***
Просыпаясь на старой ржавой койке, лисёнок нехотя раскрывал широко глаза и уже видел перед собой повседневную картину. Дети столпились вокруг него и всматривались, будто в нечто незнакомое, непонятное и странное. Оно не было для них естественным и понятным, словно хищники вглядывались в лисью шкуру, сверля взглядом. Майлз под гнётом этого внимания невольно укрывался белым одеялом, будто оно принадлежит не приюту благородных сирот, а больнице, где лежат больные и хромые, и даже уроды. Да, именно так все и думали, что лис был уродцем, которому не место здесь, а там, презренным и бесполезным. Лисёнок хотел встать с кровати и пойти умыться, но кто-то удержал его за хвост, который предательски выполз из-под одеяла. Майлз повис какое-то время над полом, но его отпустили, и сирота упала на пол, лицом об кафель. Лёгкое тонкое одеяло взлетело и было видно — два хвоста. И дети, что окружали особенного ребёнка, начали гоготать и хихикать, но маленький лис не мог ничего сказать. Он не мог им возразить или постоять за себя. Этот смех впился острыми клыками в его мозг, этот издевательский хохот его преследовал ежедневно в этом приюте. Его никто не мог оставить в тени, а если происходит что-то ужасное или какой-то ребёнок сломал окно, то хвостатого постоянно обвиняют и вешают на него все проблемы. И самое ужасное, сам воспитатель не защищает этого плачущего ребёнка. Из-за многочисленных обвинений в его сторону, связанные с порчей имущества приюта, старая женщина все вечно пытается отдать этого лисенка в чужие руки и избавится от головной боли, словно тех ненужных котят в старых сырых коробках. Никто его не принимал, никто не принимал уродца, тем более, когда он вечно плачет. Всем так надоели эти ночные всхлипы, громкое сбитое дыхание и тихий скулёж, никто не пытался понять, почему он реве. Нет ни одного ребёнка, который бы попытался не впиться в мозг лисёнку, чтобы специально увидеть его слезы, а попробовать защитить от всего мира и услышать то, что Майлз скрывает. И снова эта комната, эта умывальня, где дай бог из трех туалетов не засорен настолько только один, а мыльницы вовсе не работали, вместо этого там забивают окурки сигарет. Майлз, не подставляя руку под мыльницу, увидел, как пепел оттуда упал четко на желтоватую чугунную раковину. С глубочайшим вздохом, он мыл свои руки под струёй воды и умывал лицо, из-за чего, засохшие щеки от слез вновь увлажнились, и лисёнку стало легче. Парнишка хотел дотянуться до стакана с зубными щётками и найти свою желтоватую, с рисунком машинки на рукояти, но найти не смог. И вновь это преследующее хихиканье за его спиной пронеслось, как молния, и эта молния напрягло хвостатого. Он через разбитое и грязное зеркало увидел, как летела в его сторону его щётка. Благо, он успел отойти от стремительно летящего средства гигиены и увидеть это. Вся щетка была влажной, в каких-то коричневато-зеленоватых помоях, да и воняло то как, жуть. Майлз понял, что этой щёткой делали, и ему не оставалось кроме как выбросить и забыть про чистку зубов до конца времяпрепровождения в этом приюте, ведь чужими средствами гигиены он не хотел пользоваться. Майлз осторожно выходил из этой комнаты, видя, как другие дети смотрели на него такими голодными глазами. Видели, как он боится, опасается каждого и идёт, прижимая к своей груди собственные хвосты, чтобы никто не мог потянуть за них. Хвостатый словно хотел провалиться под землю, не ощущать этот чертов взгляд на себе. Ему казалось, что он перешёл за порог нормальности и он будет до конца жизни изгоем общества, будет идти вечно под гнётом этого предательского смеха и оскорблений. Благо, воспитатель выкрикнула “обед”, и все устремились в другое помещение, оставляя парня в покое. Но