Позолоченные кости

      Обрастут кости древних владык ветвями оливы, старые города обратятся в песок и пыль, но она по-прежнему будет рядом, нашептывая и напевая, и голос ее, словно тихие тягучие воды Стикса, людское сердце подстегивать будет к бою — к раздору, к хаосу, к беде.       Появление её сопровождается туманами — пепельно-серыми, будто только из-под копыт подбитой лошади, и оттого воздух вокруг становится тяжёл и густ. С первым шагом ее вперёд рвутся чернильные тени уже погибших до, они голодны до новой крови, до новых душ, которые вскоре пополнят их ряды. Эрида ступает туда, где зарождается буря; кожа ее гладка и загорела, словно каштан, ни одного шрамика на ней нет, ни синячка — подобная статуям смертных, идеальная для их взора.       А сама богиня тонкая, что лоза, хрупкая, но в движениях ее плавность граничит с животной грацией, когда одна нога выглядывает из вызывающе-глубокого разреза на тоге. Волосы — черный оникс — ветер развевает по спине, губы — алый олеандр — в оскале зверинном изогнуты да так, что очаровывают всех вокруг. А странными кажутся те, кто стараются на неё не смотреть, ведь Эрида — повсюду: ее следы, ее касания, ее эхо. Дыхание ее холодное в противовес пылу сражения позади, закладывающее мысль и призывающее: «беги!».       Эрида подобна Нюкте при встрече, темнее только, острее, опаснее. От отца же в ней бархатом растекающееся безумие на дне агатового зрачка и тлеющий рассудок, правит которым один лишь хаос. Пальцы ее длинны, сильны и крепки, когда на поле очередной брани они сжимают Аресу предплечье, ведь Эрида, острая на язык с остальными олимпийцами, пропитанная вся ядом и издевкой, лишь рядом с Богом Войны говорит то, что он отчаянно хочет услышать. Их тандем — грандиозен. Одному только Аресу позволено мельком проводить тыльной стороной ладони по единственному несовершенству Матери Раздора — короткому шраму на скуле, оставленному Тартаром, как память: «ты недостаточно могущественна!». После никто не может к ней прикоснуться.       Богиня держит свое слово. Богиня никогда от него не отходит. Поэтому, когда кто-то клянется ей в любви, то ли о пощаде думая в тот момент, то ли страдая от такого же сумашествия, Эрида лишь раскатисто, истерично смеется — зачем просить о милосердии ту, что желает боли? Это исключительное ее умение смеяться подобно Афродите, запрокинув назад голову, оголив тонкую загорелую шею, чтобы капельки пота медленно скатывались по ключичной ямке вниз, сводит с ума похлеще красоты или болезни. Точеные полные губы, высокие ломаные брови и прямой нос — хищница и отрава, не насмотреться, увязнуть.       А вкус последнего ее поцелуя будет терпким, как дионисово вино, возбуждение при этом — адовым, потому что любой смертный ощутит надвигающуюся опасность. И кончину. И взгляд, коим Арес будет глядеть на Эриду в тот момент — на создание, способное дразнить эго его и плоть — полно восторга и гордости.       Такая вот богиня — величие в беспросветной тьме; камень, брошенный в человечий пруд, она разойдется кругами и звуками.       Она заставит тебя хотеть большего.       Пока рассудок       не покинет       тело.