Подкожно

В её голове вихрь мыслей. Разных. От правильных и необходимых до абсолютно безрассудных и глупых. Старается отвлечься. Ни минуты не проводит без дочери. С ней спокойнее. Каждая клеточка тела наполняется ароматом молока, отвлекается звонким хихиканьем и движениями маленьких пальчиков, которые то сжимают, то выпускают щекотящую прядку рыжеватых волос. Ребенок мгновенно поддаётся воздействиям тихого пения и аккуратного поглаживания теплой материнской руки на своём животе. Она продолжает петь, правда чуть тише, боясь нарушить детский сон, устало смотрит на темное ночное небо, бегая от звезды к звезде. — Когда-нибудь мы будем любить без боли, — тянет почти беззвучно, поднимаясь на локти, — ведь ты поможешь отыскать внутри меня пароли. Кровоточащие, но нужные, мне и тебе. Встаёт с кровати, оставляя звонкий поцелуй на темечке дочки, и замечает себя в отражении зеркала. Подходит к нему ближе, расплетает замученные тугой резинкой волосы, а затем связывает их в лёгкую ночную косичку. Рука скользит вниз по шее, огибает ключицы и невесомо чертит линию по плечу. В своих глазах видит искрящиеся огоньки и страх. Не понимает, чего в ней больше. Кусает потрескавшуюся сухую губу, ныряет в ворот футболки и замирает на родинке возле груди. Продолжает смотреть на себя, изредка моргая. Пушистые ресницы разносят по воздуху трепет, переплетённый с интересом. Тина выпутывается из плена мягкой ткани и резко тянется к резинке спортивных штанов. Замирает на секунду, а затем с усилием тянет одежду вниз. Тяжело выдыхает, когда штаны опускаются на пол и она переступает с ноги на ногу, дабы избавить себя от ненужного. Сглатывает ком в горле, следя за тенью, просочившейся через окно, на своих бёдрах. Поднимает ладошки выше, захватывая края свободной мужской футболки, и так же быстро стягивает её, как и спортивные штаны. Тело мгновенно покрывается мурашками, не оставляя ни один участок тела без внимания. Её чистое и почти свободное от одежды тело заставляет плотно сомкнуть глаза. В голове их последний вечер перед выпиской из роддома. Носится по палате, пока Дан укачивает накормленную девочку. Старается ничего не забыть, собрать все вещи, но шёпот Дана, направленный дочке, сильно её отвлекает. После родов все её рецепторы очень обострились. Она злится, просит его быть тише, но замолкает на середине фразы, когда замечает в пакете, привезённым Даном из дому, нежно-голубое обтягивающее платье. Как она в этом может сейчас ходить? Дан замечает её оцепенение, оставляет новорожденную дочь в кроватке, и садится рядом с ней. Целует в висок, но Тина сжимается пуще прежнего. Она не чувствует себя собой в лосинах и свободной футболке, расхаживая по больничной палате. Боится подходить близко к Дану, касаться его, обнимать. Ей страшно смотреть ему в глаза. Не хочет видеть там отвращение. — Помнишь, где мы его купили? — пугливые голубые останавливаются на одном месте, Дан забирает ладошку в свой плен, подносит к губам, целует, а затем шёпотом добавляет: — я тебе никогда не говорил, но оно моё самое любимое. И я бы очень хотел видеть в нём свою самую красивую и любимую жену с дочерью на руках. Надень его в этот день для меня, пожалуйста. От его слов в ужасе бьётся каждая клеточка тела. Но спустя мгновение все они наполняются теплотой и заботой, исходящие от карих глаз. Они смотрят устало, но с такой безграничной любовью, которая топит все ледники, разрастающиеся на её сердце. Неожиданно для самой себя всхлипывает, распахивает глаза и замечает в отражении, что всё её тело дрожит. Но её это не останавливает. Она вновь рассматривает свои бёдра, бегает спешно от коленок к стопам, а затем поднимается выше, рассматривая детально своё тело. Прикрывает рукой рот, чтобы не разбудить ребенка. Не сдерживает слёз, которые водопадами стекают по щекам, разбиваясь о ямочку возле ключицы. С трудом стоит на трясущихся ногах, беззвучно плачет, медленно умирая внутри. Но тишину нарушает вибрация и засветившийся экран телефона. Несмело шагает в сторону кровати, закусывая чуть ли не до крови губу, вытирает слёзы, пытается хоть что-то прочитать на экране. Щурится, но перед ней всё та же пелена. Отвечает на звонок, но сказать что-то попросту не может. — Тина, пожалуйста, скажи, что моё сердце зря разрывается и с тобой всё хорошо, — проговаривает как-то неуверенно, отчего слёзы новым потоком обрушиваются на горящую кожу. Она всё также молчит, но он слышит даже на расстоянии гулкие удары о рёбра. Трёт переносицу, понимая, что сердце не ошиблось. Переживает и в мыслях прокручивает всё, что могло довести её до такого состояния. — Я скоро приеду, слышишь меня? Не заставляй меня волноваться ещё больше, просто дождись, я уже одеваюсь. Буду разговаривать с тобой, пока до Зазимья не