал вечеринки и писал ей, что Сыльги уснула в комнате его сестры, и он отвезёт её домой утром. Она была ему бесконечно благодарна, внутренне злясь на Сыльги. Иногда Джина появлялась на вечеринках, где должна была быть сестра, и она по идее должна была проявлять вежливость, которая испарялась в ту же минуту, когда они возвращались домой. Иногда они вертились в одних кругах, но ничего не менялось.) Джина не помнит, когда они с сестрой в последний раз были в хороших отношениях, и она считала, что их отношения в конечном счёте вернутся к первоначальным, когда шок от произошедшего сойдёт на нет. Но этого не произошло. Джина смутно размышляет, насколько же ужасно то, что убийство и последовавшее за ним сокрытие этого самого убийства склеило то, что, как Джина думала, будет разрушено навсегда. Однако чувство благодарности, вспыхнувшее в груди девушки, недолговечно, потому что Сыльги тихонько закрывает за собой дверь, прислоняясь к ней спиной, и дрожащим голосом произносит: — Ты читала новости? Джина мотает головой и подходит к сестре, которая плавно сползает по двери на пол. (Может, убийство с сокрытием и сплотило их, но Джина считает, что стресс, паранойя и вина за сделанное испортили их связь. К лучшему и худшему.) Джина садится на пол рядом с Сыльги, снова мотая головой: — Не читала. Сыльги достаёт телефон. У нее в глазах ужас и истощение, и это пугает Джину больше, чем что-либо. Джина глядит на скриншот новостей на телефоне сестры, а у самой так сильно дрожат руки, что фотография расплывается. На скриншоте кровь, слова тоже написаны кровью, смешиваются воедино. Телефон выпадает из пальцев, тихим стуком приземляясь на пол. Джина хнычет. — Река Боа, — тихим и подрагивающим голосом пересказывает Сыльги. Джина жмурится, руки держит у висков, словно размышляет, как выбраться из этой ситуации. — Один мёртвый мужчина в реке. Четверо… — Перестань. Перестань, Сыльги, я прочитала, прекрати… — Четверо из вас бросили его там. Выходите, кем бы вы ни были. Выходите и поиграйте со мной, пока я вас не заставил, — последние слова шёпотом. Сыльги прижимает колени к груди, и Джина с безысходностью видит, как сестра с ужасом на неё смотрит. — Он знает. Серийный убийца знает. — Не знает. Он не знает. Это невозможно, — бормочет Джина, пытаясь и пытаясь успокоить и себя, и сестру, сдерживая страх. Сыльги с пустым и бледным лицом во все глаза, на которых наворачиваются слёзы, смотрит на неё. — Он знает.