лисёнок не хотел идти туда, куда позвали детей, ведь он прекрасно знает, что ему ничего не достанется и его порцию съедят, оставляя лишь объедки, да почти выпитый чай. И чай бы, скорее всего, был облеванным. Рыжая шерсть улеглась, и лис вернулся на свою кровать, смотря в потолок, с которой сыпется старая штукатурка прямо ему в лицо. Ох! Если бы он смог родиться вновь, без этого чертового хвоста, он бы хотел поиграть в ребятами, быть любимым в семье. И однажды, этот день произошёл. Бабушка, сидящая за рабочим столом, наконец-то подозвала ласково Майлза, и лис в тот же час прибежал к ней, несмотря на то, как дети ставят ему подножки и стараются сделать так, чтобы он вновь опозорился. Бабушка показала новых родителей... точнее, одного. Им являлся какой-то старый мужик, но с доходом явно выше, чем у воспитателя. Майлз не смел дерзить, и тем более говорить, что он не рад тому, что кто-то заберёт с приюта, но от этого мобианца ему было... не по себе. От него пахло перегаром, смердит мужскими духами. Мужик осмотрел паренька, а потом сказал следующее, что Майлз это запомнил раз и навсегда. — Мне казалось, что у него один хвост и он девочка. Зачем мне этот маленький уродец? Его легче на шкуры продать, нежели в качестве сына.***
Этот разговор... Майлз ночью прокручивал его вновь и вновь, обливаясь слезами бессилия. Словно его маленький огонёк надежды горел так недолго, а потом вновь потух. И это потухание отразилось вновь глухим плачем. Лису так надоело, так надоело это вечное ожидание спасения! Если его не могут забрать, то он сам сбежит. И этими мыслями, он встал с кровати и посмотрел на часы. Без шести два часа ночи, все так сладко спят, но не лисёнок, который решил осмотреть и обойти здание в кромешной темноте. Благо, глаза привыкли к тьме и он смог сориентироваться. Майлз подбирал то, что может пригодиться ему, вроде женских заколок-невидимок, вилка, маленький игрушечный фонарик, который светит очень слабо, но достаточно, чтобы увидеть хоть что-то в темноте. Та самая бабулька, что хотела быстро отдать этого мальчика, никогда не остается здесь и лисёнок решил вскрыть дверь в кладовую. Он помнил, как воспитатель его туда поставил из-за случая, к которому Майлз даже не был причастен. Оказался не в том месте, не в то время. Но когда кладовая была вскрыта, парень осветил небольшие участки и заприметил несколько инструментов, которые точно помогут ему. И это была крестовая отвертка, да дрель. Он бы хотел взять многие вещи здесь, но сам понимал, что не всё утащит, да и некоторые могут не пригодиться ему в дальнейшем. Лис направился теперь в сторону кабинета воспитателя, стараясь аккуратно вскрыть так, чтобы дети не услышали. От громких щелчков, которые заставили хвостатого спрятаться в этом кабинете и потушить свет фонаря своим телом, дети предательски зевнули и осмотрелись, но к утру они вряд ли вспомнят, что что-то здесь слышали. И лис продолжил осматриваться, когда опасность в лице детей, миновала. Он приметил такую маленькую вентиляцию, в которую может пролезть. Он не знал ни шахты, ни плана вентиляции, он просто при помощи отвертки отпер решету и полез в неизвестность. «Всяко лучше, чем продолжать сидеть в этом неблагородном доме благородных сирот» — именно с такими мыслями, он вдохнул в груди воздух и полез дальше, в эту гущу темноты, где не бывала нога ребёнка. Сквозь тонкие решета, он видел собственных сирот-коллег, потом и кухню, где готовили поесть и приметил большой чан, который высыхал от влаги сточной воды. Неужели им было сложно налить ещё одну порцию супа или каши на случай, если Майлза объедят? И этот шажок решимости заставил пролезть ещё дальше, пока не начал куда-то катится. И летя стремительно вниз, он смог собственным