доеду, только попробуй сбросить. — Дан, — шепчет, почти не узнавая себя в этих буквах, — не нужно, вдруг тебя оштрафуют, — вытирает сопли и слёзы голой рукой, понемногу успокаиваясь. — Плевать. Во-первых, ты думаешь, я буду ехать меньше 140? Пусть попробуют догнать. Во-вторых, какая уже разница, за что штрафовать: за превышенную скорость или за разговоры по телефону? — Люблю тебя. Он слышит ее голос, а это уже неплохо в сложившейся ситуации. Слышит, что она вся едва ли не рассыпается на атомы. Слышит, что она кричит и просит о помощи. Слышит, что нужен ей. Тина ложится на кровать, притягивая колени ближе к животу. Снова плачет, вспоминая, как часто Дан делал ей комплименты. Он ведь говорил ей это чаще, чем до беременности. Стоило ей выйти из ванны рано утром с ещё сонными глазам, лечь в кровать замученной после тяжёлого дня, она всегда чувствовала аккуратный поцелуй на какой-либо части своего тела и одну из тысячи вариаций «ты такая красивая». Думала, что, уехав от него, сделает себе жизнь в разы проще. Никогда не признается ему, что купать ребенка в одиночестве ужасно сложно. Никто не отвлекает малыша выдуманными на ходу песенками, не вытирает махровым полотенцем маленькие пяточки, не смешит, повторяя забавные гримасы маленькой копии в руках. Подушка окончательно пропитывается солью, когда воспоминания подкидывают ей один из первых дней дома после выписки. Она так же стояла перед зеркалом, с ужасом рассматривая своё тело. Спустя неделю после родов её любимой одеждой стали свободные домашние штаны и не менее свободная футболка. Тина стоит напротив зеркала, совсем переставая обращать внимание на зов бархатного голоса. Не может смириться с тем, что видит в отражении. Дан заходит в комнату и сразу же замечает влажную дорожку на её щеке. Подходит к ней, становясь за спиной, и разворачивает к себе лицом. Отворачивает ее от того, что стало виновником незваных слёз. Она, не поднимая головы, впечатывается ему в грудь, обнимая так крепко, как только может. И в этом её простом жесте сквозит сплошное доверие. Вручает ему всю себя, когда сама едва ли справляется с мыслями о никудышном виде. Мужская ладонь принимается очерчивать контуры такого известного и неизвестного им после родов тела. Боится сделать что-то не так, напугать её ещё больше. — Снимай, — целует ее в висок, но приходится оторваться от занятия, когда она вытягивает перед ним руки. Тянет футболку вверх, а затем разворачивает ее вновь лицом к зеркалу. — Я люблю каждый миллиметр твоего тела. Каждый шрам, каждое родимое пятнышко… Оно прекрасно, — выводит поцелуями дорожку, опускаясь к шее. — В нём девять месяцев жила частичка нас. Я готов каждый день вновь и вновь целовать не только твой живот, как во время беременности, но и абсолютно всё, до чего дотянутся мои губы. Дан опускается губами на шею, целует плечи, выступы ключиц. Вылизывает языком одному ему известные знаки, сплетая две души ещё крепче. Её тело мгновенно реагирует на каждое прикосновение языка и губ, покрывается мурашками и дрожит ещё сильнее. — Я люблю тебя сильнее, чем ты можешь себе представить. Целый мир становится ярче, стоит мне посмотреть на тебя. Я всегда рядом, всегда с тобой. Только с тобой, — шепчет ей на ухо, пока девочка впечатывается спиной в его грудь. — Ты только позови, я приду. И мы вместе со всем справимся. Одно воспоминание сменяется другим. Вокруг столько тепла, заботы, ласки. С того дня он постоянно принимался покрывать её тело поцелуями, стоит ей задержаться в отражении дольше привычного. Показывал, что она — совершенство. Его постоянные массажи, помощь в уборке, кормлении, купании, рассказы из детства, сказки на румынском, которые чаще предназначались ей, а не дочери. Пугливой птичкой среди всех моментов пролетают его глаза. Каждый раз абсолютно разные, но излучающие бесконечную любовь. Потребность в нем резко возрастает. Хочется видеть, касаться, дышать им. Он ведь действительно всегда рядом. Его присутствие подкожно, константно, в самом сердце. Пронзительно нежно смотрит на малышку рядом с собой. Та хмурит во сне бровки, слегка причмокивает бледно-розовыми губами, растапливая внутри Тины неконтролируемые порывы целовать каждый участочек тела. Согнутым указательным пальцем проводит по пухленькой щёчке, улыбается. По кровати и стене пробегает слабый луч света. Мгновенно поворачивается на одеяле, встречая взглядом стоящего на пороге Дана. Старается быстро сократить расстояние между ними, снова плачет и виснет на его шее. Балан стискивает ее в своих руках и тянет ближе к кровати. Старается успокоить, не сразу замечая, в чем Тина. На полу разбросанные вещи, сама она в белье. Ничего не понимает, но знает наверняка, что приехал не зря. — Ну всё, родная, я уже рядом, — укладывает ее макушку