Паук и мотылек

Солона помнит боль — звенящую, стеклянную, когда каждый кусочек тела вибрирует, дребезжит отчаянно, а после разбивается. Солона помнит треск — ткани, кожи, связок и костей. Солона помнит тьму — мягкую, любящую, ту, которая не отпускает. Но её оттуда выдернули. Первое, что видно — Винн. С каплей пота на виске, с облепившими прядями лоб, с взглядом усталым, но довольным. — Очнулась, слава Создателю. Амелл хочет пошевелиться, но противится плоть, ноет, нестерпимым жаром отдаёт. Точь-в-точь как при Посвящении. — Помнишь, что произошло? — Я… Воспоминания напоминают жухлые иллюстрации из фолиантов, со столь размытыми фигурами, что приходится угадывать, кто есть кто, а не узнавать по привычным деталям. Руины, захваченные природой; кости, маленькие, большие, человечьи и нет; трупы странников, слишком хорошо вооруженные. И тень. Огромная, шипастая, пришедшая из дальних веков. — На нас… напали, — слова, тяжелые, громоздкие, несмело выползают изо рта. — Да, в Бресилиане. Зашли в драконье гнездо и потревожили хозяина. Во время битвы на тебя рухнула колонна. Да, маячит эхом грохот, хруст и ещё что-то. Солона напрягается. Окрик. Пронзающий, мучительный, бешеный. Это было её имя. И звучало оно от… Румянец въедается в щеки. Неужели?... — Мы вовремя тебя вытащили, — продолжает Винн, не замечая возникшего смущения, — но кисти были изувечен. Очень сильно, Солона. Я сделала, что могла, но ты понимаешь, когда дракон так и норовит откусить тебе что-нибудь, сложно сосредоточиться. Она посмеивается, на мгновение становясь похожей на ухающую сову. — Они восстановятся, даже следов не останется, но нужно время. Минимум неделя. Неделя. Семь дней, сто шестьдесят восемь часов. Этого хватит для выхода из леса, возвращения на западную дорогу, ведущую прямо к Денериму. Это время для борьбы с Мором, а не для почивание. Новая попытка встать, но кожа, точно мёдом намазана, льнет к земле, хоть ножиком срезай. — Тише-тише, Солона, — руки Винн давят обратно на расстеленное одеяло. — Не тревожься лишний раз. Нужно отдыхать. На кончиках пальцев вспыхивают голубоватые искры. Она готовит целительное заклинание, не самое мощное, уже не раз использовала, не вымотается, слава Создателю. Касание мягкое, аккуратное, и неестественная теплота окутывает Амелл снаружи и изнутри плотной пеленой. А на веки с исподу набрасывается черный бархат, и реальность переходит в Тень. Солона пробуждается внезапно. Боль взвивается в ладонях, как призванный столб пламени. Она поднимает их к голове, чтобы разглядеть, понять — грубые бинты с проступающими кляксами крови. И в этот миг распахивается полог палатки, возникает долгожданная фигура. — Очнулась, вижу, — Морган на секунду морщится и выплевывает, словно сгусток яда. — Дура. Обиды нет как раньше, только усталость и толика радости от знакомого недовольства. Он подходит с плошкой пахучей. Амелл узнает — травяной отвар, сама такой делает на хвори разные. — Старуха сказала этим напоить. А после перевязку сделать, бальзамом обработать. Норовит вопрос выскочить: сам пришел иль по указке? Но повторяется в сознании бледным отзвуком тот крик. Ты же звал меня так истошно, так отчаянно, нет, не поверю в безразличие, в волю чужого. Это личная тревога. Одной рукой Морган придерживает за спину, второй подносит к губам плошку. — Рот открой и не смей выплевывать. Она глотает осторожно, силясь не поперхнуться. Горчит эльфийский корень на языке, а от лавра першит в горле. Но Солона не даёт и капле пролиться мимо. В конце-таки кашель вырывается наружу. — Как всегда спешишь, дурная. Не передо мной тебе храбриться, — Морган говорит с резью, но без излишней злобы. — Ладони. Сам хватает за запястья, одним движением разрывает скромный бант у косточки, но не отдирает бинт, а разматывает по кругу методично, будто снимает дорогую ткань. Под толстым слоем — кожа в перекрестных блёклых линиях. Ещё не шрамы, но затёсы недавнего искалечения. Морган взглядом препарирует обнаженные руки и довольно хмыкает. — Уроком будет тебе. Больше не подумаешь первой к смерти бросаться. Он бальзамом мажет щедро, зачерпывая двумя пальцами, распределяет равномерно, не оставляя сухих мест. Солона видит его поспешность, стремительность, думает подсказать, направить как целитель, но обрывает собственные мысли — ещё спугнёт дикую птицу. Перевязывает обратно туже, до шипения и упоминания Создателя, но не останавливается, словно наслоение бинта ускорит исцеление. Закончив, Морган с непривычной брезгливостью отряхивается, не по-настоящему, для вида. Ещё один укор Амелл: не была бы такой безрассудной, я бы тут не возился. — Другие ещё придут, развлекать тебя захотят. Но какие-либо просьбы оставь мне. Теперь я твой лекарь. И действительно, колышется полог после ухода Моргана, и тут же заглядывает Лелиана. С улыбкой и байками, чтобы не так сильно давили застывшие дни. Как солнце катается по горизонту раз за разом, так и Морган навещает Солону. Припарки, зелья, легкие заклинания на излечение, подвластные даже ему. Но одна вещь тревожит Амелл, а стыд, горячий, колючий, не даёт рассказать — волосы. Отросшие до поясницы, лохматящиеся, цепляющиеся за всё подряд. Она обычно их подрезает или в косу заплетает, но сейчас не способны руки ножницы поднять. — Рот, — у Моргана нет более нужды изъясняться. И вновь горькость, острота вкуса, которая никогда не сможет понравиться. Мужские пальцы проверяют тканевые узелки. Солона присмотреться хочет, но точно назло лезут в глаза тронутые зимой пряди. Она ладонь приподнимает, но сбоку раздается возглас. — Прекрати дергаться! Или так и желаешь в палатке издыхать, пока Мор пожирает всё вокруг? — Хватит, я уже поняла, что вешу на всех тяжким грузом, — Амелл вздыхает, прячет зародившийся всхлип. — Просто… волосы… ничего не вижу. Морган не отвечает сразу. Где-то позади доносится копошение и редкие ругательства. Солона пытается обернуться, но плечи оказываются в крепкой хватке. — Сиди смирно. Она не сразу понимает, что творится, но впиваются в макушку деревянные зубья, волной уходят вниз, разрезая спутанные локоны. Иногда гребень тянет, заставляет откинуться. Кажется, что сейчас рядом упадет вырванный белоснежный клок, но сие минует. Причесав, Морган разделяет густые пряди и накладывает друг на друга, чуть небрежно, с небольшими провалами. А после между ними мягко скользит красной змеей лента, старая, помнившая времена Киркволла и до-магической жизни. Обхватывает любовно, прижимает, не давая и волосинке вылезти. На конце узел, норовящий походить на бант. — Довольна? Солона кивает, не в силах сдержать потоки соленой влаги. Вытереть бы их, но боится намочить бинты. Прикосновение к щекам и перед ней Морган, лицом к лицу. Он наклоняется и губами собирает ползущие одна за одной капли. Накрывает веки Амелл, ослепляет на мгновение, и кутает в объятия. — Так лучше. Такой впредь передо мной и будь.