весом пробить решету и вылететь на улицу, как мешок с картошкой. «Я смог... Я смог!» И с этими мыслями, он увидел улицу. Он так давно сидел в этом доме, что он и не знает куда идти и что теперь делать. Но возвращаться обратно уже не смел. Хвостатый удрал от этого дома, так далеко, насколько это возможно. И его удивляло, что его так скрывали от этого мира очень долго. И только к утру, убежав достаточно далеко от дома кошмаров, он вдохнул в грудь свежий воздух городских улиц. Но время летело, стало известно на весь город, что пропал ребёнок-сирота этой ночью, и жить стало лису ещё тяжелее, когда его все ищут. Он прятался на переулках, голодал и мерз от бесконечного дождя, что омывало грязное тело лисы. А счет дней он потерял, он не знал уже, какой день, а в сон так и клонило, но он должен оставаться сильным и выживать, как может. Майлз вглядывался в прохожих и приметил, как синий ёж, в паре с громилой, что-то покупают... что-то съестное, хвостатый слышал этот запах жаренных сосисок, но он ел такое раз в жизни, и то, его угостили местные сантехники из того дома, который не хотел вспоминать. Ёж забрал свой заказ в лице жаренной сосиски на булочке, а красная ехидна со странной повязкой лишь смотрела, как люди суетятся по какому-то поводу. Лис обливался слюнями от такого запаха, но потом услышал то, что ему не особо хотелось: — Говорят, ребёнок сбежал с дома благородных сирот. Как думаешь, может его украли? — синий дядя в деловом костюме под зонтом неспешно ел, идя по асфальту и достигая переулка, где прятался тот рыжий парень. Ехидна, пожав плечами, лишь о своём думал. «Он на уме» — сделав мысленно заметку, Майлз приготовился прыгнуть и своровать. Раскачав бёдра, и опуская хвосты, рыжий хвостатый мальчик четко поймал недоеденную сосиску в хлебе, оставляя на лице Мориса удивление и даже какой-то испуг, а ехидна словно на реакции попытался поймать, но не успел. Рыжий парень, наконец-то раскрыв своё местонахождение, удрал по ту сторону улицы, а директор казино побежал прямиком за ним, а следом и ехидна устремилась за двоими. Этот адреналин, который пролетел по крови, как стадо колючек по ногам, оставил устремиться куда-то, и наконец, использовав свои хвосты, он раскрутил ими, как пропеллер, становясь ещё быстрее, а синий ёж, который не уставал и не пытался остановиться, ещё быстрее начал бежать, раскинув руки. Майлз, съев по дороге ту горячую сосиску, прослезился от того, какой же горячий фарш, так ещё и добивает острота. И это его погубило: лис споткнулся об мешок с мусором, и, теряя управление, упал, но благо, директор казино был быстрее, чем лис, и он успел схватить бренное детское тело и поставить. Морис очень любил детей, с ними всегда весело, поэтому он разговаривал с сиротой на равных, даже чуть тихо, чем обычно. — Привет мой маленький... друг? — даже директор, владелец крупного здания, дал себе слабину и пытался даже поставить Майлза в такое положение, чтобы тот был уверен. Подоспевшая ехидна, наблюдая за ситуацией, повторял те же движения, тоже присел перед маленьким ребёнком, чтобы не пугать его. Майлз почувствовал себя даже легче, когда эти колючие дяди позволили ему сказать, и эти предательские слёзы и всхлипы настигли его вновь, но это уже были не слезы бессилия, а нечто другое... слезы лисёнка, которому дали сказать хоть слова. — П-привет... — заикаясь, и глотая ком в горле, он ответно поприветствовал, но даже если ему и дали сказать, он всё равно чувствовал неладное. — Не бойся, мы тебе не враги. Это же тебя ищут из того— — Да. — Перебивая Наклза, лис чуть увереннее встал на ноги, смотря обоим. — Что случилось, малыш? Почему ты убежал от них? Майлз рассказал всё. Каждый день, как страшное чучело на выставке, на показе, как