к себе на плечо и с драгоценной ношей садится на край кровати. Вытирает влажные дорожки, целует нежно, едва касаясь губами. — Что случилось? — Я… зеркало… Мне нужно было понять… — соскальзывает с плеча, выдыхая в его грудь. Ей всё ещё тяжело принимать себя такой. Не может озвучить мысли. — Всё хорошо, — не хочет на неё давить, знает, что если для нее это важно, то, рано или поздно, она сама все расскажет. Ей просто нужно время. Всегда и во всём. Под сопение дочки успокаивает Тину, укачивает её, как ребенка, шепчет в миллионный раз, как сильно любит. Она отстраняется первая, виновато глядит на него, выискивает что-то в глазах, цвет которых не видит из-за темноты, снова кладёт голову на его плечо и тихонечко спрашивает: — Как ты нашел меня? — тянет ладошку за спину и крепко-накрепко притягивает к себе. — Один умный Пашка Орлов сообщил, как только ты у него на пороге квартиры появилась, да и твои громы держали меня в курсе событий. Ты была далеко и рядом одновременно, — опускается поцелуем на светлую макушку, зацеловывает её, не желая отпускать. — Я знал, что ты ждёшь моего ухода. И что сбежишь от меня, я тоже знал. Почему позволил? Ты — всё, что у меня есть, всё, о чем я когда-либо мог мечтать. Больше, чем я заслуживаю. Я никогда не думал, что смогу любить кого-то так, как тебя. Ты подарила мне всю мою-твою-нашу любовь, которая помещается в одном маленьком хрупком тельце, с глазами моей безграничной благодарности тебе. Разве я могу запретить тебе что-то? Разве я могу, видя, как тебе тяжело, пойти наперекор и забаррикадировать все пути отступления. Если мне не удалось помочь, возможно, находясь один на один с собой и своими мыслями, тебе станет чуточку легче. Смотрит на него, как после долгой разлуки. Не может остановиться на чем-то одном, бегает по лицу глазами, цепляясь за каждую морщинку, родинку, шрам на скуле. Кладёт обе руки на щёки, поглаживает их, медленно ползя ко лбу. Ныряет в волосы, нежно приподнимая кудри. — Как ты нашёл меня тогда? — легонько прокашливается. — Тогда, когда я саму себя найти не могла. — Как? По зову сердца. Ночью перед боями приснилась мне, красивая такая, звала с собой, тянула за руку. Целый год снилась, иногда убегала, волосы на ветру развевались, лицо не мог разглядеть. А в этот раз ты резко повернулась, тащила силой, держалась мертвой хваткой за меня и в самом конце сна, когда я увидел твоё лицо отчётливо, прошептала: «Я так долго тебя ждала». — Ждала… — смотрит выше головы, пряча свои глаза. — Больше тысячи бессонных ночей, пятьсот одну горькую чашку кофе, сто шестьдесят три концерта, сорок девять городов, три полностью записанных альбома и одну мою никчёмную жизнь. — Будь со мной, Тань, — тянется к подбородку, возвращая её взгляд себе. — Я без тебя уже не могу. Совсем-совсем. — Буду, — улыбается несмело, разглядывая его напуганное и по-детски наивное лицо, — только если ты меня поцелуешь. А то без тебя я начинаю много думать. А, как ты знаешь, это к хорошему не приводит, — ловит его губы своими в конце фразы, едва успевая договорить. Стонет, не желая больше находиться порознь. Понимает, как была глупа и слепа. Не видела ничего, кроме своих переживаний и страхов. Стоило протянуть руку — и спокойствие, вперемешку с заботой, совсем рядом. Так близко, что дышать тяжело. Но с ним легко. С ним хочется быть. Просто быть. — Купишь мне лотерейный билет? Мне так сильно с тобой повезло, вдруг, я поймала удачу за хвост? — Дурилка, — тихо смеётся, оставляет напоследок поцелуй в уголке губ, — купим тебе все-все билеты мира. Заваливает её на кровать, а сам ложится с другой стороны, возле дочки. Малышка, словно почувствовав присутствие новоиспечённого отца, начинает быстро шевелить ножками, касаясь пяточками одеяла. Мужская ладонь легонько подхватывает ребенка, придерживая второй, и кладёт себе на грудную клетку. Гладит ее по спине, темной головке, пока вторая любимая девочка укладывается на плечо, закидывая свою ногу на его. За несколько месяцев их совместного существования, они ни разу не лежали вот так, втроём. Горячие губы опускаются на руку, целуют безостановочно, держится за него крепко, боится отпустить, хоть и понимает, что в этой вселенной они принадлежат только друг другу и ничего не сможет это изменить. Закрывает глаза, запечатлевая этот момент. Веки тяжелеют, и Морфей, почти не церемонясь, забирает её к себе, обещая, что завтра вернет к привычной жизни. Жизни, где есть они. Любимые, любящие, ждущие. Жизни, где есть проблемы и страхи, с которыми они помогут друг другу справиться. Самые верные люди, связанные не только невидимой нитью. Чем-то большим, чем-то более искренним. Одной любовь на троих, которая течет с кровью, наполняет каждую клеточку, помогая ощущать это чувство подкожно.