Паук и мотылек

Тьма пожирает небо, вздыхает, стонет таверна, одна из многих на Имперском тракте. Они останавливаются ненадолго — переночевать и вновь в дорогу, без лишних трапез и обмываний. Солоне везёт: в комнате окно выпуклое наружу, можно вылезти по пояс и воздухом насытиться. Но другое дрожь вызывает — за стеной находится Морган. Она пытается завернуться, похорониться под одеялом, призвать сон, как духа из Тени, но тщетно, никто не слышит. Встает поспешно, ходит взад-вперед, надеясь, что остынут мысли горячие, упадут камнем в сознании. Она понимает, что будоражит, заставляет сердце набухать на манер плода, но не хочет принимать. Такая глупость юная, такое желание обыкновенное. Объятия, поцелуи — это приятно. Голос заманчивый осколком ковыряется в голове: есть ещё приятнее. Амелл прячет лицо в руках, вспоминая книжки из библиотеки, которые ставят на верхние полки, рассказы Зеврана, от которых жарко щекам, гравюры откровенные, смеху ради подаренные друзьями. И узнать тянет, что ощущается, как, правдивы ли рассказанные шепотом переживания иль приукрашены, посыпаны позолотой? И страшно все равно — отвергнет, осмеет, назовет наивной дурой, коей Солона и является. Забытьзабытьзабыть. Лечь и до завтра дожить. Но тело, уже не её, а другой, той, что только хотеть умеет, движется к окну. Охают створки от удара, воздух врывается, точно полноправный хозяин. Стан наружу, болезненно щекотно рукам. Взгляд вниз — не волоски на коже, а перья. Солона стряхивает, развеивает заклинание, но продолжает путь. Цепляется за стены, шов деревянный, перевешивает ноги. Раз-раз-осторожно, ломаются ногти, ступни скользят по древу-раз-раз. Ладонь по стеклу, копошение с другой стороны, макушка темная и злато глаз — впервые удивленное. — Страж?.... Морган наклоняется, сжимает талию ладонями, не широкими, но крепкими, и тянет на себя. Внутри ни свечи, ни белья помятого, ни одежды разбросанной. Сердце у Солоны оплавляется, стекает воском к животу. Пальцы — её и не её одновременно — касаются нагой, гладкой мужской груди. Прорезается ухмылка на губах Моргана. — Что же ты через окно, Солона, ко мне залетела? Птицей побыть захотелось? — он не отпускает кисть Амелл, притягивает ближе, будто силится воедино слиться. — Шума не хочу, — крошатся слова во рту. — Как необычно для тебя, — Морган за подбородок хватает, заставляет Солону посмотреть в глаза. — Так явилась для чего? Язык разбухает, покрывается плесенью, не выталкивает признание наружу. Она справляется, по капле сцеживая из себя правду. — Хочу… Тебя хочу… Всего… Молчание. Не болотное, гнилостное, без смущения или издевки, — осознанное. Морган большим пальцем трогает губы Солоны, надавливает, водит из стороны в сторону, слегка в рот проникая. — Не боязно? — ласкает шепот ухо. — Я же хищник, не пощажу, всю тебя испью, до самого дна. Вместо ответа Амелл высовывает язык, облизывает подушечку пальца. Слышится шипение, а затем — резкость, кожа к коже, вмазанный поцелуй. Размягчаются суставы, рвутся жилы, ноги вот-вот ослабнут, позволят свалиться от сладостной неги. Как же приятно, как же хорошо. Руки шершавые залазят под сорочку, но Солона останавливает, дышит короткими рывками. — Не надо, там некрасиво. Морган фыркает, словно кот, которому вместо рыбного филе принесли кости. — Я всё видел. Там то, что мне нужно. Возразить Амелл не успевает — рвется жалостливо сорочка, летит в сторону, в угол дальний. Руки становятся единым крестом для собственного тела: на груди и на межножье. — Я еще ни с кем... — говорит Солона тихо, точно через плотную ткань. — Знаю, невинная, — усмехается Морган. — Первым поцелуй твой украл, первым и тобой овладею. Все честно, справедливо. Тянет за прядь белесую, утыкается носом в макушку и вздыхает шумно, жадно, будто поглотить ее хочет, спрятать внутрь себя запах телесный, возбужденный. Он касается груди Солоны, сосок зажимает, натирает. Непроизвольный писк разрезает воздух. — Всему научу, — фраза, следом поцелуй. — Покажу. Поглощу. — Ты уже?.... — Девицы с селений охочи до ласк и веселья. А в лесу бывает скучно. Трещит кровать от упавшего тела. Каменеют мышцы спины, не дают разогнуться Солоне. А Морган нависает, с прядями темными, влажными на лбу, глазами кусающими, жрущими, подрагивающими плечами. Такой красивый, такой идеальный. Он петля за петлей расшнуровывает штаны и стягивает с себя. Амелл отворачивается, представляя, что лицо её мак настоящий, а в груди не сердце — рой пчелиный. — Солона, посмотри на меня, — не просьба, а приказ. Она колеблется, пока не поворачивает лицо, избегая того, что ждет её, того, что кровью налилось. Морган цокает, качает головою в негодовании притворном. — Несерьёзно это. Дай-ка сюда руку. Солона подчиняется. Он подносит ладонь к члену, побуждает пощупать, погладить, чуть сжать. Рычит утробно, скалится, ещё немного — и сожрёт. — Не бойся так, Солона, это часть меня, — он прищуривается, крепче сжимая её руку. — Придется привыкнуть. И вновь губами завладевает ненасытно, языком обводит скулы, выцеловывает щеки, шею, ключицу, соски, живот. Разводит напряженные ноги Амелл, гладит бедра, массируя слегка, и дышит тяжело. — Неприятно будет — бей, понравится — кричи. Солона выгибается внезапно, стремится уползти к изголовью кровати, но Морган держит цепко, не сбежать от излишней сласти. От губ, языка, посасывания, вылизывания, тело сводит, перекручивает от удовольствия, сначала неспешно, а после — быстрее и быстрее. Стоном жалобным отзывается грудь. Амелл рот закрыть желает, но Морган ещё ближе к себе продвигает, бормочет в саму сокровенность. — Громче. И возобновляет ласку. Солона не сдерживается, терзает криком горло. Она не понимает, сколько времени проходит: секунды, минуты, часы. Измученная любовью, Амелл, липкая, солоноватая, влажная, лежит, не в силах пошевелить и пальцем. Морган улыбается, склоняется над ней, ещё полный желания. Прячет лицо в сгибе шеи Солоны, покусывая и тут же зализывая кожу. Входит быстро, глубоко, во всю длину, так что дыхание замирает в груди. Неприятно, слегка жжётся мгновений пару, но потом, через несколько толчков, Солона сама тянется вслед за Морганом, силясь продлить наслаждение, опустошающее разум. — Ну-ну, куда же так спешишь? — Морган нежит мочку её уха у себя во рту. — Ночь вся ещё нас ждёт.