козёл отпущения. Ни дня не проходило, где его бы не выставили виноватым или ужасным лисом. Морис кивал ему, понимал, что ему это тоже знакомо. Хвостатый почувствовал и облегчение, что смог донести правду, но одновременно, ему стало тяжелее на сердце, что всё-таки что-то плохое случится. Синий дядя сказал, что может помочь хвостатому обрести дом и покой, если он доверится и пойдёт с ними. У лиса не столь много причин, чтобы не верить, но всё равно сжался и пятился. И только, вдохнув побольше воздуха в груди, он кинулся в сторону колючих. И сердце дребезжало, стучало сильнее, чем прежде, когда услышал этот знакомый голос старушки, что в презрении смотрела на хвостатого. — Можем ли мы его взять под опеку? Пожалуйста? — ёж очень сильно обнял лиса, что даже, положил подбородок на его детское плечико. Эта сделка, продажа детей другим родителям, казалась Майлзу очень... нелегальным делом. Или практически, бизнесом, устроено на чувстве вины и жалости. И дети... может они злые не потому, что Майлз имеет лишнюю конечность, а потому что несчастны? Ему хотелось верить, что именно так, ведь лис не находил другого объяснения этому. И краем глаза, он увидел, как красная ехидна заходила в кухню, которую видел той ночью за решето. Пока Соник договаривался как-то с воспитателем, Майлз всё смотрел на действия амбала. И его это поражало... Красная ехидна, подходя сзади к сонной поварихе, которую даже не интересовали ни дети, ни происходящее, резко прижал её лицо к тряпке, начиная зажимать сонные артерии. Повариха пыталась что-то сказать, выкрикнуть, но лишь глухо мычала, и её глаза закатывались к потолку. Она потеряла сознание. И ехидна, раскрывая какой-то вакуумный пакетик со странным содержимым, высыпал в чан и перемешал. «Приправа?» — пронеслось в голове Майлза, а ехидна, подставив указательный палец к губам, намекая на то, чтобы рыжий промолчал. И лис молчал, слушая уже разговор директора казино с бабулькой. — Давайте так, эм... — директор вновь посмотрел на хвостатого, пытаясь связать все мысли в одно лаконичное предложение. — Я нашёл этого мальчика, я, по сути, его спас, значит, я могу его взять под опеку. Я вам доплачу. — Вы же родитель-одиночка, вы не сможете справиться с этим ночным кошмаром. — старуха ловко парировала, но потом, Соник не выдержал и произнес уже следующее, так громогласно, что даже, ехидне стало не по себе. Эта ссора между властным ежом и сильной ехидной и бабушкой словно вечность длилась, пока в ушах не прозвенело. Этот мерзкий звук, который заставлял желать заткнуть уши и убежать подальше, но он не мог. Лис уже забыл, что сказал Морис такого, что взял к себе лиса чуть ли не силой, но сейчас он не может об этом думать. Полицейские машины, жуткие новости, кошмары мира наяву. Майлзу казалось, что он действительно жил во кошмарном сне и не может проснуться. Его преследовало чувство вины, стоя перед домом, его окружали полицейские тачки, копы рвались внутрь, как тараканы в тёмное место. Они вытаскивали тела детей. Они все были мертвы. Каждый из них покрыт тёмной коркой крови, а их горла и груди красные, а стеклянные глаза закатились. Хвостатому было ещё страшнее, что всё это случилось из-за него. Но удрать он не мог от такого кошмара, его за руку держал Морис, который стоял, как вкопанный, наблюдая, как детей вывозят... А бабушка, которая пусть и была злой и хотела лишь Майлза куда-то отдать, она была живой, но её арестовали. Броненосец закрепил на её сухую жилистую руку странноватый металлический шарик, который щелкнул, и теперь, та бабуля чувствует себя на месте Майлза, которого держат крепкой хваткой ёж. Лису показалось довольно странным, что Соник так спокойно относится к этим детским телам, словно видел это и прежде. Он