Позолоченные кости

      Одна лишь улыбка её — и Громовержец был готов осушить моря. Горы сдвинуть. Обрушить небесный горизонт.       Зевс под ноги её клал целые города — вот такая власть над ним была у царицы-Геры:       Безграничная,       Безраздельная,       Неоспоримая.       А боль, что Великий Отец приносил после, спускаясь в те же самые руины, в тугие объятия очередной опечаленной смертной, — необъятной и всепоглощающей. И даже золото олимпийского чертога покрывалось от слез её ржавчиной, белые косы богини-матери тускнели, а цветы в них осыпались, превращаясь в пыль. Гера вместе с ревностью — дикой, ноющей — с губ скусывала и улыбку, так ранее мужем любимую, что потом ни одна помада не брала. Никакое средство не помогало вновь ощутить себя целой.       Лишь ненависть оставалась ей до алых полукружий на тонкой коже, только горячая пустота да тянущийся сгустком кровавым за Царицей след, ведущий прямиком в супружеские покои. А там Зевс, — холён и весел — в атласе кипельных простыней, на фоне которых он бронзовый весь, сияющий, как первый свет. И кажется в миг, что они снова вместе: молоды, красивы, вспыльчивы. Он вновь рядом, хоть вся природа его непостоянна; кроноид возвращается по-прежнему к своей самой первой, и все слова его, и все касания — и все улыбки! — только Гере одной.       Именно так.       Именно эта его острая обворожительная улыбка, как всплеск раскалённого золота, заставляет Волоокую Мать прощать абсолютно всё, приползать, подлезать под сильную руку, потому что они вдвоём — первозданные, несокрушимые, равные.       И если ради жены Зевс готов ровнять с землей города, то ради одной лишь его ласковой ухмылки Гера — уничтожать       всех       в них       живущих.