видел что-то неясное в отношении Майти и Мориса, словно они и ранее встречались. Майти посылал что-то вроде секретного жеста Сонику, а Соник в ответ. Майлзу до сих пор не по себе, что всё произошло так быстро и неожиданно, его маленький мозг не смог переварить то, что произошло. Ступая на порог казино, он увидел автоматы, всякие игрушки для взрослых азартных игроков, лис хотел отвлечься от этого и сыграть, но директор казино остановил в тот же миг. — Давай мы тебя лучше напоим, накормим, поиграем? Будет правда здорово, если будешь счастливым, а то вон сколько слез пролил. Майлз кивнул на предложение Соника. И с тех пор, эти ежедневные действия, как кормежка, игры и ванная стали неотъемлемой частью жизни. Если и лисенок заболевал, то приёмный отец чуть ли не все дела бросал, возил по дорогим платным детским поликлиникам, словно хотел, чтобы Майлз вечно оставался здоровым и веселым ребёнком. Буквально за несколько месяцев, Майлз имел кличку Тейлза, стал пушистым и ярко-огненным в окрасе, его иммунитет улучшился и стал самым счастливым лисёнком на свете. Но, то, что он хранил в себе, до сих пор осталось тайной. Тейлз всё хотел им рассказать об этом, но ни у кого не было времени и выслушать. И с этим он смирился. Когда он хочет поучаствовать в зале в казино и посмотреть, что происходит, ему давали форму дилера этого казино и в сопровождении Наклза, он всматривался в разные фигуры. Даже сам не заметил, как посетители Казино полюбили хвостатого лисенка за его харизматичную улыбку и веселый характер, несмотря на пережитое им горе. Его часто гладили по головке и спрашивали, настоящий ли второй хвост, и когда убеждались в этом, пришёптывали «биологическое чудо» или «чудо-лис». Согласитесь, куда лучше слушать это, нежели «хвостатый мутант». Знаете, как ломается быстро и легко детская натура? Как быстро взрослеешь и понимаешь, что всё что скрывали от тебя, всплывет рано или поздно? Празднуя своё четырнадцатилетние в окружении Соника, Наклза и Эми Роуз, Майлз жадно поедал сладкий тортик с мятным кремом, который он так полюбил. Морис наливал в рюмки немного алкоголя, в основном, для себя, ехидны и ежихе, а Майлзу в крупную детскую кружку с рисунком машинки налили яблочного сока. Четверо подняли рюмки и кружку, чтобы чокнуться. Пока парни выпивали залпом, Эми протянула руку к куску сыра чеддер, чтобы отпить и закусить. Лис выслушивал, как Морис поздравляет чистосердечно его взросление, даже ради этого встал и обнял через плечи лисёнка, хотя Майлзу было приятно, что его так любят, как родного сына, но запах перегара он ненавидел всем сердцем. Этот запах всегда ассоциировался с домом благородных сирот и с тем мужиком, который не хотел брать изначально его. Казино было закрыто в этот нерабочий вечер воскресенья, что позволило организовать небольшой стол с близкими сотрудниками. Майлзу даже наконец-то позволили поиграть в некоторые азартные игры, в особенности в те цветастые автоматы. Ломая конечно азарт, Морис и его диллеры уже заранее обчистили автоматы с деньгами и открыли эти железные ящики, чтобы лисенок мог поиграть и забрать деньги вновь, чтобы продолжить. Конечно, правила азартных автоматов не сломаешь, и они всё равно будут стремиться показать, что лис не сможет сорвать куш даже в какой-нибудь жалкой стратегии. Главное, что хвостатому было весело наблюдать, как всё светится, отдает неоновыми огнями, а на заднем плане играет приятная джазз-музыка, словно её выбирал лично Морис для этого вечера. Когда на летней улице уже стало темнеть, сотрудники и сам директор отправлялись за работу, надеясь, что Майлз наиграется и пойдёт спать и не будет шуметь. Благо, Тейлзу уже стало скучно наблюдать один и тот же итог во всех автоматах “вы проиграли”, и он попятился назад, зевая и идя прочь. Краем глаза он заметил, что Наклз закрывал ящики автоматов на замок, лис приметил форму ключа, которая была у ехидны. Ключ отдавал золотым отблеском и имел сложную форму, словно этот экземпляр был единственным в своём роде, а если сломается, то повторно уже не сделаешь. Майлз так же подумывал, а что, если кто-то из посетителей смог отпереть такие автоматы и забрать деньги, Морис бы узнал об этом? И сам того не замечая, лис набрел до личного кабинета директора. Черт, как он умудрился свернуть не по тому коридору? Но в любом случае, пьяненький Морис о чем-то говорил с Эми, которая тоже была не в столь трезвом состоянии. Но как знал сам лис, пьяные всегда говорят правду, а так как речь шла не столь о работе, как о планах на следующий отпуск. Точно... Хвостатый не раз слышал о том, что Морис и Наклз хотели поехать за границу Стейшн Сквер и двинуть в сторону зоны Южных лесов. Но потом, Эми Роуз спросила Мориса своим тоненьким звонким голоском: — Когда ты собрался резать Майлза? Не пора ли? Что? Резать? Майлза? «Резать... Майлза?» — и лисенок снова повторял эту фразу снова и снова, словно он хотел верить, что ослышался. Детское сердце забилось, металось, стучало. Оно хотело вырваться из маленькой пушистой груди, а мысли перемешались в одну кучу несвязанных слов, что меж собой начала переплетаться и запутываться в клубок, но все они повторяли одно и тоже “резать Майлза”. Ему стало страшно, страшнее, чем в том доме благородных сирот, когда он увидел трупы с химическими ожогами. Даже лис поймал себя на мысли, что он резко представил себя там, в той койке, покрытый собственной кровью и тупой болью в горле. А может, те дети, что лежали в больничных койках, были живыми, но не могли ни сказать, ни болезненно простонать? Это всё случилось из-за побега! Нет... Всё случилось из-за Мориса! Не Майлз убил детей своих побегом, а Морис и его приспешник в лице Наклза! Но что если, смерть лисенка будет крайне жестокой и болезненной? Он, по правде, говоря, не знал, как мобианцы погибают от химических ожогов, но он видел, что это был тяжелый ожог. Может, это странная, но сильная кислота? Или щелочь? Почему у тех детей, словно, были проедены кем-то, шея и грудная клетка? И лицо обливалось слезами, но, чтобы не издать лишнего звука, рыжая шкурка метнулась тенью и шла прочь, в собственную комнату. — Резать? Я ... не хочу его резать. Я, конечно, думал, что когда он подрастет, то сможет послужить товаром для Черного рынка, но теперь я так к нему привязался. Мне жаль его, очень. — Морис оглядел окна, вглядываясь в крытое воздушным серым бельмом, небом, словно он видел что-то. Он видел себя таким же, маленьким и боязливым пред огромным миром, прятался в тени старших и ждал спасения и любви. Но однажды, Майти сказал такую любопытную вещь, когда он приехал навестить Соника в нерабочее время. Соник это запомнил раз и навсегда — «если с детства не умел любить, то сейчас этому очень трудно научиться, а то и вовсе невозможно». Огильви хотел дать Майлзу хоть какой-то шанс на счастливую, хоть и короткую, жизнь. В этом молчании, когда директор отвернулся от сотрудницы в сторону окна, Эми Роуз поняла все. Она устремилась в сторону двери, оставляя ежа наедине со своими мыслями. В своей комнате, лис трясся, словно завтра наступит судный день. Он вновь плакал, обильно, всхлипывая и надеясь, что этот день, когда его порежут на рваные куски, наступит ой как не скоро. Но если Эми добавила к этому “не пора ли”, то значит ли это, что его жизнь уже предрешена? Сколько я уже знаю Мориса? Лет шесть? Почему я только сейчас узнал? Стоит ли принять свою судьбу несчастливого и нелюбимого ребёнка или бежать? Тварь ли я дрожащая или право имею?